— Просто поразительно, — заметил Тобиас.
— О да. Ваш брат был весьма успешным художником.
Собеседники замолчали. У меня зачесалось в носу с такой силой, что я снова прикусила язык и вдобавок потянула себя за уши. Наконец Тобиас заговорил снова:
— Тридцать пять миллионов минус ваши комиссионные, верно?
— Да, разумеется.
— Веруете ли вы, мистер Масут?
— Нет. Слишком многое было разрушено у меня на глазах во имя религии.
— А Господь? Вы веруете в Господа?
— Бога нет.
— Жаль, что вы так думаете. Видите ли, мистер Масут, я полагаю, что гибель моего брата и его жены — свидетельство мудрости Господней. А теперь Господь пожелал, чтобы я опекал и хранил Кэлли. И как ее опекун, я должен буду принимать решения, касающиеся ее финансового положения.
— Разумеется.
— И начну я вот с чего: если вы хотите и впредь иметь возможность продавать это «искусство», вы должны будете отдать часть своих комиссионных на богоугодное дело. Я основал фонд, который исполняет волю Господню. Возможно, так эти греховные картины оправдают свое существование. Если же вы откажетесь… Полагаю, найдется множество аукционных домов, которые будут более сговорчивы в вопросе комиссионных. Вы меня понимаете?
— Понимаю, — после долгой паузы ответил Аббас.
— Хорошо.
Шаги удалились к двери. Пискнул несколько раз какой-то механизм. Тобиас заговорил снова:
— Я связался с охранным агентством и сменил входной код. Если в будущем вам надо будет прийти еще раз, свяжитесь со мной. Когда будете уходить, нажмите кнопку «Охрана». И еще одно…
— Да?
— Не могли бы вы убрать машину? Она загораживает проезд.
Снова послышались шаги, звякнули автомобильные ключи. Дверь открылась и закрылась. Они ушли.
Так значит, Тобиас считает, что Бог пожелал гибели Хью и Хелен, а затем избрал Тобиаса, чтобы тот растил их дочь. А угрожал он Аббасу тоже по воле Божьей? Это Бог надоумил его потребовать у Аббаса самый настоящий откат в пользу фонда и угрожать обращением к другим продавцам? Кэлли и без того принесет Тобиасу целое состояние, а плюс к тому он только что обеспечил себе еще один непрерывный финансовый ручеек. Хорошо бы Аббас сообщил об этом разговоре в полицию — если я сумею убедить его в том, что Тобиас убийца. Разговор, да чек из проката, да торопливое желание взять под опеку Кэлли — возможно, этих косвенных улик (против меня ведь тоже только косвенные) хватит, чтобы Тобиаса взяли прямо в аэропорту. Может быть, если полиция займется Тобиасом, меня даже не посадят в тюрьму.
Надо рассказать обо всем Губбинсу. Я выхватила из кармана свой временный телефон, но батарея была разряжена в ноль — неудивительно, после того как я столько времени обзванивала прокаты.
В студии должен быть телефон. Я встала, схватившись за мольберт, чтобы не упасть, и случайно сдернула с него ткань, которой он был закрыт. Под тканью была картина. Я замерла.
На старом деревянном стуле с высокими подлокотниками лицом к зрителю сидел Аббас. Он был в костюме и в своей фирменной водолазке. Стиль, в котором была написана картина, явственно отсылал к портретам Люсьена Фрейда, однако, в отличие от Фрейда, автор этой картины изображал звериную ярость. В ткани пиджака на груди у Аббаса зияла рваная дыра, обнажавшая израненную окровавленную плоть. Картина была не закончена: за спиной у Аббаса был намечен контур стоящего человека. Я знала, что человек этот Хью. Хью писал исключительно автопортреты.
Я в замешательстве смотрела на картину: к теме секса Хью обращался часто, однако кровь и смерть его — как и Фрейда — никогда не привлекали. Что это — он был зол на Аббаса? Может быть, Аббас раскритиковал новый поворот в его творчестве, ту самую картину с гротескным сатиром? Или Хью был недоволен выставкой-ретроспективой, которую устроил Аббас? Что, что могло стоять за этой жестокой сценой? Я порылась в груде вещей на столе, разыскивая телефон. Телефона не было. Может быть, в этих бесчисленных бумагах найдется какое-то объяснение этой садистской картине?
Я нашла несколько чеков, книгу о Марке Шагале, и тут заметила торчащий из-под каталога «Кристис» край кричаще яркой обложки с изображением черепашек-ниндзя. Я сбросила каталог, и передо мной оказался дешевый блокнот на пружинке. С обложки щерилась четверка черепашек. Я открыла блокнот. На первой странице почерком Хью был выведен заголовок: «Расставаясь с Аббасом».
Перед глазами у меня замелькали фантастические химеры, наброски карандашом и восковыми мелками. Гигантская черепаха высовывает голову из панциря, и голова эта принадлежит Хью; Хью в образе могильщика из «Гамлета» держит в руках череп; Хью на фоне мультяшного Дикого Запада верхом уезжает в закат. Долистав до середины блокнота, я наткнулась на законченный набросок к незаконченной картине: Хью стоял за спиной у Аббаса, сжимая в руке кровоточащее сердце, вырванное им из груди агента.
