Она на что-то намекает? Или у меня опять разыгралась паранойя?
— Они знали своего убийцу, — повторила она.
Я больше не могла сдерживаться.
— Да говори уже прямо, Лиззи.
— Что?
— Так и скажи: ты думаешь, что главный подозреваемый здесь я.
— Что? Нет! Бред какой-то!
— Не такой уж и бред, если он приходит в голову всем, кто знает, что у меня было с Хью и Хелен. А судя по количеству репортеров, после вечернего выпуска новостей так же будет думать вся страна. Общественное мнение осудит меня без суда и следствия.
— Ну, если честно, мне это тоже пришло в голову…
— Значит, я права, — сказала я, не в силах скрыть боль в голосе. — Потому-то тебе так нужно это интервью.
— Нет! Я не имела в виду, что ты их убила! Я думала о том, что другие могут тебя заподозрить.
— А.
— Жаль, что тебе пришлось со всем этим иметь дело. Это же нечестно.
Нужно было успокоиться. Лиззи явно не хотела мне зла.
— Лиззи, я сейчас совсем не соображаю. У меия голова не работает. Извини, если я тебя неправильно поняла. Прости, пожалуйста.
— Да ничего, — ответила она с явным облегчением. — Ты ведь на меня больше не сердишься?
— Не сержусь. — Тут в трубке бибикнул еще один звонок. — Извини, мне пора.
— Точно не хочешь дать интервью? Хорошее интервью только поможет.
— Никаких интервью. Пока. — Я сбросила звонок и посмотрела на экран. Звонил неизвестный. Я сбросила и этот вызов.
Подкравшись к окну, я украдкой выглянула наружу. Репортеры отдыхали, развалившись на сиденьях незапертых автомобилей, говорили в телефоны, работали на макбуках. Несколько человек жевали донаты с джемом из «Кофейни Эдена», поминутно стряхивая с черных костюмов сахарную пудру. Они никуда не спешили. Мне захотелось кричать.
Но вместо этого я села на край кровати и задумалась. В предложении Лиззи имелся резон. Пожалуй, мне действительно стоит пообщаться с прессой, но так, чтобы ситуация была у меня под контролем. Пусть это будет не интервью, а заявление. Заявление, в котором я посочувствую Хью. Если кто-то пытается выставить меня убийцей, я тоже могу выдать свою версию событий. Избавлюсь от репортеров и одновременно обелю себя, очищу от любых подозрений. Пусть Губбинс говорит что хочет — я выйду к этим ребятам.
Джинсы валялись у изножья кровати. Я натянула их, сунула ноги в угги и вернулась в гостиную. Вспомнив, какой бесцветной я показалась сама себе в зеркале, я вытащила из сумочки косметичку и торопливо замазала царапину тональным кремом. Потом достала красную помаду «Вишневый блеск», провела ею по потрескавшимся губам и еще немного втерла в щеки, чтобы не выглядеть бледной как смерть. Взбила волосы. Надела плащ. Я была готова. Я справлюсь, сказала себе я.
— Вот она! Идет!
Стоило мне открыть дверь, и они забегали как тараканы. В считаные секунды репортеры выстроились у начала дорожки. Зажужжали и защелкали бесчисленные камеры. Отовсюду кричали:
— Миз Глассер! Посмотрите сюда!
— Что вы почувствовали, когда узнали об убийстве своего бывшего мужа и его жены?
— Зачем полиция возила вас в участок в Массамате?
Услышав последний вопрос, я вздрогнула и едва не споткнулась. Кто-то успел пронюхать о моем визите в участок. Черт побери! Это даст пищу новым подозрениям. Блин! Лампочка записи на ближайшей видеокамере мигала красным. «Думай. Быстро что-нибудь придумай». Я изо всех сил постаралась придать своему лицу невозмутимое выражение, величественно выпрямилась и медленно, уверенно пошла вперед, не слушая свое грохочущее сердце. Посмотрев прямо в глаз камеры, я почувствовала себя Нормой Десмонд в заключительной сцене «Бульвара Сансет». Я остановилась и сделала глубокий вдох.
— Я бесконечно потрясена случившимся. Это настоящее горе. Убийство Уокеров — это тяжелый удар. Я всем сердцем сочувствую семье Хью. И семье его жены. И в особенности — их маленькой дочери. Не могу вообразить то чудовище, которое совершило это ужасное убийство. Полиция надеялась, что я могу располагать какой-либо информацией, способной пролить свет на случившееся. Полицейские отрабатывают все версии и делают все возможное для того, чтобы как можно быстрее найти убийцу. Я буду молиться за успех расследования.
Шаблонно, но сойдет. Да и говорила я честно.
Репортеры вновь принялись выкрикивать вопросы, и сердце у меня опять забилось как в лихорадке. Я не видела перед собой ничего — только дверь в дом. Я отрицательно покачала головой, выдавила из себя вежливую улыбку и решительно ушла обратно в дом, надежно закрыв за собой дверь. Потом я еще раз выглянула из-за занавески. Репортеры по-прежнему толпились у начала дорожки, почти все — с телефонами возле уха. Но один оператор так и стоял с камерой, нацеленной на дверь Курятника. Я отшатнулась. Несколько минут спустя я выглянула, очень стараясь остаться незамеченной. Репортеры убирали оборудование и разъезжались. Все — кроме этого.
