— Вероятно, именно это и произошло с девочкой сначала в кинотеатре, а затем дома. Самое опасное в таких обмороках — возможность травмироваться при падении. Как правило, нейрокардиогенные обмороки впервые случаются как раз в этом возрасте. Иногда они сопровождаются и другими симптомами, например нарушениями сна, которые могут служить признаком более серьезных психических расстройств.
Сибил?
— Но у Норы ничего такого нет, — сказал он и похлопал меня по руке.
— Это ведь лечится? — жалобно спросила матушка.
— Да, в том смысле, что обычно дети перерастают проблему к концу подросткового возраста.
А не обычно? Неужели это может остаться на всю жизнь? У меня снова закружилась голова. Я закрыла глаза и постаралась не шевелиться. Вроде бы стало легче.
Матушка потеребила жемчужное ожерелье.
— Но отчего случаются обмороки?
— В случае Норы — из-за стресса. У вашей дочери очень чувствительная нервная система.
Значит, я не сумасшедшая, я чувствительная. Это хорошо или плохо? Из-за тех нехороших людей у меня был стресс. Папа обещал, что отдаст им долг и больше они к нам не придут. Когда он заплатит, я снова смогу быть нормальной и чувствительной.
— А лекарства от этого бывают?
— Боюсь, что нет. Самое лучшее, что вы можете сделать, — снять напряжение. Нора должна научиться распознавать собственные эмоции прежде, чем они захватят ее с головой. Помогите ей научиться узнавать тревогу, страх, ярость и так далее. Бывает, что ребенок не может понять, что он чувствует, пока чувство уже непроизвольно не выплеснулось наружу.
Я научилась отслеживать свои чувства, и обмороки прекратились. Но когда отец честно рассказал матери о том, чем он занимается, и родители стали постоянно скандалить, я снова начала ходить во сне. Им я об этом не рассказывала — ни отцу, ни матушке. Я боялась, что будет только хуже. Приступы лунатизма участились, когда мы продали дом, чтобы оплатить криминальные долги отца, и родители подали на развод. Потом я шесть лет спала нормально. Пока не перешла на второй курс колледжа.
Мой бойфренд Аксель Бартлетт, с которым мы были вместе с первого курса, решил со мной расстаться. Он сказал, что наши отношения достигли предела, после которого нам лучше перестать встречаться и «просто остаться друзьями». Я не ожидала этого, мне было больно.
— У тебя другая, — заплакала я. Он изо всех сил отрицал это, однако в тот вечер я видела, как он обнимал за плечи девушку, с которой мы вместе ходили на курс криминальной хроники.
Мы с Грейс жили тогда в одной комнате. В ту ночь она проснулась в три часа и обнаружила меня сидящей на полу комнаты в ночной рубашке и с ножницами в руках. Ножницы были занесены над толстовкой, которую однажды едва ли не силком надел на меня Аксель, когда мы с ним на пару мерзли в парке Вашингтон-сквер.
— Оставь себе. Ты в ней такая сексуальная, — сказал он.
— Нора, ты что делаешь? — спросила, по ее словам, Грейс, не зная, что я сплю. Тут я проснулась и захлопала глазами, ничего не понимая. Слева на толстовке было вырезано крупное сердце. Я смотрела на него с недоумением.
— Черт возьми, — сказала Грейс, — ты, похоже, здорово на него зла.
Осознав, что я натворила, я пришла в ужас: после долгого перерыва проблема вернулась, и я вела себя очень агрессивно. Я рассказала Грейс свою историю. Поначалу Грейс мне не поверила.
— Нет, правда? Во сне? Но ты вовсе не была сонной! Ничего себе. Жуть какая!
Вспоминая тот случай, она называла меня «Нора Руки-ножницы».
Больше со мной такого не случалось. Ничего даже отдаленно похожего. Врач был прав. Я повзрослела и переросла свои проблемы. С тех пор прошел двадцать один год, и если я и просыпалась когда-либо по ночам, то исключительно в собственной постели, как все нормальные люди.
Из газеты «Пекод курьер»
Нам пишут
Они вернулись! Нора Глассер была права. Летние превратились в осенних. Вы заметили, сколько их было в этом году на Хеллоуин и как грубо они себя вели? Утром на Хеллоуин водитель «БМВ» перехватил стояночное место прямо у меня перед носом. А на Пекод-авеню «мерседес» проехал на красный свет. (Где, спрашивается, была полиция?) Они раскупили все конфеты на рынке. В следующий раз они нахлынут на День благодарения, и прощай тыквенные пироги. А потом что — пойдут по стопам Гринча и украдут Рождество? Почему бы летним не убраться осенью в свои края? Почему мы должны терпеть их круглый год?
Дон Мерфи Пекод
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Злость. Грусть. Радость. Горечь. Эти четыре слова я зазубрила по совету доктора Нервотрепа, который сказал, что они помогут мне понять, когда я злюсь, горюю, расстраиваюсь или радуюсь. Терять мне было нечего, и я вновь решила прибегнуть к старому способу. По дороге домой я решила, что выбираю Радость. Я буду радоваться холодку осеннего утра, удивительно солнечного после грозы. Буду радоваться чудному дню. В бухте играли синие волны. По корпусам яхт скакали солнечные зайчики. Жители Пекода прогуливались по набережной, ведя на поводках собак. Жизнь продолжалась. Жизнь всегда продолжается. Но вместе с тем я ощущала Грусть. Хью умер таким молодым. Такая страшная смерть. Кто забрал его жизнь? Кто убил их обоих?
