Открылась дверь будки, и к нам направились трое таможенников. На них была темно-зеленая форма, а через плечо свешивались сумки. Последний вел на поводке немецкую овчарку. Едва завидев автобус, собака изо всех сил рванула к нам. Потом со скрипом дверь автобуса открылась, и все трое вошли внутрь так неторопливо, будто у них в запасе был целый месяц. На поясах у них ненавязчиво висели наручники и пистолеты. Оружия не было только у овчарки, но зато она, видно, выдрессирована была здорово и грозно скалила зубы на каждого, кто не имел гражданства какой-нибудь из стран Западной Европы. При столь явном превосходстве в силах сразу стало понятно, что рано или поздно все сигареты и водка будут извлечены на свет божий и попадут в руки таможенников — это только вопрос времени. Тогда я еще не подозревал, какие способности дремлют в моих попутчиках.
Двое таможенников прошли в хвост автобуса, третий, с собакой, остался на входе и бдительно следил за происходящим. Сначала таможенники потребовали предъявить паспорта и внимательно сверили каждое лицо с фотографией. Так как все пассажиры были в джинсах и смиренно опускали глаза под взглядом офицеров, паспортный контроль прошел без сучка без задоринки. В отличие от таможенного. Для начала каждый пассажир должен был открыть сумку и показать содержимое. При этом почти в каждой сумке оказывалось на один блок сигарет и на одну бутылку водки больше, чем разрешалось провозить через границу. Сперва я принял это за простое совпадение, но потом понял, что это своеобразный отвлекающий маневр, призванный уберечь истинные сокровища, спрятанные под сиденьем. За первые десять минут досмотра таможенники изъяли более тридцати блоков «Мальборо» и кучу бутылок водки, что, казалось, стало для них приятной неожиданностью.
Однако вскоре выяснилось, что первая ступень защиты сработала не вполне: таможенник продолжал проявлять любопытство, — и настала очередь второй ступени. Откуда ни возьмись, появилась какая-то подозрительная сумка, до отказа набитая водкой и сигаретами. Ее содержимого уж точно должно было хватить, чтобы надолго отвлечь таможенника. Он прямо-таки набросился на нее, а потом стал искать владельца. Но владельца не оказалось. Он было заподозрил того, кто сидел к нему ближе всех. Но выяснилось, что подозреваемый не понимает ни слова по-немецки, как и ни на одном из других языков мира. Через некоторое время он ударил себя ладонью в грудь, при этом, правда, трудно было понять, то ли он таким образом доказывает свою невиновность, то ли хочет сообщить о серьезной сердечной болезни, которая, если все это немедленно не прекратится, чревата самыми тяжелыми последствиями. Глядя на него, таможенник криво усмехался. Но так как инфаркт на австрийской границе ничуть не менее вероятен, чем в любом другом месте, и к тому же в правилах нет специального параграфа, запрещающего симулянтам въезд в Австрию, в конце концов, от него отстали. Я смотрел на это представление, раскрыв рот, пока очередь не дошла до меня.
Сперва таможенник долго меня рассматривал — ведь я, единственный во всем автобусе, был не в джинсах и не в свитере. Кроме того, я нервно жевал жвачку. Я совершенно не помнил, как она оказалась у меня во рту. Скорее всего, это произошло, когда Арнольд отвинтил крышку люка и превратил наш автобус в сигаретный блок на колесах.
Потом таможенник протянул руку и сказал:
— Паспорт.
Я протянул паспорт. Пока он медленно листал его, я молился, чтобы он поскорее перелистнул первую страницу. Заполняя анкету в паспортном столе, я по ошибке указал, что во мне сто восемьдесят сантиметров роста вместо ста семидесяти. Я думал, паспортист потом это исправит, но он механически переписал в паспорт то, что стояло в анкете. Там просто какие-то автоматы сидят — точно так же, не моргнув глазом, он написал бы, что я ростом с Эйфелеву башню, если бы так было написано в анкете.
По счастью, таможенник, как оказалось, решал совсем другую проблему.
— Не жевать жвачку, — сказал он. — Иначе личность не установить, остаться здесь.
— О да, — ответил я. Хотя пан Кука велел мне отвечать им исключительно «да», но я решил, что «о да» прозвучит менее назойливо. Зубами я прилепил жвачку к небу. В таком положении жвачка может находиться целую вечность и не падать. Это объясняется химическими законами. Теперь он мог установить мою личность.
Потом закрыл паспорт, но мне не вернул. Похоже, это нужно было еще заслужить.
— Что в Австрию ввозить?
— Личные вещи и немного еды.
— Сигареты — нет? Водка — нет?
— Нет.
Почему-то из нас двоих более правильное произношение было у меня.
— Открыть багаж.
Я вытащил рюкзак и широко раскрыл его, чтобы показать, что прятать мне нечего. Чистосердечный жест его, однако, не убедил. Рука таможенника по локоть погрузилась внутрь. Мне оставалось только надеяться, что он схватится там не за мой носовой платок или зубную щетку, потому что, кто его знает, где сегодня уже шарила и за что по долгу службы хваталась его рука.
