Я опустила козырек и, глядясь в зеркало, быстро проверила прическу. Не прическа — воронье гнездо. Ужас какой-то. Под глазами — темные мешки. Обычно безупречная кожа покрылась какими-то пятнами. На щеке, у правой скулы, почему-то обнаружился порез или царапина, какую могла бы оставить кошка. Что еще удивительней, в челке у меня застряли сухие листья. Я смахнула их с волос, и на колени мне упало что-то твердое и сухое.
Веточка.
На мгновение я перестала дышать.
Я убрала козырек обратно. Откуда у меня эта царапина, откуда взялись листья и веточка? Я не гуляла по лесу; выйдя из дому, я прошла по дорожке и сразу же села в машину. Вечером накануне я чистила зубы и гляделась в зеркало, но в волосах у меня ничего не было. Я вгляделась в ногти на руках. Кое-где ногти были неровные. Во сне я вполне могла провести острым краем ногтя по лицу. Но откуда тогда веточка и листья?
Ведь не может же быть…
«Нет. Нет-нет-нет. Нс сходи с ума. Нора. Это все давно прошло. Прекратилось много лет назад. Выбрось из головы».
Дождь полил сильнее. Я подняла воротник плаща, выскочила из машины и побежала к кофейне.
«Кофейня Эдена» — душа и сердце Пекода, входя в нее, вы переноситесь в шестидесятые (не вписывается только плоский телевизор на стене). На обтянутых зеленой кожей диванчиках и хромированных вращающихся табуретах уже расселись посетители. Я узнала владельца аптеки. Взгляды присутствующих были прикованы к телевизору, где шла новостная передача. Там все та же корреспондентка рассказывала то же, что и прежде. Я с опозданием заметила Лиззи. Она стояла у дальнего края стойки, на ней были камуфляжный дождевик и серозеленые брюки карго. С морковных волос капало.
— Нора! — Лиззи заметила меня тотчас же и бросилась навстречу, держа в обеих руках по стаканчику кофе. — Я тебе звонила, но не дозвонилась. Ты уже слышала про Уокеров?
Я киваю.
— Мне так жаль! Ты, наверное, ужасно испугалась.
— Не кричи, пожалуйста, — шепотом попросила я и поманила ее за собой к маленькому деревянному столику в свободном уголке. — Не хочу, чтобы все вокруг знали, что я имею к ним какое-то отношение.
— Да-да, конечно, — прошептала она в ответ.
Я решилась рассказать Лиззи и Бену историю своего развода в тот день, когда Лиззи явилась на работу с известием: знаменитый художник по фамилии Уокер купил дом в Пекод-Пойнт. «Курьер» ежемесячно печатал списки крупнейших сделок с недвижимостью, и Лиззи по долгу службы следила за событиями. Я поняла, что она и без меня очень скоро все рае копает и узнает, что мы с Хью были женаты.
Она поставила стаканчики на потертую столешницу. Мм сели.
— Как ты? — спросила она.
— Честно говоря, не знаю. У меня это все в голове не укладывается.
— Это нормально. — Она мрачно кивнула: — У тебя шок.
Я подозревала это и сама, но от ее подтверждения мне стало как-то спокойнее. По крайней мере, это объясняло мои странные ощущения.
— Да, верно. Ведь шок от такого — это нормально? Что еще слышно? Что узнал Бен?
— Бен сейчас на месте преступления. Я тоже еду туда. Он сказал, что журналистов не пускают дальше подъездной дорожки. Обзванивает сейчас всех, кого может.
— Значит, пока только предварительные данные, и все? — спросила я, махнув рукой в сторону телевизора, где снова крутили кадры со Сью Микельсон.
— Ну, есть еще кое-что…
— Что?
— Но это пока неточно.
— Да что?
Она неуверенно прикусила губу.
— Ну же, выкладывай.
— По неподтвержденным данным, их застрелили в спальне. Прямо в постели.
— Вот черт. — Я почувствовала, что кровь отхлынула у меня от лица.
— Господи! Нора, даты белая как привидение! Прости, зря я тебе рассказала. И потом, это в самом деле еще неточно.
— Нет-нет, все в порядке. Хорошо, что рассказала. А откуда сведения?
— Не знаю. Вроде бы Бену сказал кто-то из его знакомых. Послушай, — тут она нахмурилась, — тебе надо подумать о себе. Поезжай домой. Мы сами справимся. Нас с Беном вполне достаточно. Никто не ждет, что ты тоже будешь заниматься этим. Бен так точно. Он за тебя волнуется.
— Правда? — удивилась я.
Лиззи кивнула.
— Он первым делом сказал: «Бедная Нора, нелегко ей придется».
— Но не могу же я сидеть сложа руки.
Взгляд Лиззи упал на часы.
— Черт! Мне пора ехать, надо отщелкать ограждения и полицейские машины. И еще взять комментарии у соседей. — Она подхватила стаканчики. — Обещай мне, что поедешь домой, ладно?
— Ну-у… — неопределенно протянула я.
— Домой. — Она строго посмотрела на меня. — Поедешь?
— Ладно, ладно, поеду, — замахала я руками.
Лиззи ушла. Я смотрела в окно, провожая ее взглядом. Неужели это правда? Неужели кто-то воплотил мою фантазию в жизнь и застрелил Хью и Хелен прямо в постели? И теперь я буду смирно сидеть, ловить крохи информации, смотреть на одни и те же записи по телевизору и ждать, пока мне расскажут, что же там произошло? Я вцепилась в край стола. Я боролась сама с собой, и чувствовала, как пальцы превращаются в волчьи когти. Я поклялась никогда больше за ними не следить. Я дала себе обещание.
— Кофе?
— А? — Я подняла голову. Рядом стояла официантка.
