Даже в такой отвратительный день дом и участок вокруг него поражали своим великолепием. Изысканные стеклянные стены зала были обращены к лесу, открывая роскошный круговой вид на дикие леса и бухту. Остальные стены дома были сложены из крупного камня с медового цвета деревянными балками, благодаря которым дом казался продолжением пейзажа. У дальней стены виднелся коридор, который вел вглубь дома. Комнаты, комнаты, комнаты — в этом огромном доме их должны были быть десятки. Слева от здания расположился отдельный гараж на три машины. За главным домом, у бассейна виднелось еще одно здание из стекла и дерева. Я догадалась, что это студия Хью. Место для нее тоже было выбрано с расчетом на прекрасный вид.
Посреди зала, оживленно жестикулируя, расхаживал высокий лысый человек в коричневой твидовой куртке спортивного кроя и галстуке; человек говорил по телефону. Должно быть, это детектив из отдела убийств графства, который ведет это дело. Вокруг ползали по полу люди в белых комбинезонах с капюшонами и голубых пластиковых перчатках, отмечали что-то на полу, измеряли, складывали в пакетики с застежками какие-то мелкие предметы. Я понимала, что идет осмотр места преступления, и все же не могла отделаться от мысли о театральной постановке.
Я перевела бинокль на камин, и тут мне в глаза полыхнуло белым светом. Я уронила бинокль и поморгала, разгоняя оранжевые пятна на сетчатке. Пятна быстро потускнели, но над неспокойной водой продолжали мелькать белые вспышки, Это полиция фотографировала место преступления.
Я вновь подняла бинокль, и очень вовремя, потому что по дорожке как раз катила ярко-красная машина скорой помощи.
Зачем им скорая помощь? В новостях ничего не говорили о раненых. Да и потом, к раненым медики приехали бы гораздо быстрее. Лишь через мгновение я догадалась, что скорую помощь вызвал коронер графства. Медики должны увезти тела Хью и Хелен на аутопсию. При мысли об этом я вздрогнула.
Фургон свернул, сдал назад и задом подъехал к дому. Я увидела на борту автомобиля значок городской службы волонтерской медицинской помощи. Дверь со стороны водителя открылась, и из нее вышел человек с буйной копной густых белоснежных волос. Мак, муж Грейс, ходил седым с тех пор, как ему исполнилось двадцать пять.
«Он думает, что езда по вызовам — это весело», — сказала Грейс, когда Мак впервые подписался на работу в команде скорой помощи. Бывший бизнесмен с Уолл-стрит, он переехал в Пекод и занялся дей-трейдингом на дому. У Мака имелся синдром дефицита внимания, и, как многие носители этого расстройства, в стрессовой ситуации он был само спокойствие и собранность. Это его свойство и помогало ему вначале в трейдинге, а затем — в работе на «скорой помощи».
Мак выскочил из машины и тут же натянул капюшон, чтобы не промокнуть. Со стороны пассажира вышел еще один человек и, обойдя машину, встал рядом. Это был Эл Рудински. Я знала, что Эл волонтерит в скорой помощи, но впервые увидела его без ярко-голубого комбинезона для чистки бассейнов. Как и Мак, Эл был в джинсах и красной форменной ветровке.
Из двойных дверей в кузове фургона вылез третий человек в том же наряде. К моему удивлению, это был Стоукс, муж Келли. С чего бы это он подался в волонтеры на «скорой»? Вот уж не думала, что этот человек хоть ненадолго готов будет покинуть свой драгоценный клуб.
«В десять лет он впервые попал в боулинг, и с тех пор всю жизнь мечтал завести собственный клуб, — рассказывала Келли, когда я брала у них с мужем интервью перед открытием «Тропы Ван Винкля». — Он просто обожает боулинг, — продолжала Келли, в то время как ее муж, атлет с детским лицом, почти все время молчал. — Он тренируется каждый день. Минимум три часа. Даже когда до соревнований еще далеко».
Помню, я еще подумала — так вот почему у него такая неправдоподобно мускулистая рука.
И вот теперь Стоукс воспользовался своей выдающейся мускулатурой и вытащил из фургона две каталки. Открылась парадная дверь дома, вышел детектив в твидовой куртке и ободряюще показал волонтерам большие пальцы. Мак повез первую каталку в одиночку, Стоукс и Эл навалились на вторую. Когда Мак скрылся в доме, они перетащили каталку через порог, но тут Стоукс отошел в сторону и предоставил Элу тащить ее дальше самостоятельно, а сам остался стоять под дождем, замерев словно статуя. Почему Стоукс не пошел в дом? Боялся того, что он там увидит?
Чтобы не думать о страшном, я представляла себе Хью за работой в старой студии. Я помнила его за работой так хорошо, что все всплывало у меня в мозгу само собой. На Хью джинсы и бледно-голубая клетчатая рубашка с закатанными рукавами. Верхние три пуговицы расстегнуты, из-под ворота торчат мягкие черные волосы. Руки в мозолях и пятнах краски. Мальчишеский затылок, который становится виден, когда Хью переводит взгляд на палитру и смешивает краски. Я почти наяву чувствовала запах скипидара. Мне вдруг очень захотелось оказаться там, рядом с ним, позировать ему для картин и набросков, и пусть старый динамик в разноцветных пятнах мурлычет Баха. Я скучала по тем временам, когда была его музой. Когда я заваривала чай в перерыве между сеансами, а он радостно показывал мне свои новые работы. Когда же я стала давить на него вплоть до клаустрофобии? Он никогда не говорил мне, что ему плохо со мной. Я узнала об этом лишь из статьи о картине, которой так и не увидела своими глазами.
