Кто убил Хью и Хелен — Тобиас? Или я?»
Я почувствовала себя выжатой как лимон. Мне хотелось одного: найти Грейс и уехать домой. Я снова приоткрыла дверь в зал. Гробы вынесли, и часть присутствующих уже потянулась за ними следом, туда, где ждали катафалки. Я проскользнула в зал, спряталась в тени у стены и стала высматривать Грейс. Белая шелковая роза на ее широкополой черной шляпе покачивалась над морем черных одежд у самого выхода. Еще секунда — и Грейс окажется на улице, под прицелом кинокамер. Нет, туда я за ней не побегу.
Сью Микельсон и ее подружка остались сидеть. Пошептавшись, они встали и оказались в самом конце очереди на выход, сразу за латиноамериканкой, которая вела дом Хью, и ее сыном. Кроме них да еще Грейс, Тобиаса и жены Тобиаса я не увидела ни одного знакомого лица. Но где же Аббас? Он не мог не приехать. И кто все эти люди? По всей видимости, Тобиас сдержал обещание — «родные и немногочисленные друзья из числа местных жителей». Но еще совсем недавно я знала бы здесь всех. А теперь я чувствовала себя так, словно и не было тех двенадцати лет жизни с Хью. Словно их стерли из бытия.
Высокие каблуки делали Сью Микельсон еще выше; глядя поверх головы своей подружки, она рассеянно обводила взглядом комнату и тут заметила меня. Глаза у нее вспыхнули, выражение лица разом изменилось. Она наклонилась к своей подруге и что-то ей сказала; та немедленно обернулась посмотреть. Вместе с ней обернулись экономка и экономкин сын. Стоявшая перед ними пара зашепталась, украдкой поглядывая на меня. Шепоток бежал от человека к человеку, и все они один за другим поворачивались ко мне. Лицо у меня горело, на глаза наворачивались слезы. Я дрожала от ярости. Мне хотелось закричать: «Вы вообще знали Хью? Он терпеть не мог всю эту ахинею! Он и в Бога-то не верил!»
Но вместо этого я промолчала, развернулась и вышла — в вестибюль, а оттуда на улицу, чтобы дождаться Грейс на парковке. На лестнице у входа я остановилась, все еще дрожа. Из-за церкви доносились голоса — должно быть, репортеры выкрикивали вопросы.
Кроули теперь стоял на противоположной стороне улицы, наблюдая за мной сквозь просвет в живой изгороди. Ну нет, решила я, хватит на меня глазеть. Демонстративно ушла к машине, влезла внутрь и захлопнула дверь.
Злобно поглядывая в сторону церкви, я включила обогреватель и радио. По радио грозно завывал орган. Я выключила музыку. Наступила тишина, и в этой тишине я услышала знакомый голос, привычно коверкавший английский язык.
— Теперь слышно?
А вот и он — Аббас Масут собственной персоной вышел из-за угла по дорожке, которая начиналась от главного входа и вела на стоянку. На ходу он говорил по телефону, то и дело изгибаясь и вставая на цыпочки в попытке поймать соединение.
— А теперь?
На нем была черная водолазка, а поверх водолазки — некое подобие черной шерстяной кофты, в каких ходят художники, и черный же кашемировый шарф. Аббас умел быть элегантным.
— Да, приходи на поминальную службу в галерее завтра. В три часа дня. Увидимся!
Ну конечно же, Аббас непременно проведет в галерее поминальную службу. Как же я не подумала.
— Прости, у меия еще один вызов. Я побежал. До завтра!
Аббас переложил телефон в другую руку и вытянул шею.
— Алло, Анина? Анина, ты видела мое сообщение? Я тебе звонил. Извини, я сейчас в Пекоде. Да. Очень скромная. Нет, я тут до вечера: брат Хью попросил оценить его картины.
Так, значит, Тобиас уже выясняет, чего стоит наследство, оставленное Хью. Вот это наглость! И еще одно подтверждение его вины.
— Да. Спасибо, Анина. Стараюсь. Как же иначе? Завтра в галерее поминальная служба. Придешь? Отлично. А потом я в Лондон, несколько недель. После Лондона договоримся.
Он наклонился вправо, но перестарался и чуть не упал.
— Алло! Анина! Алло! Черт побери!
И Аббас принялся бранить плохую связь, и бранил до тех пор, пока не увидел меня сквозь ветровое стекло.
— Нора!
— Привет, Аббас, — сказала я, опустив стекло.
— Господи, Нора!
Он обошел машину и подошел к окну со стороны водителя. Сунул голову в окно и всмотрелся в мое лицо сквозь поднимавшийся пар нашего дыхания. Мне было приятно видеть Аббаса. Интересно, как он отнесся к этой отвратительной надгробной речи?
— Девочка моя дорогая, так ты приехала. Я не видел тебя в церкви. — Он покачал головой. — Этот брат… Ужасно говорил, нет?
— Не речь, а кошмар, — согласилась я.
— Обязательно приезжай завтра в город. В галерее будет служба, очень милая. В три часа.
И он снова начал рассматривать меня, как много раз на моих глазах рассматривал картину или скульптуру. Губы плотно сжаты. Близко посаженные глаза щурятся и смотрят пронзительно, словно оценивая действие картины на зрителя, вычисляя, годный ли это товар, какую прибыль можно из него извлечь.
— Ты потрясающе выглядишь. Принцесса казаков.