Но, похоже, рука его чувствовала себя в моем рюкзаке, как рыба в воде. Она избегла всех опасностей и вылезла на поверхность, прихватив пять банок консервов.
Он посмотрел на меня:
— Сколько банок иметь?
— Двадцать пять, — солгал я. Их было тридцать.
Он снова принялся листать мой паспорт.
— Зачем хотеть в Австрия?
— Как турист.
Он посмотрел на меня, будто только что проглотил какую-то гадость.
— А я думать, нелегально работать. Показать руки. Ладони вверх.
Я исполнил все, как он просил. Должен признаться, никто еще не рассматривал так внимательно мои ладони. На нас уже пялился весь автобус.
Таможенник сказал:
— Опустить.
Потом в задумчивости уставился на меня. Когда я опустил глаза, губы его скривила многозначительная усмешка. Он швырнул мой паспорт на сиденье, туда, где уже лежали банки с тунцом, и сказал:
— В следующий раз ты туристом не быть, до свиданья.
Потом пошел дальше, и я перестал для него существовать. При том, что всего секунду назад он вел себя так, будто я — самый важный человек в его жизни.
Тем временем проверка медленно подходила к концу, приближалась взаимовыгодная ничья. Таможенники обогатили свою страну на тридцать три блока сигарет, десять бутылок водки и семь свитеров из овечьей шерсти, при этом большинство моих попутчиков благополучно сохранили свои заначки.
Но когда таможенники уже шли к выходу, произошло нечто, что могло бы украсить любую передачу «Скрытой камерой». Овчарка, все это время спокойно лежавшая у входа, коротко гавкнула и рванула с места. Она неслась в конец автобуса. Не нужно быть гением, чтобы догадаться, что она учуяла потайной люк Арнольда. В автобусе мгновенно установилась мертвая тишина. Потому что, когда в дело вступает таможенная собака, добра не жди. Именно это было написано на лице Арнольда. Взгляд его стал таким, будто к его виску приставили пистолет.
И тут он с молниеносной быстротой достал из сумки длинную палку краковской колбасы. Он соскочил с места и протянул колбасу наперерез бегущей собаке:
— Смотри, как вкусно! Ты только понюхай! — возбужденно закричал он.
Собака остановилась и зарычала. Любой другой на его месте тут же выпрыгнул бы в окно от страха, но не Арнольд, он не двинулся с места.
— На, ты только понюхай это, только понюхай, — повторял он с мольбой в голосе.
Собака недоверчиво глядела на него. У нас перехватило дыхание. Такого даже бывалым таможенникам видеть еще не приходилось. Не говоря уже о пассажирах.
Овчарка наклонила голову, будто стала вдруг близорукой, коротко гавкнула, поднялась на задние лапы и прыгнула.
— Шимански, ко мне! — заорал таможенник, но было поздно. Собака вцепилась в колбасу, вынула ее из рук Арнольда и положила перед собой на пол. Потом с особой сосредоточенностью, как это часто делают звери в фильмах о дикой природе, стала ее пожирать.
— Вот черт! — закричал таможенник. Ведь всем известно, что после того как собака съела что-нибудь пахучее, чутье у нее притупляется на несколько часов. Знал об этом и Арнольд, и таможенники тоже знали. Только Шимански не догадывался. Мне никогда еще не доводилось видеть собаку, пожиравшую что-нибудь с такой скоростью.
Таможенник наклонился над псом и сказал:
— Ты с ума сошел? С ума сошел?
Но тот не двинулся с места.
Таможенник повернулся к коллегам:
— Дело дрянь. Всю ночь будет думать только о польской колбасе.
— Выведи его, — приказал тот, что проверял меня, и пошел к Арнольду.
Схватил его сумку и начал методично опустошать ее.
— От собаки ты можешь что-то спрятать, но мы-то не такие дураки! — заорал он и вытащил одну за другой пять палок краковской колбасы. Это слегка умерило его ярость. Но он не остановился, пока не вывалил из сумки все — на сиденье и на пол.
В конце концов отыскал нечто, что очень ему понравилось. Это был радиобудильник. Он потряс им перед лицом Арнольда.
— Это старье в Австрии никому не нужно. Посмотрим, на что он еще годится.
Он стал вертеть регулятор, пока на экране будильника не появились цифры 12.02. Точное время.
— Запомни, в котором часу я в последний раз в твоей жизни пропустил тебя в Австрию! Всех вас касается!
Исполненный боевого задора, он оглядел пассажиров автобуса и бросил будильник на сиденье.
— Пошли. Здесь воняет.
Выходя из автобуса, рявкнул водителю:
— Езжай!
Дважды повторять не пришлось. Водитель завел мотор, и через несколько мгновений мы медленно пересекли границу.
И только когда мимо проплыла табличка «Добро пожаловать в Австрию», обстановка стала потихоньку разряжаться. Люди начали перешептываться, а Арнольд — собирать вещи.
Одна из батареек от будильника закатилась под мое сиденье. Поднимая ее, Арнольд перехватил мой взгляд. Вместо того чтобы наехать на меня, как в прошлый раз, он покраснел и пробормотал:
— Видал, как эта сволочь ко мне прикопалась?
Я был поражен, что такой шкаф оправдывается перед коротышкой вроде меня.