— Простите, что заставила вас ждать. Мы только что приготовили свежий.
— А, нет, спасибо. — Я встала. — Я тут вспомнила, что мне кое-куда нужно.
Я вышла из кофейни. Шел дождь. Мистер Утка вперевалочку шел ко мне по тротуару и сочувственно покрякивал.
В его кряканье мне отчетливо послышалось: «Беги».
Дворники со стуком елозили по стеклу. Шуршали по мокрому асфальту шины. Дождь барабанил по крыше автомобиля. Я пребывала в каком-то трансе. Сколько раз мы с Хью ездили в дальние путешествия, не боясь погоды? Пробирались сквозь стоящий стеной ливень в Англии или Ирландии и выезжали не на ту сторону дороги. Крались в туманах северного побережья Орегона. Летели по национальному парку Сион, по жаре, со сломанным кондиционером. Прорубались сквозь снежные заносы на север, к домику, который снимали на выходные. Мы с Хью любили и умели путешествовать.
— Ну, кто будет вести нас первые пятьдесят миль? — спрашивал он перед выездом, перебирая CD-диски. — Синатра? Дэвид Бирн? Пэтси Клайн? Выбирай.
Я без труда объехала перегороженную улицу, свернув на юг и сделав крюк по Старому шоссе номер двадцать. Жаль только, что я так и не выпила кофе. Пришлось держать окно открытым, несмотря на дождь, потому что в голове у меня поселилась тупая боль. Миновав «Тропу Ван Винкля» и оставив позади незастроенный участок леса, я убедилась, что позади никого нет, и свернула направо, туда, где высилась пара белых колонн и торчала сторожка с крышей из кедрового гонта — вход в элитный гольф-клуб «Дюна».
Клуб закрывал сезон первого ноября, поэтому останавливать меня было некому. Никто не размахивал списками, доказывая, что моего имени нет среди тех, кто способен уплатить восемнадцать тысяч долларов годовых взносов. Клиенты «Дюны» — люди по большей части пожилые, богатые, консервативные. Как правило, они проводят у нас лето, а на зиму уезжают в Палм-Бич. Гольф-клуб для простых смертных расположен на другом конце города. Недалеко от свалки. Когда-нибудь я обязательно напишу о негласных правилах для членов «Дюны».
Вот, например, моя мама многое отдала бы, чтобы быть принятой в «Дюну». Насколько ее старшая сестра дорожила своими русско-еврейскими корнями, настолько же мама стремилась от них отречься. Она даже сменила имя и девичью фамилию, и из Саши Левервич превратилась в Салли Лир. «Салли Лир, да как же! — кричала тетушка Лада, когда они ссорились. — Все-то тебе надо пролезть в коренные американцы! Делаешь вид, будто твоя родня сошла прямиком с «Мейфлауэра»? Да их рыбаки на вонючей шаланде привезли, в трюме с контрабандой!»
Дорога извивалась среди полей для гольфа, летом ровно выстриженных, а нынче тонувших в мокрой бурой траве. Я снова посмотрела в зеркало заднего вида — никого. Я выдохнула, и грудь вновь наполнилась соленым морским воздухом. В Пекоде море всегда рядом. Впрочем, отсюда его видно не было — мешали сосны и дубы, густо высаженные на границе принадлежащего клубу участка.
Дорога снова вильнула и вывела меня к очередному строению под кедровой крышей, привольно раскинувшемуся на вершине холма. Вокруг двухэтажного дома с массивными колоннами бежала веранда, выходившая на акваторию, озеро, усыпанную песком площадку и поля. В ящиках под окнами до сих пор пламенели подмерзшие герани, однако сами окна были закрыты ставнями. Как я и надеялась, в клубе не было ни души. Парковка за домом выходила на лес; туда я и отправилась, нервно поглядывая в зеркало.
Раньше мы с Грейс любили выбираться в этот лес туристами, но случившийся затем неприятный инцидент раз и навсегда отвадил нас от этих мест: некоего туриста ранило охотничьей стрелой, угодившей ему в ногу. После этого владельцы «Дюны» установили таблички «Частная собственность.
Проход запрещен». Поговаривали, что охотники, кто понаглее, промышляют в этих лесах, когда в клубе кончается сезон, но я очень надеялась, что не столкнусь с ними.
Свернув на стоянку, я облегченно вздохнула. Пусто. Ни пикапов, ни фургонов местных рабочих. Я припарковалась на том краю, что был ближе всего к лесу, и, заглушив мотор, услышала вой ветра в деревьях. Потянувшись, я открыла бардачок и стала копаться в залежах скопившихся там мелочей: солнечные очки без одного стекла, карта окрестностей, инструкция к автомобилю, маленький фонарик… А вот целлофановый пакетик с четырьмя бобами кофе в шоколаде — скорее всего, я купила его в один из своих приступов острой потребности в кофе. Я бросила бобы в рот.
На дне бардачка отыскался театральный бинокль тетушки Лады, оставшийся с прошлой шпионской вылазки. Закопанный на самом дне, он давал четырехкратное увеличение на расстоянии в три тысячи футов — достаточно, чтобы разглядеть лицо актера на сцене с верхнего яруса Карнеги-холла. Этот бинокль тетушка получила в наследство от моего прадедушки Льва. Он служил «пахером» (то есть, в переводе с идиш, клакером) в «Сити опера» в Нью-Йорке. Чиновникам, размещавшим иммигрантов, он сказал, что у себя в местечке он учился на кантора и очень любит музыку, а также отлично разбирается в опере. Вот его и отправили работать в оперу. Занимался он там в основном уборкой и мелким ремонтом, однако в число его обязанностей входило присутствовать на представлениях и знать, когда следует начать аплодировать.