ами.
Во-вторых, методика коллективизации (изъятие у кочевников скота для передачи в колхозы) одновременно решала и вопрос перевода кочевников на оседлость, так как именно разорение обычно приводило их к оседанию. Здесь также были связаны политический и экономический аспекты – ликвидация власти и конфискация имущества «родовых авторитетов», которые одновременно являлись наиболее зажиточным слоем кочевников, фактически провоцировали прекращение кочевания всего рода.
Кроме того, следует отметить, что процесс коллективизации в «кочевых» регионах можно было реализовать проще, чем в «оседлых», так как родовые аулы или артели (на Севере) фактически уже являлись своеобразными «колхозами». Однако власти основной части «кочевых» регионов в период форсирования не стали применять такой подход (хотя позже в ряде регионов к нему и пришли).
Наиболее сильными форсирование и, соответственно, его трагические последствия были в Казахстане – фактически в этом регионе проводилось даже не обоседление кочевников, а «сгон» их с традиционно занимаемых территорий. Причинами «лидерства» Казахстана в этом процессе было, во-первых, то, что это самый большой по площади и населению «кочевой» регион, который имел важное стратегическое положение и обладал значительными территориями для освоения под земледелие. Во-вторых, на решение «кочевой проблемы» во второй половине 1920-х и начале 1930-х гг. наложились личные амбиции руководителей этого региона.
В целом оседание кочевников в СССР (как минимум значительной их части) было неизбежным (в XX в. оно происходило во всех странах мира, где было кочевое население). Предпосылками этого процесса были рост населения, стремление властей установить полный контроль над кочевниками (в том числе усиление пограничного режима), «зажимание» «кочевых» земель оседлыми поселениями и пахотными землями, развитие промышленности в «кочевых» регионах и пр. Политика СССР в отношении кочевой цивилизации была обусловлена тем, что было невозможно сохранить огромные по площади и стратегически значимые «кочевые» регионы в прежнем виде в условиях создания индустриального, модерного общества (тем более живущего в условиях огосударствленной экономики и авторитарного политического режима).
Сама по себе модернизация «кочевых» регионов СССР имела много положительных последствий – в том числе улучшился доступ населения «кочевых» регионов к системам здравоохранения, образования, социальной защиты. Однако, хотя процесс оседания кочевников мог реализоваться мягко, «эволюционно», в Советском Союзе он был взят властями в свои руки и был осуществлен в основном в принудительном порядке. Власти не стали искать взвешенный, компромиссный вариант встраивания кочевой цивилизации в государство, а пошли на ее безоглядное разрушение, что привело к трагическим последствиям – прежде всего к голоду и смерти людей. В итоге процесс модернизации «кочевых» регионов СССР стал столкновением цивилизаций и привел к конфликту власти с народом. Закономерно, что реализация программы форсированного обоседления и коллективизации кочевников встретила сопротивление (аналогичная ситуация наблюдалась в период массовой коллективизации в «оседлых» регионах страны). Его наиболее сильными формами стали восстания, участие кочевников в басмаческом движении, массовые откочевки внутри страны и эмиграция.
Основная вина за трагические последствия форсирования модернизации «кочевых» регионов лежит на местных властях, ошибочные действия которых, вкупе с неблагоприятными внешними условиями, сложившимися в начале 1930-х гг. (неурожай, джут и пр.), привели к трагедии. Причиной ошибок, во-первых, было отсутствие разумного планирования, усугублявшегося постоянным недостатком знаний о кочевниках. Программа модернизации «кочевых» регионов изначально была утопичной – о ее нереалистичности говорит то, что всех кочевников планировалось перевести на оседлость за один-два года (разумеется, без людских и материальных потерь) – и это после тысячелетий кочевания! Р. Киндлер считает, что большевики специально довели процесс модернизации «кочевых» регионов до кризиса. По нашему мнению, кризис был вызван не по «злому умыслу», а из-за спешки, самоуверенности, невнимания к доводам оппонентов. Именно это чаще всего бывает причиной неудач многих реформ и проектов во всех странах мира (такое явление описывает известный «закон», именуемый «Бритва Хэнлона»1513). Кроме того, модернизация «кочевых» территорий была основана на потребительском отношении к природе (в частности, власти игнорировали предупреждения о недопустимости распашки степи). В СССР превалировала слепая вера в силу человека и созданной им техники, в их «победу над природой» (ведь фактически борьба с кочевой цивилизацией «в советском варианте» – это борьба с самой природой).