Решив не обращать на него внимания, я села за стол, проверила почту, заглянула в ленту Фейсбука. Старые друзья прислали свои соболезнования, но от Бена не было ничего. Телефон то и дело жужжал, показывая незнакомые номера. Наверное, репортеры таблоидов, раздобывшие мой номер какими-то незаконными способами. Они оставляли голосовые сообщения. Сообщения я не слушала. В голове у меня бились две фразы: «Они его знали и сами впустили» и «Как вы отреагировали на их переезд в Пекод?». Да, Лиззи была права. Меня будут подозревать. Это несправедливо. Ужасно. И ужасно страшно.
Я позвонила Грейс, чтобы спросить, как себя чувствует Отис, и поделиться последними новостями. Грейс не брала трубку. Я снова выглянула в окно. Одинокий телевизионщик никуда не делся.
Объектив его камеры все больше напоминал дуло ружья.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Кажется, я задремала. Сон меня освежил. Я проснулась за полдень, с ясной головой, ощущая прилив сил, и решила, что больше не позволю делать из моего дома темницу. Пусть этот папарацци получит свое фото и займется своими делами. А я — своими. Я досчитала до трех, широким шагом подошла к входной двери, сделала глубокий вдох и распахнула ее. Но на дорожке никого не было — только моя «тойота» да мусорный бак. Репортер с камерой ушел.
Облегченно вздохнув, я закрыла дверь и проверила телефон. Прослушала голосовое сообщение от Грейс, которая озабоченно спрашивала, как у меня дела. На заднем плане рыдали. Грейс сообщила, что Отису стало лучше и что она повела детей к зубному. Дел у нее было по горло, но Грейс, как настоящая подруга, сказала, чтобы я звонила в любое время, если она мне понадобится.
Я нашла пропущенный звонок от Лиззи. Должно быть, она собиралась снова продвигать свою идею с интервью. Должно быть, решила, что упорство — лучшая тактика; я же ее этому и научила. Так и не придумав, что делать дальше, я включила телевизор и нашла новости.
Телеканал FOX уже вовсю освещал случившееся. Как же я не догадалась, что первым делом они возьмутся перетряхивать наше грязное белье. Наш свадебный фотограф, должно быть, озолотился. Показали фотографию, на которой я стояла под руку с Хью, счастливая, в белом атласном платье, с букетом маргариток в руках. Голос за кадром произнес:
— Не успела отгреметь свадьба Норы Глассер и Хью Уокера, как художник завел интрижку с Хелен Уэстинг, которая в результате оказалась беременна…
Глубоко оскорбленная, я нажала кнопку отключения звука Замелькали наши свадебные фотографии, перемежавшиеся свидетельствами «зарождающегося» романа Хью и Хелен, но вот наконец камеры показали, как я выхожу из Курятника. Я включила звук. В запись попал только последний вопрос репортера: «Зачем полиция возила вас в участок в Массамате?»
— Только не это! — взмолилась я, глядя, как внизу экрана поползла полоса текста: «Бывшая жена Уокера подверглась допросу в полицейском участке». Я переключилась на CNN. «Полиция допросила бывшую жену Уокера» — прямо под моим финальным выходом. Хуже того — я широко улыбалась и была ярко накрашена — мазок бежевого тональника под глазом напоминал индейскую боевую раскраску. Да еще эти ярко-красные пятна помады на щеках. Даже на зубах была помада. Какая там грусть! Я выглядела как безумная. И последний кадр — репортер поймал меня, когда я выглядывала из окна, словно беглец, который готовится броситься на своих преследователей. Все вместе складывалось в однозначную картину: виновна. У меня подкосились колени. Не такого эффекта я ожидала.
Первой моей мыслью было немедленно позвонить тете Ладе. Если она это смотрит, то наверняка перепугана. С ее деменцией стресс может сыграть дурную шутку. Тетушка схватила трубку мгновенно, как будто только и ждала моего звонка.
— Алло!
— Тетя Ла…
— Нора! Как ты? Тебя арестовали? Тебя подозревают?
— У меня все хорошо. Репортеры все переврали. Я дала показания добровольно, чтобы помочь полиции.
— Veshot lapshe па ooshe, — отрезала тетушка. Это означало «повесить на ухо спагетти», то есть, в переводе с русского, обманывать.
— Да ничего я не вешаю, тетя Лада! Тебе разве не передали, что я вчера звонила? Я не хотела, чтобы ты волновалась.
— Передали, передали. Но тебя только что показывали по телевизору. И с такими подписями! И выглядишь ты не очень-то. Ты не заболела? Сейчас ходит жуткий желудочный грипп…
— Я просто устала, правда. А так все хорошо.
— Я же смотрю новости, Нора. Это кошмар. Просто кошмар. Не могу перестать об этом думать. Хью и та женщина, конечно, мерзавцы, но разве они заслужили такое? Им и друг друга бы хватило. А их бедняжка дочь! Как ей теперь жить?
Все так, грустно подумала я.
— Не смотри больше новости, тетя Лада, ну пожалуйста. У тебя от них давление поднимается. А я завтра приеду, ладно?
Мне не хотелось приезжать в «Кедры» раньше срока — при всей своей старческой рассеянности тетушка читала меня как раскрытую книгу. Она сразу поймет, как я испугана. Нет уж, сначала постараюсь успокоиться. Она не стала на меня давить — должно быть, почувствовала, что мне этого не хочется.