На мосту, щурясь от солнца, я опустила солнцезащитный козырек и снова поймала свое отражение в зеркальце. Царапина налилась краснотой. Откуда она только взялась, эта царапина? «Раньше ты никогда не ранилась во время приступов лунатизма». Но царапина-то вот она. И я наконец позволила себе прислушаться к шепоту подсознания. Может быть, я снова ходила во сне? Но ведь прошел уже двадцать один год!
Тревожный голосок не умолкал, я отмахнулась, но меня по-прежнему мучило желание понять, откуда взялась эта царапина. И еще меня мучил голод. Часы на приборной панели показывали 10:11 утра. В последний раз я ела еще вечером, заказала у Мао креветок с брокколи навынос. Что бы там ни было, организм требовал своего. Сворачивая с Крукд-Бнч-роуд на проселочную дорогу, которая шла до самого моего дома, я с нежностью думала о яичнице, горячей ванне и чистой одежде.
Я живу в Курятнике — так называется мой дом. Это действительно курятник, обшитый белой доской. Длинный, приземистый, похожий на коробку для обуви, он расположился на задах бывшей клубничной фермы, у самой опушки общественного леса. Принадлежал Курятник летним туристам выходного дня, паре геев, которые жили на другом конце участка в перестроенном доме конца девятнадцатого века, но уже в первых числах сентября возвращались в город.
Они не стали вбухивать в дом бешеные деньги и пристраивать к нему кучу новых комнат. Они даже пятно застройки не увеличили. Установили солнечные панели, покрыли кровлю медью и поставили высокие французские окна, но на этом деньги у них кончились и на Курятник уже не хватило. Пришлось мне обойтись без солнечной энергии. Мне достались электрические обогреватели и датская дровяная плита, а также стены с бесконечными и бескрайними окнами, старыми, в щелястых деревянных рамах, — сквозь которые в Курятник проникал тот самый прозрачный «водочный» свет. Арендная плата была невысока, место мне понравилось, из него можно было сделать конфетку — вот только зимой я порой мерзла.
Заметив на подъездной дорожке красный «приус», я чуть было не развернулась и не уехала. Грейс ждала меня в доме, у нее был свой ключ. Еще недавно мне очень хотелось с ней поговорить, но теперь я мечтала побыть в одиночестве. Я устала и не хотела отвечать на вопросы. Грейс отлично умеет разговорить человека; я уже чувствовала, как она готовится к разговору. Она обязательно спросит, где я была. А я никому, даже лучшей подруге, не хотела признаваться в том. что подсматривала за домом, где убили Хью и Хелен. И что, возможно, я снова начала ходить по ночам. И не только ходить… Фу, что за глупости — я даже думать об этом не желала.
Я припарковалась и побрела к двери. Едва я коснулась ручки, дверь распахнулась. На пороге стояла Грейс и говорила в телефон:
— Да, Бен, она только что приехала. Я тебе перезвоню.
Она отключилась и раскрыла мне объятия.
— Нора, я так беспокоилась! Ты уже слышала про Хью и Хелен?
— Слышала. Ужасно.
Она отпустила меня и сделала шаг назад, после чего поморщилась, заметив последствия наших объятий: пятна грязи перекочевали с моего плаща на ее футболку с логотипом передачи.
— Где ты была? У тебя все в порядке?
Я колебалась. Недоговорить значит солгать или все-таки нет?
— Я проехалась.
Я проскользнула мимо нее в гостиную и тут же заметила, что в комнате стало чище. Распрощавшись с депрессией, я заодно распрощалась и с попытками вести домашнее хозяйство. Но теперь с плетеного диванчика и с килима на полу исчезла вся одежда и книги, которые там валялись прежде. На сосновом обеденном столе не осталось коробочек от еды навынос.
В воздухе витал аромат свежесваренного кофе.
Грейс закрыла дверь и пошла за мной. Это она навела тут порядок. В колледже она даже из стирки по субботам ухитрялась сделать настоящую вечеринку. Правда, и без косячка при этом не обходилось.
— Проехалась? Да ну? — Она окинула меня скептическим взглядом. — Что ж, это все объясняет — ты так измазалась, будто трубы чистила. — Я отвела взгляд. — А откуда у тебя царапина под глазом?
В кухне зазвонил телефон — мой единственный сотовый. Его звонок спас меня от необходимости отвечать.
— Когда я приехала, у тебя уже было десять пропущенных звонков, — сообщила Грейс, следуя за мной на кухню. — Один от Лады, только я не стала отвечать, потому что она наверняка спросила бы, где ты, а я не знала. Наверное, она страшно расстроена.
Телефон обнаружился на кухонном столе рядом со стопкой почты. «Неизвестный номер», светилось на экране. Я сбросила громкость.
— Позвони ей, — сказала Грейс.
Я стояла к ней спиной, загораживая письмо Хью, которое так и осталось лежать поверх остальных. Я прочла его добрый десяток раз, но так и не решила, какой дать ответ. Грейс не заметила имени отправителя, не то непременно что-нибудь сказала бы. Но для демонстрации провокационных писем момент был неподходящий. Я не хотела, чтобы она знала, что он снова сделал мне больно и что я злилась на него. Я незаметно подцепила конверт и сунула его в карман плаща.