— Ну что ты встал, урод? Уходи! Иди в другую комнату! — вслух сказала я.
Казалось, прошла вечность, прежде чем Тобиас завершил звонок и занялся своими делами. Теперь он принялся шарить по кухонным ящикам, но и тогда оставался слишком близко к окну и мог заметить мои передвижения. Тобиас нашел бутылку спиртного, открыл крышку и хорошенько приложился к горлышку. Потом еще раз. Ну каков ханжа! А ведь всего несколько часов назад он так пылко обличал грехи своего брата. Потом Тобиас стал рыться в холодильнике. Достал… что бы это могло быть? А, палка салями. Все ясно, Тобиас любит покушать.
Что это он пытается сделать? Рвет пластиковую упаковку колбасы зубами. Неужели он настолько пьян?
— Господи, Тобиас, да возьми ты наконец нож! В столе, в центральном выдвижном ящике.
Тут по спине у меня пробежал холодок, и не морозный воздух был тому виной. В этой кухне имелась по меньшей мере дюжина выдвижных ящиков. Откуда мне знать, в каком из них хранятся ножи? Наверное, я видела, как Хью или Хелен доставали нож, когда подглядывала за ними. Я напрягла память. Да, так оно и было. Хелен пошла на кухню за вином. Наверное, тогда она и… Нет. Видела ли я своими глазами, как она доставала нож из ящика? Или не видела?
А может быть, я застрелила их обоих и тогда бросилась искать нож, чтобы рассечь картину и убить Хью и Хелен во второй раз?
В кронах деревьев засвистел ветер. В считаные мгновения свист перешел в гул. Налетевший яростный вихрь подхватил снежную пелену, закружил, метнул вверх и тут же снова швырнул вниз, к земле. Ветер дул со всех сторон сразу. Вокруг воцарился ледяной хаос. Прикрыв ладонью глаза, я прищурилась, пытаясь разглядеть дом; сквозь белую стену Тобиас был едва виден, но мне показалось, что он стоит ко мне спиной. Я понадеялась, что так оно и есть. На старт. Внимание…
Марш.
— Боже мой, Нора! Девочка моя, что ты здесь делаешь? Ты вся дрожишь!
Не веря своим глазам, Аббас торопливо впустил меня в студию. Идущий из дома теплый воздух ожег кожу будто кислотой. Аббас закрыл дверь; я оглянулась. Чисто. Тобиас меня не заметил.
— Мне надо кое-что тебе показать. И у меня очень мало времени, — задыхаясь, выговорила я.
— Входи, входи! Погрейся, — и Аббас махнул рукой в сторону комнаты, где между двух огромных окон высился массивный каменный камин. В камине потрескивал огонь.
Я потопала ногами, стряхивая снег, стянула промокшие перчатки и огляделась, пытаясь сориентироваться. Это была даже не студия, а скорее галерея, вдвое превосходящая размерами студию Хью в Нью-Йорке. Гладко отшлифованные бетонные полы, парящие в вышине потолки с занесенными снегом окнами, глядящими в небо. У очага стояло черно-белое, словно зебра, кресло с откидной спинкой и черный кожаный диван на тонких стальных ножках. Из панорамных окон по обе стороны от камина открывался вид на заснеженный лес и залив. Повсюду были автопортреты Хью. Они висели между окнами, стояли, прислоненные к стене, на полу, покоились на мебели. Из-за этих портретов казалось, будто ты попал не в студию, а в святилище, устроенное самовлюбленным маньяком.
Одна картина особенно выделялась из всех. Она стояла на мольберте в центре студии и, должно быть, дожидалась оценки. На полотне был изображен Хью в облике сатира.
В искаженном ухмылкой лице сатира явственно проступали козлиные черты, неприкрытые чресла не скрывали эрегированного (и явно преувеличенного художником) члена. При виде этой картины мне стало не по себе. Я поспешно отвернулась.
— Хью подарил мне это на день рождения, — сказала я, распахивая одолженное у Грейс пальто и доставая из-за пояса пластиковый пакет. Замерзшие пальцы едва слушались. Блокнот выскользнул из пакета и упал на пол. Я осторожно подняла его и протянула Аббасу: — Мне нужно его продать. И как можно быстрее.
Он непонимающе уставился на изображение Кэрри Фишер, но даже не прикоснулся к блокноту.
— Что это? Комиксы по «Звездным войнам»?
— Нет. Совсем не комиксы.
Я отнесла блокнот на стол, за которым часто работал Хью. Стол был сделан на заказ, он привез его из города. И антикварную японскую ширму тоже. Она стояла в глубине студии, закрывая собой уголок для отдыха — а скорее царящий там беспорядок. Я даже ощутила что-то вроде ностальгии.
— У Хью это было вроде шутки. Он иногда покупал дешевый блокнот и делал в нем наброски к новой серии. Обычно углем и восковыми мелками или карандашом, — объяснила я, укладывая блокнот на стол. — Если сможешь продать его быстро, десять процентов комиссионных твои. Сможешь?
Сжав губы, Аббас мгновение испытующе смотрел на меня, потом подошел и открыл блокнот. Вгляделся в первый набросок: я, совсем молодая, обнаженная, распростерлась на смятых простынях, ладонь одной руки охватывает грудь, другая рука покоится на глазах. Слева распростерся спящий Хью, лицом вниз. По замыслу художника, взгляд зрителя должно было привлечь мое тело, мягкое и чувственное, как у женщин с полотен Рембрандта. Под наброском стояла подпись: «Любовь к Норе». Аббас пролистал блокнот до конца как завороженный, скользя взглядом по обнаженным телам. Взгляд его был взглядом знатока — жадный, оценивающий, — и оттого, что взгляд этот был направлен на мои изображения, я покраснела.