Моя рука замерла. «Расставаясь с Аббасом». Значит, Хью намеревался расстаться с человеком, который столько лет поддерживал его, взращивая в нем талант. С человеком, которому был обязан своим головокружительным успехом. Если Хью уйдет, звезда Аббаса закатится. Остальные художники почуют неудачника и переметнутся к другим агентам. Так уж устроен мир искусства. Аббас потеряет целое состояние. Однако барабаны пока молчали, а значит, весть о случившемся еще не распространилась среди богемы.
Вероятно, Хью понимал, что его предательство положит конец многолетней дружбе. Картина на мольберте подтверждала мою догадку: Хью вырвал другу сердце. Но Аббас по-прежнему говорил о Хью с любовью. Он ни словом не дал понять, что знает о намерениях Хью. Должно быть, Хью умер, не успев нанести удар.
Я открыла последнюю страницу. В последнем наброске угадывались знакомые мотивы. Хью стоял у мольберта и писал Аббаса, который корчился на полу, обхватив руками колени. Так когда-то Хью написал и меня после того, как я узнала о беременности Хелен. Даже название под наброском почти дословно повторяло название той самой картины.
«Автопортрет с Аббасом, который знает».
Стоп! Так значит, Аббас знал, что Хью собирается вышвырнуть его? А если Аббас знал, он не мог не понимать, что смерть Хью станет для него огромной удачей. Аббас Масут, любимый друг и агент Хью, будет хранить легенду о Хью Уокере и сделает на его картинах такие деньги, о каких прежде и не мечтал. Жестокая правда снизошла на меня, и я застыла, пронизанная ее ледяным дыханием.
«Деньги. Отслеживайте деньги».
Скрипнула, открываясь, дверь.
— Нора!
Я панически заметалась, задев рукой ширму, и та рухнула с треском. Я застыла на месте. Аббас смотрел на меня от дверей.
— Так это ты? — в ужасе спросила я.
— О чем ты?
Аббас закрыл дверь и пошел ко мне.
— Ты сама не своя, девочка моя. Что тебя так расстроило?
Тут я пришла в себя, сунула руку в карман, выхватила нож по имени Чемп и подцепила лезвие.
— Не подходи, — предостерегла я, выставив перед собой дрожащую руку, в которой плясал нож. — Стой, где стоишь.
Аббас остановился у края упавшей ширмы. Лицо его было мокрым. Снег таял на его седых волосах, и капли воды скатывались на черный кашемировый шарф. Взгляд его метнулся к мольберту, и Аббас застыл, не в силах оторваться от зрелища самого себя с дырой в груди. Правый глаз его начал подерги-ваться.
— Это ты их убил, да? Пришел и хладнокровно убил, — хрипло проговорила я, борясь со страхом, сжимавшим мне горло. — Ты убил Хью и Хелен.
— Зачем мне убивать их, Нора? — нахмурился Аббас. — Он был моим другом, она — его женой… зачем? Я столько лет боготворил его талант и продавал его картины. Он был мне как сын. Зачем мне его убивать?
— Ты знал, что Хью хочет от тебя уйти. Ты знал, что он уходит. А для тебя это был бы конец.
Аббас недоуменно помахал рукой:
— Кто тебе сказал такую глупость?
— Ты приехал и застрелил их в постели. Потом уложил тела и изрезал ножом картину. Ты хотел свалить все на меня. В блокноте все есть, — бросила я, покосившись на заваленный бумагами стол.
«Нет! Зачем я сказала ему про блокнот?»
— В каком блокноте?
Он проследил за моим взглядом и увидел черепашек-ниндзя.
— В этом?
Он шагнул вперед.
— Стоять, я сказала!
Я рассекла воздух ножом и постаралась принять как можно более грозный вид. Что делать? Я моложе Аббаса по меньшей мере лет на тридцать. Схватить блокнот, проскользнуть мимо него и добежать до двери? Но не успела я додумать эту мысль, как его рука нырнула в карман плаща, а когда появилась вновь, в ней был маленький серебристый пистолет. Пистолет уставился мне в грудь.
— Положи нож и отойди туда, — приказал Аббас, взмахом руки указав на полки.
Сердце билось так быстро, что мне казалось, будто оно вот-вот разорвется. Я послушно попятилась. Прекрасная японская ширма хрустнула под ногами Аббаса. Он шагнул вперед и протянул руку к блокноту.
— От тебя одни проблемы, Нора, — сказал он и, не отводя от меня серебристое дуло, стал листать блокнот.
Я лихорадочно озиралась, кровь стучала у меня в ушах. Я не могу умереть здесь, подумала я. Здесь, на полу студии Хью, под картиной с его козлиной эрекцией. Почему-то именно это первым пришло мне в голову. Потом вспомнился совет психолога из какого-то очередного детективного сериала. «Сделайте все, чтобы выжить. Смотрите в глаза. Демонстрируйте эмпатию. Он должен увидеть в вас человека».
— Что случилось, Аббас? Что между вами произошло?
Аббас поднял взгляд. Я немедленно уставилась ему в глаза, холодные, как мрамор.
— Дэмьен Херст.
— Он-то здесь при чем? — ничего не понимая, переспросила я.
Несколько десятков лет назад художник Дэмьен Херст перетряхнул весь мир искусства. Он взял полусгнившую коровью голову и поместил ее в резервуар из стекла и стали. Голова кишела личинками, личинки превращались в мух и сгорали в электрической мухобойке. Спустя некоторое время Херст представил публике акулу в формальдегиде за стеклом. Дерзкая и неоднозначная работа шокировала публику, принеся Херсту богатство и славу и поставив его едва ли не выше всех прочих художников.