— Он никогда не оставлял диву в беде, — говорила тетушка Лада.
И меня тетушка тоже никогда не подводила. Я всегда обращалась к ней за утешением. Когда родители стали беспрерывно ссориться, я даже сбежала на несколько дней к тетушке, которая жила в Ист-Виллидж, в старом доме без лифта. Она никогда не была замужем, и у нее не было детей, и, когда умерли мои родители — отец был единственным ребенком в семье, а дедушки и бабушки умерли еще раньше, — у нас с Ладой больше никого не осталось. Золотой театральный бинокль был ее самым дорогим сокровищем. Она подарила его мне на свадьбу. Доставая бинокль, я ощутила укол вины. Брак мой не выстоял, да и с биноклем я обращалась без надлежащего почтения.
Я сунула бинокль в карман куртки, закрыла окно и выбралась наружу, меня трясло. Дождь перестал, но в рукава задувал сырой холодный ветер. У меня коченело лицо и пальцы. Я снова огляделась. Никого. Я поглядела налево. Чисто. Направо. Воздух прорезал хриплый крик, раздавшийся у меня за спиной. Я подпрыгнула, обернулась и увидела чайку, которая на лету разжала когти. На асфальт шмякнулась раковина. Крупная белая с серым птица спикировала на осколки раковины в лужице розовой слизи и посмотрела на меня с вызовом, давая понять, что ее сокровище находится под надежной защитой.
— Да на здоровье тебе, — дрожа, выговорила я.
Подтянув воротник до подбородка, я зашагала по мокрой лесной траве. Через несколько ярдов трава сменилась разбитой охотничьей тропой. Решительно продвигаясь вперед, я пыталась примириться с мыслью, что Хью больше нет. Я вспомнила, как он уже однажды чуть не умер и как это было невыносимо страшно. Во время рутиннейшей операции по удалению грыжи у него вдруг остановилось сердце. Мы тогда еще не были женаты, поэтому больница обратилась к ближайшему родственнику, брату Хью, который примчался из Виргинии и взялся за дело. Тобиас Уокер был ревностным христианином, и Хью с трудом его выносил. «Фанатик», так он называл Тобиаса. Когда он пришел в себя и увидел у своей постели брата, то был страшно зол.
Снова хлынул дождь, крупные капли пробивали сосновый полог, но я шла вперед. Ближе к берегу на смену соснам пришли дубы, но они укрывали от дождя ничуть не лучше. После грозы деревья стояли практически голые. Ледяная вода текла по моим волосам, сбегала за воротник куртки, щекотала шею. Я пошла быстрее, разбрасывая ногами сухие листья и обходя пятна вязкой сырой грязи. Чтобы согреться, я спрятала руки в карманы. Двумя пальцами я теребила кожаный ремешок тетушкиного театрального бинокля.
Я не вполне понимала, что мною движет. Было ли то признаком травмы? Частью шоковой реакции? Прищурившись от дождя, ускоряя шаг, тяжело дыша, я шла вперед. Пусть мне несладко, но я, по крайней мере, жива. Ледяные капли жалили мне лицо, холодный воздух обжигал легкие. Я смотрела на деревья, слышала шум ветра, вдыхала запах моря. А что могут почувствовать Хью и Хелен? Ничего.
«Хью и Хелен. Хью и Хелен». Но что стало с «Хью и Норой»? Почему все пошло не так? Значил ли для него хоть что-нибудь наш недолгий брак? Мы поженились через несколько месяцев после той операции, лишь затем, чтобы в случае очередных проблем со здоровьем я могла избавить его от забот пресвятого братца. Для этого необязательно было жениться — достаточно было бы подписать соответствующие бумаги. Мы всегда говорили о браке как о том, что предшествует появлению детей, и однажды утром, уже после той встречи со смертью, лежавший рядом Хью посмотрел на меня мечтательным взглядом.
— Нора, давай поженимся. И заведем ребенка, — сказал он.
Я с радостью согласилась на оба предложения.
Дубы расступились, открывая вид на окрестности. Тропа шла под уклон, и там, где она оканчивалась, начинались буровато-желтые водоросли и тростники, повторявшие неровный контур берега. За камышами ворочался темный язык воды, ее поверхность морщилась под порывами ветра. В нескольких ярдах от края воды виднелся побуревший угол маленькой за-сидки на уток, почти невидимой посреди растительности — я отыскала его лишь потому, что знала, куда смотреть. Мы с Грейс обнаружили эту засидку в одном из наших походов, когда под пронзительным норд-остом камыши полегли, открывая контур крыши.
Не поднимая головы, чтобы дождь не попадал в глаза, спотыкаясь о корни, поскальзываясь на мокрой грязи, я сбежала с холма. Меня повело, я вылетела с тропы, ухнула в высокую траву и остановилась, лишь когда выброшенные вперед руки с размаху ударили в заднюю стену засидки. Вновь обретя способность дышать, я торопливо прислушалась к себе: болело тело, кружилась голова, но я была цела. Я толкнула дверь. Насквозь мокрая, дрожащая, я ввалилась в тесный деревянный закуток и встала, глядя, как на полу вокруг меня образуется лужа. «Это безумие, — подумала я. — Уходи». Но уйти я не могла. Я должна была увидеть место убийства. Мне казалось, что без этого какая-то недоверчивая часть меня никогда не поверит в случившееся.