— Он мне этого никогда не показывал, — покачал головой Аббас.
— Я сделала несколько запросов. Этот блокнот стоит почти полмиллиона, — сказала я. — После его смерти, я имею в виду.
Аббас поднял глаза. Мне показалось, что он недоволен.
— Все может быть, — негромко сказал он и снова принялся листать страницы, но наконец опустил блокнот. — Но почему ты предлагаешь мне такие щедрые условия?
— Я знаю, что ты человек занятой. Мне надо, чтобы ты отодвинул все дела и занялся этим блокнотом. Я хочу продать его прямо сейчас.
— Но почему? Ты ждала все это время, а теперь вдруг — быстро, быстро, быстро. Почему?
Я тревожно покосилась на дверь. Он задавал слишком много вопросов. Попробую воззвать к духу соперничества:
— Послушай, если ты не хочешь этим заниматься, я могу обратиться в какой-нибудь аукционный дом.
— Аукционный дом! — желчно повторил он. — Храм искусства!
Аббас сложил руки на груди и сузил глаза.
— Мне кажется, что тут что-то не то. Мне кажется, что ты в беде.
— У меня тетя больна, Аббас. А уход стоит дорого.
— О. Какая жалость.
— Так ты возьмешься?
Он помолчал, потом постучал пальцем по блокноту:
— Да, если ты докажешь, что это твое.
— Что? Как?
— Покажи договор купли-продажи.
— Я же сказала, это подарок.
— В договоре о разделе имущества он упоминается?
— Нет. Хью подарил мне его задолго до развода. На день рождения. В договоре ничего об этом нет.
— К свидетели? Кто-нибудь видел, как Хью тебе его дарил? Есть свидетель, который поклянется в этом и подпишет показания?
— Свидетель? Вряд ли. Хью положил блокнот мне под подушку, ну, в постель. А что?
Аббас нахмурился.
— Я не раз видел такое. Когда художник разводится, жена крадет. Потом ждет. А спустя много лет пытается продать украденное. Чтобы не поймали.
— Аббас! — Я не могла поверить своим ушам. — Ты же меня знаешь! Неужели ты думаешь, что я это украла? Клянусь, блокнот принадлежит мне.
— Ну что ты, девочка моя, я вовсе не говорю, что ты его украла. Но тебе придется доказать, что блокнот не принадлежал Хью. Его адвокаты обязательно захотят проверить такую крупную сделку.
— Погоди. У меня есть письмо. Письмо от Хью. В нем говорится, что он подарил мне блокнот.
— Покажи.
— С собой у меня его нет…
Краем глаза я уловила движение за окном у входной двери. Темная фигура, ссутулившись, брела против ветра и снега, направляясь в студию.
— Черт! — Я заозиралась. — Тобиас идет. Не говори ему, что я здесь.
— Почему?
Я развернулась и бросилась к японской ширме.
— В чем дело, Нора? Что такое?
— Потом объясню. Не говори ему.
Я нырнула за ширму, чудом не налетев на стол, заваленный бумагами, книгами, тряпками и тюбиками с краской, села на корточки между накрытым тканью мольбертом и металлической раковиной и постаралась унять дыхание. Открылась входная дверь, и в комнату влетел порыв холодного ветра.
— Мистер Масут, — произнес Тобиас, потопал ногами, стряхивая снег, и закрыл дверь. — Как продвигается работа?
Молчание. Аббас ничего ему не ответил. Я задержала дыхание. Боже мой, сейчас он меня выдаст. Наконец кто-то из собеседников откашлялся.
— Я почти закончил, — ответил Аббас. — Еще час, и все.
Я снова смогла дышать, но тут у меня защекотало в носу. Должно быть, во всем были виноваты химикаты — банки с растворителем, скипидаром, лаком, — которыми были в изобилии уставлены полки у меня за спиной. Я прикусила язык, чтобы не чихнуть.
— Я собирался остаться с вами, пока вы не закончите, но мне придется вернуться в гостиницу. Звонила Рут. Боюсь, с племянницей нехорошо. Ей очень плохо.
— Бедное дитя, — сказал Аббас. — Просто сердце разрывается.
— Она в ужасном состоянии. Проплакала весь вечер. Ужасная потеря. Догадываюсь, что и вам тоже сейчас нелегко. Смотреть на все эти картины, и когда — именно сегодня. Позвольте еще раз поблагодарить вас за то, что вы остались помочь, особенно в такую погоду.
— Если это поможет Кэлли, я с радостью.
— Разумеется, поможет.
Послышались шаги — Тобиас прошел дальше в студию.
— Господи боже. Хью что, взялся за порнографию?
— А?
— Я имею в виду это существо с эрекцией.
— Это искусство, мистер Уокер.
— Ах да. И сколько же стоит данный конкретный предмет искусства?
— Примерно один и две десятых.
— Миллиона?
— Да.
— А все остальное?
— Я еще не закончил оценку, однако с учетом непроданных работ у меня в галерее… примерно тридцать пять миллионов. Примерно. Возможно, больше.
Я окаменела. Я понимала, что после смерти Хью его картины резко взлетели в цене, но итоговая сумма вдвое превышала мою скромную оценку.