— Спасибо, — сказала я, но про себя не смогла удержаться от улыбки. Аббас был неподражаем в своем шовинизме — даже на похоронах.
Он поднял бровь:
— Я думаю, тебе пора завести нового мужчину.
Бен. Вечером у нас ужин, и мне столько всего надо ему рассказать! Я только надеялась, что не струшу.
— Я уже завела.
— Я очень рад за тебя, Нора. — Он вздохнул. — Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Хью зря от тебя ушел. Лучше бы он сделал ребенка с тобой. Ты была ему хорошей женой.
Так вот как он ко всему этому относится. Вероятно, Хелен ему не нравилась. Но был ли Хью хорошим мужем для меня?
— Спасибо… Так, для справки: это я от него ушла.
— Ах да, конечно. Но… — Он отвел взгляд и погрустнел. Потер лицо. На глазах у него появились слезы. — Какая длинная история. Вижу тебя и вспоминаю. Сколько времени мы с Хью провели вместе. Как мы любили спорить. Как я готовил баба-гануш. Хью его очень любил. — Аббас заморгал, сдерживая слезы. — Мы так много с ним говорили. Три раза, четыре за неделю, все эти годы. Я даже сейчас все время говорю с ним.
Я полезла в бардачок, достала коричневую салфетку из переработанной бумаги и протянула Аббасу. Его скорбь тронула меня. И одновременно с этим я позавидовала Аббасу, потому что он мог горевать о Хью искренне и с чистым сердцем. Его-то Хью не предавал.
— Его больше нет, — сказал Аббас, высморкавшись. — А почему? Это ужасно. Кто мог это сделать?
— Хотела бы я знать.
Мне очень хотелось сказать ему, что человек, с которым он собирается сегодня работать, и есть убийца. Но я сдержалась.
Сначала надо обзвонить прокатные конторы, найти доказательства и передать их в полицию. Так… а что, если Тобиас мог как-то выдать себя перед Аббасом?
— Так ты сегодня будешь оценивать картины Хью? А где — в студии?
— Откуда ты знаешь? — Аббас наклонил голову.
— Ты же сам только что говорил по телефону. Я случайно услышала. Извини за вопрос, но к чему такая спешка?
— Тобиас просто попросил меня помочь, — словно защищаясь, ответил Аббас. — Он берет девочку под опеку. Он будет управлять ее финансами. Они с женой и девочкой улетают домой сегодня после похорон. Он попросил меня перед отъездом в Лондон заглянуть в студию Хью и оценить стоимость картин. Потом меня не будет. Почти месяц.
У него снова зажужжал телефон. Аббас посмотрел на экран.
— Надо ответить. Так ты едешь сейчас на кладбище?
— Нет.
— Тогда обязательно приезжай завтра на поминальную службу. Девочка моя дорогая, мы так редко с тобой говорим. — Он потянулся вперед, схватил мою руку, поцеловал и тут же прижал к уху телефон. — Анина! Анина, теперь слышно? — И пошел прочь, крича в телефон.
Сражаясь со связью, он пересек парковку и сел в темно-зеленый «БМВ». Автомобиль задом выехал с парковочного места, и тут ко мне в машину скользнула Грейс. Я подняла руку, призывая ее к молчанию.
— Я почти уверена, что это Тобиас. Он уже вовсю считает деньги.
Когда мы отъехали от церкви, пошел снег — большие пушистые хлопья. Вот вам и весь береговой эффект — с этим глобальным потеплением даже холода теперь наступали не в свой черед. К тому времени, как два наших автомобиля достигли дома Грейс и Мака, снег уже успел толстой пеленой укрыть лужайку. Семейство Грейс обитало в низком просторном доме середины девятнадцатого века, выходившем на одну из самых красивых улиц Пекода. Перед домом Мак, Отис и Леон в темных шерстяных шапочках и шерстяных пальто с крупными пуговицами играли в снежки — открывали сезон. Словно сценка из старой литографии, если только вырезать из нее автомобиль волонтерской скорой помощи, припаркованный у края тротуара и готовый в любую секунду ринуться на вызов.
Мы поприветствовали Мака и мальчиков и ушли в дом. Насколько традиционно выглядел он снаружи, настолько же необычным было его внутреннее убранство. По стенам висели бесчисленные картины с цветами — добыча с блошиных рынков: розы, циннии, подсолнухи, в бутонах и в полном цвету. Кремовые кушетки с наброшенными на них разноцветными покрывалами и подушками. Этническая мебель со всех концов света и яркие турецкие ковры на полу.
— Тебе бы прилечь, — сказала Грейс, а сама тут же пошла на кухню приготовить нам перекусить.
Я устроилась в шезлонге у окна и стала смотреть на полки, уставленные книгами и семейными фотографиями. Взгляд мой задержался на свадебном фото Грейс и Мака. Я уже не раз видела эту картину, но сейчас всматривалась в нее с новым интересом. Беловолосый красавчик Мак стоял за спиной у невесты, сильными руками обнимая ее за талию. Грейс льнула к нему, накрывая его руки своими, не отпуская. На лицах их сияли улыбки, и новобрачные выглядели очень счастливыми.
У меня в голове замелькали картины собственной свадьбы. Леон, старший сын Грейс, на нетвердых еще ногах ковыляет по проходу, подбрасывая в воздух лепестки роз. Разноцветные солнечные лучи проникают в окна нашего лофта и играют на высоких бокалах с шампанским. Улыбки и нетерпение на лицах гостей, когда в мэрии нас объявляют мужем и женой.