Темные стены засидки пахли мокрым кедром и душистыми травами. Три стены были глухие. Четвертая, выходившая на воду, практически отсутствовала, если не считать нависающего края крыши, от которого внутри делалось совсем темно. Тень делала засевшего внутри охотника невидимым для добычи. Летят себе по небу друзья и родные мистера и миссис Уток, греются на солнышке, ловят восходящий поток, как вдруг — бум! И жизни конец, потому что кто-то решил поиграть в бога.
В засидке не было ни мебели, ни освещения. Обогревателя тоже не было. Единственным предметом обстановки была грубая деревянная скамья с лежащим на ней сложенным одеялом. Я достала из кармана тетушкин бинокль, сбросила мокрый плащ и завернулась в колючее шерстяное одеяло. Потом я немного посидела, сжав челюсти, чтобы усмирить стучащие от холода зубы. Наконец я поднесла бинокль к глазам и выглянула наружу. Сначала я промахнулась, и в окулярах заплескались волны с барашками пены, однако потом я подняла бинокль выше и поймала деревья. И там, на противоположном берегу, на холме посреди болот Пекод-Пойнт, среди сосен поднимались стеклянные стены и деревянные балки — дом Хью.
Я никогда еще не видела его при свете дня.
Я никому не рассказывала о том, что следила за Хью и Хелен. Даже Грейс не знала.
Я стала следить за ними с того самого дня, как они переехали в Пекод и Лиззи принесла в редакцию список сделок по недвижимости из городского секретариата.
— Пекод-Пойнт продали за два с половиной миллиона, — сообщила Лиззи, разматывая черно-белый палестинский шарф и снимая рюкзак. — Дом принадлежал девелоперу из Майами — он собирался жить здесь летом, но не сумел расплатиться с кредитом на строительство. Банк продал дом неким «мистеру и миссис Хью Уокер». Спорю на что угодно, это знаменитый художник Хью Уокер.
— Что? — ахнула я. — Дай-ка взглянуть. — Неужели Хью настолько жесток, что решил переехать в город, разбередив мои раны? Это просто в голове у меня не укладывалось.
— Для художника дом подойдет как нельзя лучше. Там есть огромная студия — жена девелопера занималась керамикой. Помнишь, я фотографировала ее с этими ее странными кривыми горшками? Ну, для раздела «Стиль жизни»? Чур, если я права, статья моя! — сказала Лиззи.
— Черт, не верю! — выдавила я, не в силах произнести имя Хью.
И я рассказала им с Беном о своем браке и о том, чем он закончился. Лиззи пришла в ужас, пальцы ее безостановочно теребили кайму на шарфе.
— Господи, Нора, какой ужас! Он что, не знает, что такое презервативы? — Тут она, спохватившись, прикрыла рот рукой. — Прости.
— Ничего, Лиззи. Поверь, ты не первая, кто задает этот вопрос.
Она жалобно посмотрела на меня.
— Сколько же вы были женаты?
— Мы жили вместе много лет, но в браке пробыли лишь год и один месяц.
— Может быть, это брак на него так повлиял? Ну, отпугнул, заставил смотреть на сторону?
Мне хотелось сказать ей, чтоб она не волновалась, ведь ее жених наверняка из другого теста. Но говорить обо всем этом было неловко, особенно в присутствии Бена, который внимательно слушал наш разговор, хмурясь и потирая подбородок.
Я пожала плечами.
— Я буду очень вам признательна, если это не выйдет за пределы редакции. Пожалуйста, не говорите никому.
— Могила, — пообещала Лиззи, крест-накрест черкнув пальцами над сердцем.
Реакция Бена была до странного эмоциональной. Он стал жарко извиняться за весь мужской пол:
— Мне очень жаль, что так случилось, Нора. После таких историй мне стыдно за то, что я мужчина.
Такой пыл в противовес обычной сдержанности Бена поразил меня до глубины души, но этим дело не ограничилось — он как будто твердо вознамерился сказать мне побольше добрых слов:
— Это было так несправедливо по отношению к тебе, Нора. Ты заслуживаешь лучшего.
Остаток дня я с трудом могла сосредоточиться. Мне надо было работать над статьей «Собаки для героев», в которой рассказывалось о программе реабилитации ветеранов войны в Ираке с помощью собак, которые должны были избавить солдат от ПТСР. Я долго билась над списком вопросов для интервью с одним из ветеранов, но так и не продвинулась дальше примитивного «Держали ли вы когда-нибудь раньше собаку?». Отчаявшись, я зашла на сайт slotsofvegas.com, засела за виртуальные игровые автоматы и выиграла 63 325 долларов — рекордную для меня сумму. Если бы только эти выигрыши были настоящие — деньги, отложенные на черный день, у меня давно растаяли, а зарплата репортера в заштатном городишке не позволяла делать сбережения.
К шести вечера сотрудники редакции разошлись. Стало тихо, и я решила, что теперь самое время вплотную заняться вопросами для интервью. Я открыла рабочий файл, но тут хлопнула уличная дверь. Через несколько мгновений в редакцию вошел Эл Рудински — стриженный под машинку здоровяк, похожий на добродушного медведя в грязном синем комбинезоне для чистки бассейна. В дверях он остановился и тщательно вытер грязные башмаки о коврик. Толстая шея и широкий лоб были покрыты грязью и потом.