Наконец Стоуксу надоело стоять. Он полез в карман ветровки, вытащил пачку сигарет «Америкэн спирит» и встал под свисающим краем крыши. Стоукс курит? Странно. Келли ведь очень следит за здоровьем, и к тому же беременна — она никогда не позволила бы мужу закурить. Или она не знает? Он раскурил сигарету, выбросил спичку и длинно затянулся, как будто впервые за много лет. Выдыхая, он что-то заметил и резко повернул голову влево. Я проследила за его взглядом.
Из дома вышли двое в комбинезонах. Они несли крупный предмет — картину, обернутую в толстый прозрачный пластик. Де Кунинг или Раушенберг? Или это картина Хью? Но зачем ее увозят?
Люди с картиной не спеша, аккуратно понесли ее по дорожке мимо Стоукса. У фургона криминалистов тот, что придерживал картину снизу, высвободил одну руку и отодвинул боковую дверь фургона. Картину наклонили и стали отряхивать с пластика воду. Пластик упал, и я ахнула. Картину немедленно завернули снова, но я успела увидеть, что это был «Автопортрет с беременной Хелен», на котором зияли два разреза: один на месте сердца Хью, а второй пересекал живот Хелен.
У меня по спине пробежала дрожь. Кровь в жилах стала густой как смола; я опустила бинокль. Даже отсюда я видела, какой ярости, какой жажды разрушения были исполнены удары ножа. Это было ужасно. Что за безумец совершил это, как вышло, что двигавшие им чувства так точно повторяли мои?
Вот только он дошел до конца.
Все еще пребывая в шоке, я подняла бинокль и попыталась найти Стоукса, но под ©весом крыши его уже не было: Зато я увидела Мака и Эла, которые, не обращая внимания на проливной дождь, толкали к машине скорой помощи каталку, на которой лежал серый мешок с телом. Чье это тело — Хью? Мне вдруг стало страшно — ведь он задохнется в этом мешке без притока воздуха. Я прошептала как молитву:
— Откройте мешок! Он задохнется!
Не в силах больше смотреть, я закрыла глаза и снова провалилась в воспоминания. На этот раз — крыша нашего лофта. Глубокая ночь. Ушцы внизу пусты, если не считать грохочущих мусорных машин, да проезжает изредка таксист, торопясь на смену. Вокруг башнями Изумрудного города переливаются небоскребы Нижнего Манхэттена. Через дорогу — старое офисное здание белого кирпича; в окнах ни огонька, ставни опущены. У Хью в руках шестнадцатимиллиметровый проектор на треноге. Хью включает лампочку проектора и раскручивает катушку. Потом он поднимает проектор повыше и направляет на здание напротив.
Появляются Фред Астер и Джинджер Роджерс, футов тридцати в высоту. На блистательной Джинджер атлас и страусиные перья, спина открыта; Фред в белом галстуке и фраке. Его бархатистый голос выводит чарующую мелодию; Фред плывет к Джинджер, едва касаясь ногами танцпола. Их щеки соприкасаются. Фред поет о том, что рай — здесь.
Мусорщики задирают головы и смотрят. Они не понимают, откуда взялось кино. Мы весело смеемся. Мы подпеваем песне. Хью ставит проектор на подставку, подхватывает меня, я прогибаюсь назад, он кружит меня, и оркестр играет для нас.
Я ощущаю его мускусный запах. У него сильные надежные руки. На лице улыбка. Он такой живой.
Хрусь.
Я открываю глаза. Что это было?
Хрусь.
Как будто ветка треснула.
Хруп. Хруп.
Листья шуршат?
За эасидкой кто-то есть. Охотник? Полицейские? А если они увидят, что я подглядываю за местом преступления? Опять хруст, на этот раз ближе. Вдруг это убийца? Вдруг этот маньяк так до сих пор и шатается по окрестностям?
Под грохот сердца я набросила плащ, сунула бинокль в карман и вылезла через открытую переднюю стенку. Низко пригнувшись, я пробиралась через высокую траву к берегу. Резиновые сапоги тонули в жидкой грязи, длинные мокрые стебли травы хлестали лицо, пижама и волосы мгновенно отсырели. И все-таки в высокой и густой траве так легко спрятаться. Она как стена — стена из побуревших травинок. Тяжело дыша, я остановилась и прислушалась, дожидаясь, пока пришелец уйдет. Ведь если это полицейский — что я ему скажу? Разве он поверит, если я заявлю, что пыталась собрать материал для статьи об убийстве? Из утиной засидки?
А если он узнает, что я — бывшая жена Хью?
У меня стучали зубы, я лихорадочно прислушивалась. Может, это был просто шум дождя? Или случайный олень?
От непривычной позы болели колени и бедра, очень хотелось выпрямиться. Я развела траву в стороны и выглянула. Никого. Я начала вставать. Вдруг я почувствовала, как у меня за спиной зашевелились камыши. Я окаменела. Шуршало совсем рядом. Я перестала дышать. Внутренний голос кричал: беги!
Я сорвалась с места словно кролик и помчалась сквозь море жухлой травы. Адреналин стучал в ушах. Я бежала, оставляя море за спиной, и наконец, потная и запых