— Главное — все свободны. Остальное детали. — И я с этим совершенно не спорю. Вы меня убедили. Я на вашей стороне всецело. Но вы и сами сказали про отдельные недостатки. Они всетаки есть?
— Ну, не всё я вижу в розовом свете. Есть, конечно, недостатки.
— Не скажете, какие? Я понимаю, что достоинств гораздо больше. Но все-таки уточните, какие есть недостатки.
— Пожалуйста, назову. Секретов нет. Воруют, например, много. Взять такого вот Бабицкого! Ведь ворюга несусветный! И взятки еще берут. Очень много денег в стране уходит на взятки. Коррупция имеется. Это мне не нравится.
— Разумеется, это понравиться не может. И много воруют?
Гена прикрыл глаза и развел руками.
— Очень много, Сергей Ильич. Так много, что вы даже представить не можете.
— Ну все-таки. Наверное, много тысяч, да?
— Да Господь с вами, Сергей Ильич! Святая вы простота! Какие там тысячи! Ради тысячи никто сегодня со стула не встанет!
— Неужели миллионы крадут?
— Да что вы говорите?! Какие еще миллионы?! Кому сегодня нужны миллионы! Миллиарды воруют! Много миллиардов.
— Быть не может! И много миллиардов уже украли?
— Не сосчитать. Думаю, тысячу миллиардов минимум за последние двадцать лет украли. Думаю, никак не меньше.
— Вот это сумма! Даже и вообразить трудно. Вы не ошибаетесь?
— Так это ж просто посчитать! Каждая госкорпорация за последние лет десять украла по сто миллиардов в среднем. А их у нас восемь. Вот вам восемьсот миллиардов. И Стабфонд своровали, миллиардов четыреста. А еще каждый из богачей миллиардов по десять хапнул. А их, скажем, человек сто. Нет, тысяча миллиардов — это мало. Тричетыре тысячи миллиардов, не меньше.
— А куда ж их дели? Такие деньжищи надо же куда-то деть.
— Куда-куда. Нашли куда. Дачи себе построили, корабли, яхты. У одного вообще четыре яхты по двести метров длиной. И на каждой двести человек матросов. Самолеты частные купили. Виллы на море завели. Дворцы воздвигли. Сами не знаете, что ли! Совсем газет не читаете?
— Представьте, читаю крайне редко. Недолюбливаю я наши газеты. И чем, знаете ли, интеллигентней орган печати, тем почему-то отвратительней. Нет, я мало что из новостей знаю. Я просто теряюсь в предположениях, на что можно истратить тысячи миллиардов. Можно, полагаю, построить много больниц, домов для бедных, проложить дороги в непроходимых местностях, построить города в тайге, победить плохой климат. Это очень большие деньги.
— Ну вы загнули, Сергей Ильич! Кто же на все это свои деньги тратить станет!
— Если я вас правильно понял, эти деньги не вполне принадлежат тем, у кого они сейчас находятся. Деньги эти, говорите вы, ворованные.
— Ворованные, — согласился Гена Чухонцев. — Все эти деньги краденые.
— Скажите, пожалуйста, правильно я понимаю, что миллиард долларов в нашем отечестве честным путем заработать нельзя?
— Правильно, — сказал Гена с сердцем. — Как его заработать? Конечно, если уже есть у тебя миллионов двадцать, наверное, можно как-нибудь наладить добычу нефти. Только откуда их взять, эти двадцать миллионов? И как тебя подпустят к этой добыче? Ведь все месторождения давно раздали верным людям, назначили у нас миллиардеров.
— Тысячу, наверное, еще можно заработать, — продолжал фантазировать Татарников. — Или, допустим, миллион, верно? А миллиард честным путем очень непросто заработать, так ведь?
— Именно так.
— Но тот, у кого есть один миллион, и тот, у кого есть один миллиард, находятся в неравных условиях, не правда ли? Тот, у кого миллиард, в нашем обществе главнее. У нас ведь теперь капиталистическое общество, не социалистическое. И тот, у кого больше денег, обладает и большей властью, большими возможностями, большей силой среди людей. Я не ошибаюсь?
— Зачем вы такие наивные вопросы задаете? Нарочно?
— Просто не хочу ничего упустить. Боюсь утверждать что-либо голословно.
— Да, разумеется, так и есть. Тот, у кого миллиард, имеет больше силы и власти, чем тот, у кого миллион.
— У такого богача, думаю, есть охрана, средства влияния на публику, связи с политиками. Он может, например, купить газету. Или телевизионный канал. Или иметь телохранителей. Правда?
— Еще бы!
— Человек, который обладает столь большими деньгами, будет всегда желанным гостем в музеях и галереях. Он сможет покупать произведения искусства, даже сможет построить новый музей. Если пожелает, конечно.
— Они так и делают.
— И он сможет поощрять тех, кто ему нравится, поддерживать их финансово. Например, понравится ему какой-нибудь интеллигент, а он ему денег даст. Ведь так?
— Ну еще бы. Так именно и происходит.
— А скажите мне, если уж мы заговорили об искусстве, обществе, вкусах людей. Поддержка деньгами и влиянием — она дает возможность развиваться тому, что поддерживают, а другому — тому, что не поддерживают, — развиваться не помогает. Я правильно понимаю? Поправьте, если ошибаюсь.
