Второй заорал снова:
— Кто понимает по-немецки?
Ни звука в ответ.
Не дождавшись, полицейский указал на Арнольда:
— Эй, ты, в красной кепке! Подойди!
Арнольд вышел вперед.
— Что ищете?
— Мы копать бассейн, господин инспектор.
— Да здесь даже бумажки бросать запрещено! Это Лайнц, Национальный заповедник! Что прячете?
Арнольд молчал, озадаченно озираясь по сторонам. Потом решительно качнул головой.
— Сейчас приедет хозяин, он все объяснит. Подождите немного, пожалуйста.
Офицеры переглянулись.
— Врет, — рявкнул первый.
Второй сказал:
— Пусть покажет лопату. Вспомни, что сказали по телефону.
Первый полицейский кивнул и крикнул Арнольду:
— А ну, покажи лопату!
Арнольд с готовностью протянул им лопату. Оба полицейских склонились над ней и занялись внимательнейшим ее изучением. В особенности их заинтересовало выжженное на ручке клеймо. Потом снова обменялись взглядами.
Офицер поднял лопату над головой и зарычал:
— Еще одно преступление. На прошлой неделе лопаты были украдены со склада строительного супермаркета! Пора сознаваться, приятель.
Арнольд только таращил глаза и не мог вымолвить ни слова.
Тут потерял терпение второй офицер:
— Так мы вечно здесь будем торчать. Давай всех в участок и там пробьем их по базе данных. Этого в красной кепке я точно уже где-то видел. Ну, чего ждем?
Первый офицер подозвал командира остальных полицейских, и вперед вышел великан с дубинкой на поясе.
— Ронни! Хватайте всех и в участок! Только без синяков, ты меня понял?
Тот скомандовал своим:
— Двигайтесь, уезжаем!
Одного за другим дружков Арнольда вытащили из бассейна. Они были настолько потрясены происходящим, что вели себя смирно, словно ягнята. Индийцы же в сильном возбуждении пытались что-то говорить всем и сразу, но никто их не понимал.
Арнольда вывели последним. Когда его проводили мимо офицеров, он сложил на груди руки, будто для молитвы, и забормотал:
— Лайнц слышать впервые, господин инспектор! Он нас сюда привозить и приказать делать бассейн.
Полицейский сказал:
— Вы что ребенок, что кто-то может вам приказать?
— Потому что свинья обманул! Забрать залог, позвонить полиция, чтобы я его не найти. Но я найти его! И он у меня лететь на Луну, как ракета.
— Почему он еще здесь? — рявкнул офицер, и Арнольда погнали к автобусу. Почти у самой двери он сделал попытку дать деру, но двое полицейских держали его железной хваткой и без церемоний затолкали внутрь, к остальным. Потом дверь заперли, и охрана заняла места впереди.
Первый офицер дал Ронни сигнал отправляться. И погрозил ему пальцем. Плотно сжав губы, Ронни сел в машину. Водитель завел мотор, и микроавтобус тронулся с места.
Офицеры тоже пошли к машине. Прежде чем сесть в нее, старший бросил последний взгляд на бассейн:
— Нельзя так оставлять это безобразие. Когда это закопают?
— Пока что это вещественное доказательство. Завтра, когда все разъяснится, пришлем экскаватор.
Тот, что был постарше, немного наклонил голову.
— Странно. Почему яма такой правильной формы? Когда что-то ищут, роют не так.
— Выясним. Они сознаются. Наверняка, не в первый раз.
Очевидно, такое разъяснение удовлетворило полицейского, он открыл дверцу и сел за руль. Заработал мотор, и машина тронулась с места. Она двигалась медленно, потому что старший непременно хотел показать что-то через боковое стекло молодому. Младший сразу понял, о чем речь. Они смотрели вбок, на красный диск солнца, опускавшийся в эту минуту над Национальным заповедником Лайнц.
Я выбрался из-за дерева и огляделся, словно только что сошел с карусели и не обрел еще равновесия. Вся сцена продолжалась не более пяти минут. Как лунатик, я побрел обратно к бассейну, чтобы убедиться, что мне это не приснилось. Встал на край ямы и заглянул внутрь. Бассейн был пуст. Совершенно. Полиция забрала даже лопаты. От десятка мужчин остались лишь пустые бутылки. В самой середине лежала Арнольдова бутыль из-под кока-колы. Я постоял немного без единой мысли в голове. Когда немного оклемался, сразу же подумал о боссе. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы он сейчас появился. Вовсе не из-за денег и даже не для того, чтобы я мог собственноручно задушить его, просто я хотел задать ему вопрос. Один-единственный. Я уже понял, что он придумал способ быстро получить деньги и обдурил нас по всем правилам своего искусства, но кое-чего я все-таки не мог понять. Почему ему показалось недостаточным просто облегчить наши карманы на сумму залога, не заставляя зазря копать землю добрых десять часов? Зачем было насылать на нас полицию? Самое время попытаться это понять. Потом пусть мне хоть сто раз объясняют. Я все равно уже не пойму. Понять это можно только сейчас, у бассейна.
Вдруг со мной что-то произошло. Мочевой пузырь вдруг расслабился. И поскольку ширинка все это время оставалась распахнутой, как ворота сарая, от меня потребовалось лишь побыстрее направить струю в бассейн. Я все мочился и мочился. Как тот Амур в Бельведере, который вот уже триста лет писает в одно и то же место и все никак не может остановиться. Это продолжалось целую вечность, зато потом мне стало легко, как буддийскому монаху.
