— Ты когда-нибудь видела труп?
— Что? — Я ответила ему непонимающим взглядом. Его глаза в обрамлении длинных девичьих ресниц смотрели требовательно и тревожно.
— Ты когда-нибудь видела труп?
Мне стало не по себе. Я перевела взгляд на дорогу.
— Нет. К счастью, не видела.
— А я видел. Поднялся к тестю и теще, а они лежат в постели. Обнялись как новобрачные. И совсем как живые, я даже не сразу понял, что они умерли. Румяные такие, как после хорошей пробежки. Это все от углекислого газа. — Он щелкнул костяшками пальцев. Я моргнула. — Я побежал открывать окна и двери, но они уже давно были мертвые. Так коронер сказал.
— Наверное, тебе было очень тяжело.
— Да. Правда, я не очень их любил, — снова щелчок. — Но самое жуткое было знаешь что? Что они лежали вот так вот рядом, в обнимку. Так-то они терпеть Друг друга не могли.
Я снова покосилась на него. Он сжимал и разжимал кулаки.
— Они вечно до всех докапывались. Тесть был тот еще говнюк. Продал свою ферму какому-то мутному типу и сидел на деньгах как собака на сене. Эта его смерть, она была… как» то называется? Высшая справедливость. Он не дал нам с Келли ни цента. Никак не помогал. Даже когда звал к себе в гости, требовал заплатить за съеденное. Чеками из магазина размахивал. А у матери Келли вместо крови была кислота, как в батарейках. Ни единого слова доброго не сказала за всю жизнь, ни о нем, ни о нас, ни о ком. А тут нате вам — лежат в обнимочку.
Я подумала, что если Стоукс прав, то для человека, выросшего в такой семье, Келли на удивление нормальная. И все-таки, пусть даже зрелище преступления и растревожило его воспоминания о смерти родственников, на меня-то он зачем все это вывалил?
— Никогда не знаешь, что там люди делают наедине, — сказала я.
К счастью, справа показалось здание боулинга. Я включила поворотник.
— Приехали.
Я въехала на парковку и остановилась у огромной надписи «Тропа Ван Винкля». Надпись не горела. Стоукс отстегнул ремень, но не сразу вышел из машины. Он повернулся ко мне и несколько секунд смотрел на меня.
— Что? — спросила я, потому что мне было неловко.
— Можно задать тебе личный вопрос?
Я подумала, что он хочет покопаться в каких-нибудь некрасивых подробностях относительно интрижки Хью с Хелен.
— Э-э, ну, я же не знаю, о чем ты хочешь спросить.
— Ты его до сих пор не разлюбила?
— А, — вздохнула я.
Я не ждала такого вопроса. Однако я уже задавала его себе сама, в дни, когда Хью только-только переехал в Пекод. Разве могла я совсем позабыть свою любовь к нему? Нас объединяло общее прошлое — почти треть жизни я прожила с этим человеком. Столько воспоминаний, горьких и сладких одновременно. Но каждый раз, когда я вспоминала, чем все закончилось, сердце мое превращалось в холодный черный камень.
— Не знаю.
— А я на твоем месте радовался бы, что его больше нет, — прошипел он. — И ее тоже. — Он уже практически выплевывал слова. — Потому что, если меня так обманут, лучше бы этому человеку сдохнуть к чертям собачьим.
— Ясно, — сказала я, ошеломленная его напором.
— Спасибо, что подвезла. — Стоукс вышел из машины.
Дверь захлопнулась так громко, что я подпрыгнула. Он широким шагом направился к двери и вошел внутрь, и только тут я почувствовала, что снова могу дышать.
Я уже собиралась выезжать со стоянки, как вдруг меня одолела зевота. Пока я терла глаза и пыталась проморгаться, надпись «Тропа Ван Винкля» налилась светом. Кроваво-красные буквы пылали на фоне серого неба. Я смотрела на них невидящим взглядом, вспоминая тревожные дни детства, когда я узнала, что такое настоящая усталость. Страшные, тяжелые дни, которые начались, когда я познакомилась с темной стороной отцовского мира, мира жестоких и злых мужчин.
Сколько раз я, держась за отцовскую руку, рано поутру проходила мимо таких вот неоновых вывесок разнообразных боулингов? На отцовском пиджаке и галстуке не было ни морщинки. Отец был красавец кларк-гейбловского типа, с гладко зализанными черными волосами. Сколько раз в субботу утром, пока матушка прихорашивалась в салоне красоты или брала уроки тенниса у себя в клубе, мы с Натаном Глассером отправлялись в ближайший боулинг, а нет, так шли в соседний. «Беллпорт». «Бейшор». «Про-Боул» в Хэмпстеде. Черный блокнот Натана неписан цифрами. Салом «меркморм грамл маркиза» 1984 года выпуска забит пачками сигарет и про граммками скачек.
Все боулинги казались мне одинаковыми: исполинские бетонные здания, темные внутри, если не считать тускло освещенного киоска с едой или маленького бара. Тишина, нарушаемая лишь жужжанием и гудением автоматов с содовой, холодильников и пылесоса, если еще шла уборка. Иногда Натан договаривался с хозяином, включал для меня дорожку и вручал блестящий голубой или розовый мяч под детскую руку, чтобы я поиграла, пока отец будет тихо говорить о чем-то с владельцем боулинга.