— Вы опять нарочно глупости спрашиваете. Да, это совершенно правильно. Тот, кого поддерживают, идет вверх, а тот, кого не поддерживают, катится вниз.
— Например, если миллиардер поддерживает одного журналиста, а не поддерживает другого, успеха и известности скорее добьется первый, чем второй.
— Само собой.
— И люди, то есть общество, будут хорошо знать того, кого поддерживает миллиардер, а того, кого он не поддерживает, знать будут хуже.
— Так и происходит.
— То есть богатый человек сможет формировать то, что мы называем общественными вкусами и общественными взглядами. Это так?
— Да, так.
— А те, кого уже поддержал миллиардер, сами, в свою очередь, смогут кого-то поощрять, используя свой авторитет. Так ведь и происходит формирование общественных пристрастий. Вырабатывается коллективное мнение, не так ли?
— Так и происходит. Те, кто уже замечен обществом, сами получают возможность указать на других, чтобы и тех заметили.
— Эта должность в области искусств называется кураторством, в бизнесе — менеджментом. То есть формируется класс управленцев общественными пристрастиями, класс вожатых.
— Да, это именно так. У нас теперь даже есть школы кураторов и институты менеджеров.
— Видите, этот процесс нельзя оставлять без внимания. Потому что именно так формируется общество, начиная с элиты, то есть с избранных.
— Конечно, как же иначе!
— А в основе этой конструкции лежит пристрастие и воля богатого, поощряющего группу лиц, которые ему полюбились. Правда ли это? Ведь у нас сейчас такое общество, где успех и слава измеряются деньгами.
— Вы правы. В основе, в самом начале должна лежать добрая воля миллиардера. Он захочет и оснует газету. Или построит музей. Или купит картину. Или даст денег на гранты. А потом уже вокруг этих денег выстроится конструкция из лиц, к деньгам допущенных. Появятся менеджеры, кураторы, критики. И дальше уже крутится общественный механизм сам по себе. Так устроено теперь общество, зачем же скрывать?
— Это очень понятно. Тем более что мы с вами уже сказали раньше, что тот, у кого есть миллиард, такие возможности имеет, а тот, у кого лишь тысяча, таких возможностей не имеет.
— Ну как вы музей построите на тысячу? Как вы газету на тысячу запустите?
— Это было бы непросто. Но вот вы мне на что ответьте, голубчик. Если те, у кого миллиарды, люди нечестные — а мы с вами, кажется, решили, что миллиард честным путем заработать нельзя, — получается, что в основе нашего общества лежат ворованные деньги?
— Ну какая разница? Ворованные они или нет, если на эти деньги картину купили или газету напечатали, — не все ли равно? Лишь бы деньги остались в обществе.
— В этом утверждении как будто есть логика. Не все ли равно, что деньги краденые, если на них куплена хорошая картина, верно я вас понимаю?
— Именно это я и имею в виду.
— То есть деньги уже существуют помимо человека, который ими обладает. Или все-таки человек тоже присутствует?
— Присутствует, куда ж он денется.
— И ему, наверное, даже приятно себя чувствовать строителем общества. Пожалуй, он купит такую картину, которая ему понравится, и будет поддерживать такую газету, которая покажется ему интересной.
— Они любят фотографироваться в музеях и со студентами. Знаете, как богачи это обожают!
— И если им говорят, что у них отменный вкус, им тоже приятно.
— А как же!
— Тем более что говорят им это те, кого они кормят. И они тогда понимают, что деньги истратили не зря.
— Так и получается. Заплатишь, например, журналисту, — Гена покосился в мою сторону и на всякий случай сказал: — ты уж не обижайся. Заплатишь, например, журналисту, и он статейку нужную напишет. Может, не прямо про того, кто платит, зачем так грубо? Он про работодателя писать не станет, не-е-ет! Но в нужное время в нужном направлении статейку тиснет. Кого надо прищучит, кого надо похвалит.
— Да что ты на меня уставился, Гена! — сказал я ему. — Я, если хочешь знать, про твоего Бабицкого и писать не стану. Противно мне. Его и без меня по косточкам разберут. Ты лучше скажи, где остатние пятьдесят миллионов, а? Не интересовался?
— Не знаю я ни про какие пятьдесят миллионов! Я жулика сегодня взял, который пятнадцать лимонов хапнул, — и с меня довольно. Завтра, может, еще что обнаружу — а на сегодня рабочий день окончен!
— Если позволите суммировать сказанное, — кротко сказал Сергей Ильич, — работа журналиста, писателя, художника зависит от рынка труда. То есть в известном смысле инициирована богачом, который платит творческому работнику зарплату.
— Рыночная экономика! Демократическое общество с рыночными отношениями.
— И в основе человеческого энтузиазма лежат деньги. Против денег выступать вряд ли кто станет, правда?
— Ну давайте не будем притворяться деточками, Сергей Ильич! Кушать всем хочется. Капитализм у нас, Сергей Ильич! Журналист вам никогда не скажет, что на заказ работает. Но деньги за свою работу он получать хочет. А платит ему капиталист. Так что же, он будет этого капиталиста или его друзей в газете ругать?