Во-вторых, если центральные власти пытались ускорить процесс модернизации, то местные – еще и слишком усердствовали в реализации этой программы. Известно, что форсирование, штурмовщина – это типичный советский метод работы, и местные руководители почти всегда стремились «перевыполнить план». Власти торопились осуществить обоседление и коллективизацию любой ценой и как можно быстрее, при этом отбрасывая вдумчивый, научный подход. Они не хотели проводить апробацию своих идей, тратя на это годы или даже десятилетия.
Не умаляя трагических последствий обоседления и коллективизации кочевников, в то же время следует отметить, что голод и смерть людей не были запланированы ни центральными, ни местными властями СССР. После поступления информации о голоде кочевникам была оказана существенная продовольственная и иная помощь.
III. Во второй трети 1930-х гг. власти прекратили форсирование модернизации «кочевых» регионов и перешли к умеренному режиму политики («переформатированию»). Новый курс был основан на отказе от принудительного перевода кочевников на оседлость. Было принято решение о сохранении отгонного скотоводства и даже кочевания в некоторых районах. Кроме того, власти – как центральные, так и региональные – провели значительную работу по прекращению откочевок, постепенному возвращению беженцев в регионы «исхода», а также по устройству их на «новых» местах.
К концу 1930-х гг. программа перевода кочевников на оседлость и их коллективизации в большинстве регионов (кроме Севера) была завершена, однако в некоторых случаях такое «оседание» было достаточно «условным».
В целом в судьбе кочевой цивилизации переплелись многие важнейшие для сталинского периода события – коллективизация, индустриализация, культурная революция, голод, репрессии, внешнеполитические проблемы, массовые депортации населения по социальному и этническому признаку.
IV. С 1940-х гг. начался современный период истории «кочевых» регионов, который характеризовался относительно умеренной политикой. Власти постепенно проводили коллективизацию и частичное обоседление кочевников на Севере и в Туве, вошедшей в состав СССР в 1944 г. Перевод цыган на оседлость, который был начат в 1930-х гг. (тогда он фактически не дал результата), был завершен после 1950-х гг. – в основном с помощью административных мер. Одной из целей размещения депортированных народов в бывших «кочевых» регионах в 1930— 1950-х гг. было экономическое освоение этих территорий. Особенностью этого периода была также реализация планов «преобразования природы» в «кочевых» регионах, которые являются спорными с точки зрения оценки их целесообразности и достижимости.
В итоге в XX в. положение кочевой цивилизации в СССР было в значительной степени расшатано. К началу XXI в. на постсоветском пространстве она сохранилась в весьма «урезанном» формате и ныне пытается найти свое место в современных условиях жизни. В отдельных регионах идет возрождение традиционной скотоводческой кочевой экономики.
В процессе взаимодействия СССР и кочевой цивилизации проявились те же тенденции, что и в отношениях между Российским государством и кочевниками в дореволюционный период.
Во-первых, усиление давления государства на кочевников с течением времени. После революции советская власть начала с мягкого варианта политики, но в начале 1930-х гг. перешла к жесткому варианту – форсированной модернизации. Затем, после осознания трагических последствий форсирования, произошел откат к умеренному варианту политики. Однако этот умеренный вариант тем не менее был жестче, чем советизация 1920-х гг.
Во-вторых, наиболее сильное противостояние оседлой и кочевой цивилизаций было отмечено в Казахстане. Там же в 1920-х гг. наблюдалась и самая интересная идеологическая борьба в отношении судьбы кочевой цивилизации.
Что касается наличия преемственности политики Российской империи и Советского Союза, реализованной в «кочевых» регионах, то в 1920-х гг. политика СССР была фактически продолжением дореволюционной и находилась в заданных до 1917 г. пределах, однако в начале 1930-х гг. она за эти пределы вышла. Так, программа переселенческой колонизации в Советском Союзе была продолжена, однако теперь решено было не просто изъять у кочевников «излишки» территории, а «посадить» их на землю, тем самым во много раз сократив площади, занятые под скотоводство, с целью отдать их под земледелие. Характерно, что власти СССР в определенной степени учитывали дореволюционный опыт, хотя одновременно и провозглашали, что до революции почти все делалось «неправильно».
Политика многих «оседлых» государств – Китая, Ирана, Монголии1514, Афганистана, стран Ближнего Востока, Магриба и др. – в отношении кочевников имела определенное сходство с политикой Российской империи и СССР. В то же время, в отличие от Австралии и ряда стран Европы, в России и СССР никогда не осуществлялся геноцид или преследование кочевого населения. Результаты действий властей ряда стран Африки по отношению к кочевникам, приведшие к ухудшению здоровья последних, отличаются от ситуации в СССР, где перевод кочевников на оседлость имел существенные положительные последствия в сфере здравоохранения, образования и социального обеспечения.