Я застегнул ширинку и вновь огляделся по сторонам. На этот раз, чтобы проститься с участком. Для меня бассейн будет здесь всегда. Сколько бы ни понаехало полицейских.
Когда я поравнялся с каштанами, в кустах что-то зашевелилось. Чей-то возбужденный голос окликнул меня:
— Вальдемар, это ты?
Я остановился как вкопанный и уставился на кусты, но было слишком темно, чтобы что-нибудь разглядеть.
— Это я, — продолжал голос, — Болек.
Я облегченно вздохнул и тихонько сказал:
— Вылезай, путь свободен.
Болек выбрался из кустов. Ветки не пощадили его, на щеках осталось несколько длинных царапин. Он тоже сначала беспомощно озирался по сторонам, словно только что сошел с карусели, но потом успокоился и стал рассказывать:
— Я как раз отошел покурить, когда они примчались. В последний момент успел спрятаться. Еще бы чуть-чуть, и я бы тоже… Столько потерять, ужас… — Дрожащими пальцами он показал, как много он бы потерял.
Потом подошел к бассейну и заглянул внутрь.
— Поставлю свечку дядюшке Миреку, — сказал он. — Если бы он не приохотил меня к курению, я угодил бы сейчас в участок вместе со всеми. Их завтра же вышлют из страны.
Он уставился на меня, словно чего-то не мог уразуметь:
— А ты-то где спрятался?
— За дубом. Родители привили мне манеры девятнадцатого века. Вот и приходится каждый раз топать за километр, чтобы отлить.
— Но ты же отлил в бассейн?
В его голосе слышались нотки недоверия. Хотя, может, я просто слишком устал.
— Знаешь, отчего-то не люблю я справлять нужду, когда кругом полиция, — раздраженно ответил я.
— Ладно, не заводись, — Болек ощупал мышцы своей левой руки. — Мы живы, и это главное. Козел этот, наш босс, явно на это не рассчитывал.
Где-то в лесу запела птичка, полноправная обитательница австрийского национального заповедника. Наверное, звала другую австрийскую птичку.
Болек прислушался.
— Не будем испытывать судьбу, — сказал он. — Сваливаем. Лягавые могут вернуться в любую минуту. Они это любят.
Дважды повторять не пришлось. Мы поспешили покинуть злополучный участок, скрывшись в темноте Национального заповедника Лайнц.
Когда потом, уже добравшись до Вены, мы ехали в метро к центру города, произошел эпизод, можно сказать, достойно завершивший сей памятный день. За одну остановку до центральной станции Карлсплац в вагон вошли двое скинхедов. У одного на куртке была надпись «Начало конца», у другого — «Отстой». Вообще-то они вели себя вполне безобидно. Просто бродили по вагону и задавали пассажирам всякие смешные вопросы. Подошли и к нам. Едва взглянув на Болека, я понял, что добром это не кончится. С тех самых пор как мы вырвались из Лайнца, он прямо-таки кипел. Эти двое пришлись как нельзя кстати.
«Начало конца» сказал приятелю:
— Глянь, какие прикольные штиблеты у этого мелкого лоха.
— Может, он с нами махнется? — поддержал второй.
— Скажем, на жеваную жвачку?
— Он не станет меняться, — перебил их Болек. С акцентом, различимым за километр.
Скины насторожились:
— Смотри-ка, да это туристы!
Болек медленно поднялся. Он был выше обоих на целую голову.
Скинхедам стало ясно, что теперь только от них зависит, как обернется дело. Болек не скрывал — он только ждет повода. Остальные пассажиры тоже поняли это, и стали потихоньку подниматься с мест и скапливаться у задней двери.
«Начало конца» нерешительно поднял кулак и поднес к лицу Болека. Кольцо на пальце сразу превратилось в весьма грозное оружие.
— Не дури. Мы мирные люди.
Болек сделал движение, словно нажал на педаль велосипеда. Настолько быстрое, что его трудно было заметить. И скин стал вдруг медленно оседать. Сперва встал на колени, потом лег на пол и прокашлял:
— Выруби его, Георг!
«Отстой» замахнулся, но Болек слегка двинул рукой и кулак нападавшего врезался в стену. Издав вопль, скин заплясал вокруг своей ушибленной руки. Трудно сказать, действительно ли ему больно, или он специально несколько переигрывал, чтобы его оставили в покое.
В вагоне вдруг стало светло. Мы въехали на станцию, поезд остановился. Болек склонился над лежащим скинхедом и проорал ему в ухо по-польски:
— Ты, осел! Нельзя приготовить омлет, не разбив яиц.
И мы вышли.
Тем временем пассажиры испуганно выскакивали на платформу. Нас они обходили за версту, будто мы кого-то убили.
Болек посмотрел на них с отвращением:
— Эти сволочи слишком хорошо живут. Им нас никогда не понять.
Эскалатор поднял нас к выходу в сторону Рессельпарка. Был теплый мирный летний вечер. Когда мы шли мимо церкви, ноги мои внезапно налились свинцом. Я с трудом переставлял их. Нужно было сесть. Я добрел до ближайшей скамейки и вытянул ноги.