— У меня десятки работников по всему Нью-Йорку, — любил прихвастнуть он. Он всем рассказывал, что руководит компанией «Нат-о-Матик», которая продает торговые автоматы по всему штату. На самом же деле он был мелким исполнителем в полузаконном синдикате мобстеров и занимался тем, что снабжал боулинги и торговые автоматы в них контрабандными сигаретами. Кроме того, он принимал ставки на спорт, и на этом тоже имел свой процент. Все дела велись за наличные, и отец был уверен, что босс не узнает. А если узнает, что ж, можно будет откупиться с выигрышей на скачках. Беда была в том, что лошади, на которых он ставил, все никак не желали приходить первыми. Отец скрывал это от нас с матерью. Правда вышла на свет, только когда мы окончательно впали в нищету.
В те годы и у отца, и у матери была своя тайная жизнь. Салли, дама из приличного клуба, урожденная Саша, русская еврейка из восточных кварталов Нью-Йорка. Натан, букмекер, игрок и специалист по отмыванию денег.
Я унаследовала это от них. У меня тоже была другая жизнь, которой я жила только по ночам. Другая, опасная жизнь.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Я ничего не вижу. Я стою в темноте, на мне пижама. Все тело покалывает, как это бывает с затекшей ногой. Я ничего не понимаю. Мне страшно. Папа! Мама! Где я? Чтобы избавиться от покалывания, я хочу растереть ноги и руки, но тут замечаю, что в правой руке у меня что-то зажато. Металлическая палка. Длинная и тонкая. Я держу ее крепко. Что происходит? Глаза привыкают к темноте. Я узнаю это место. Я стою в холле, у подножия лестницы, передо мной входная дверь. Я ничего не понимаю. Как я здесь оказалась? Я не помню, чтобы меня несли на руках. Наверное, я сама вышла из спальни, прошла по коридору, спустилась по лестнице и очутилась в холле. Но я этого совсем не помню.
«Ты проснулась, потому что захотела в туалет. А спросонок и в темноте перепутала дорогу».
Но от моей комнаты до туалета идти не больше десяти шагов. Нет, я не заблудилась спросонок. И я прекрасно знаю, где у нас туалет. Я по-настоящему спала. И ходила во сне. А что это за палка у меня в руках? Это клюшка для гольфа. Мамина сумка с клюшками прислонена к дверце стенного шкафа. Я стою у входной двери и сжимаю клюшку для гольфа. Что со мной?
Это началось незадолго до того, как мне исполнилось дне на-дцать. В субботу утром мама уехала в салон красоты, а пала постучался в мою дверь.
— Так, ребенок, сегодня в боулинг не идем. Пойдем в кино. «Розовая пантера наносит новый удар» снова на экранах. Тебе понравится.
Мы с отцом обожали кино. Он «работал» по гибкому графику, поэтому, если у него было такое желание, после школы или по выходным мы шли на утренний сеанс. За неделю до того мы посмотрели «Лучшего стрелка», и я влюбилась в Тома Круза. Еще мы оба любили джазовые оркестры. Когда мне было семь, отец познакомил меня с Бенни Гудменом и научил танцевать свинг. С отцом мне всегда было легко и весело. Полная противоположность моей матушке, которая всегда пребывала в таком напряжении, что не могла даже улыбнуться.
На полпути к кинотеатру я заметила, что отец поддал газу и каждые несколько секунд поглядывает в зеркало заднего вида.
— Что там, папа?
— Ничего, ребенок.
Доехав до места, отец поставил автомобиль за зданием, но прежде долго и тревожно оглядывался.
— Ну папа, ну что там?
— А ну-ка, побежали за попкорном! До начала всего ничего, — заявил он, не ответив на мой вопрос.
Мы вошли в фойе и встали в очередь у стойки с попкорном. Мужчины вошли почти сразу за нами. Двое, франты в плащах, черных очках и сияющих ботинках. Высокий отцепил один конец бархатного каната и шагнул в середину очереди. Никто из стоявших позади не возразил — должно быть, испугались той грозной ауры, которая исходила от этих двоих. Я в страхе схватилась за отцовскую руку.
— Ну, здравствуй, Натан, — сказал тот, что был пониже, со свернутой газетой под мышкой. У него была маленькая, заостренная кверху голова и темные, ухоженные усы и бородка. Он был похож на крысу. Откуда у папы такие знакомые?
— Здравствуй, Бриззи.
— Слушай, мы тебя что, обидели?
— Нет, вовсе нет. Все в порядке.
Бриззи наклонился ко мне, его лицо было в нескольких дюймах от моего. От него противно пахло сигаретами, а на зубах были коричневые пятна. На бледной коже там, где начинались усы, виднелись черные угри. Отец покрепче сжал мою руку в своей вспотевшей ладони. Я тоже сжала пальцы, потому что испугалась.
— А скажи-ка, папа врет или не врет? — прошипел человек.
— Пожалуйста, не трогайте ее, — прошептал отец, но в его голосе звучало отчаяние, и я испугалась еще больше.
— Говорит, что мы его ничем не обидели. Отчего же он тогда к нам носа не кажет? Трубку не берет? На встречи не приходит? Фу, как грубо, правда? Может, он забыл, что за ним должок?
Я застыла, не в силах пошевелиться.
— Пожалуйста, не трогайте ее. Она еще маленькая.
Бриззи разогнулся и коснулся солнечных очков. С шумом втянув воздух сквозь зубы, он вытащил из-под мышки газету и уткнул ее в грудь отцу.