Она прислушалась. Больной нес несусветную ахинею про какие-то зубчатки, которые сорвались одна с другой, и раздался «трык».
— В каком смысле «трык», я не понимаю? — немного раздраженно спросила она.
Анатолий Николаевич заерзал на стуле, переставил взад-вперед ступни, обутые в коричневые клеенчатые сандалии, и повторил:
— Я говорю, когда я взвалил мешок-то на плечо, вдруг в сердце «трык», как будто… ну как вам объяснить, как будто одна зубчатка с другой сорвалась. И закололо в сердце, как шилом кто ударил. Я мешок сбросил и чувствую, левая рука ноет, а два пальца — средний и этот — совсем занемели.
Докторша успокоилась. Пусть выговорится до конца. Она вспомнила свои пальцы. Они тоже занемели сегодня утром, когда она несла с рынка на работу полную сумку с продуктами. Сумка стоит сейчас внизу, в гардеробе, на полу. Не опрокинули бы… Картофель-то ладно, а вот бутылка с подсолнечным маслом заткнута пробкой из газеты…
— И вот я и подумал, не инфаркт ли у меня? — закончил Анатолий Николаевич и впился взглядом в синие эмалевые зрачки докторши, со страхом ожидая приговора.
Она покачала головой и досадливо причмокнула. Ей представилась живее, чем на цветном фотоснимке, сумка на боку и густая темная лужица подсолнечного масла, лениво растекающаяся по паркету.
Анатолия Николаевича пробрал озноб.
Докторша наконец заметила, что больной молчит и глядит на нее с испугом. На чем он остановился?
— Угу, так… — наобум сказала она. — Все понятно.
— Думаете — инфаркт? — спросил Анатолий Николаевич, криво улыбаясь.
— Вовсе не думаю. Обождите, пожалуйста. Я через минутку вернусь.
Она торопливо вышла, почти выбежала из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь.
Коленки у Анатолия Николаевича ослабли и сами собой подогнулись. «Ну, вот и все, — сказал он себе. — Пошла вызывать скорую помощь. Хоть домой позвонить бы…» Он опустился на стул и уставился на свои морщинистые ладони. Кто сосчитает, сколько раз в жизни он видел свои руки? Но теперь это были грустные ладони человека, которого через четверть часа повезут по улицам в карете скорой помощи на больничную койку.
Послышались быстрые шаги. Дверь распахнулась, и влетела докторша. Васильковые ее глаза уже не казались нарисованными на фарфоре. Они прозрели. У женщины было счастливое, веселое лицо.
— Вы что это приуныли? Да я уверена, что у вас ничего серьезного. Раздевайтесь, я послушаю.
Она побывала в гардеробе и удостоверилась, что сумка не перевернулась. А на обратном пути ей повстречался в коридоре рентгенолог Лукирский и улыбнулся ей — и не просто, а со значением…
Ф. ШМАТКОВ И ГАЗЕТА
Письмо первое.
…Жизнь у нас в Коврижкино скучная. Клуба нет. Вот и приходится стучать в козла да скидываться на троих. Прошу вашу газету вмешаться и помочь.
Ф. Шматков.
Письмо второе.
…После того как вы напечатали фельетон «На бесклубье и поллитра — МХАТ», у нас в Коврижкино открыли клуб, но там только танцы да танцы, а мы с дружками этим делом не интересуемся. Скукота стоит по-прежнему. Вот и забиваем козла и сбрасываемся на троих.
Остаюсь Шматков Федор.
Письмо третье.
…После вашей заметки «Не твистом единым» в клуб понаехали лекторы и давай молотить кто про что горазд — один про галактику, другой про Африку. Душе от тех лекций ни отдыха, ни веселья. Вот и приходится в козла да на троих. Скучно в нашем Коврижкино.
При сем Федор Шматков.
Письмо четвертое.
После вашей статьи «Галактике время, потехе час» к нам в клуб прислали артистов Курова и Мурова и пионерский хор под руководством Щукина. Ну, думали, теперь развлечемся, нахохочемся. Однако же в клубе всем места не хватило, нам билетов не досталось, и пришлось нам сброситься на бутылку, а потом забивали в козла до ночи. Ох, и тощища у нас в Коврижкино!
Ф. Шматков.
Письмо пятое.
Через день после вашего фельетона «Открывает Щукин рот, да не слышно, что поет», Куров, Муров и пионерский хор явились ко мне на квартиру для дачи концерта на дому. А мы как раз с дружками только-только отковырнули бутылку и размешали домино. Комната у меня маленькая, а хор большой. Полхора набилось с Куровым посередке, а другая половина осталась на дворе и Муров с ними. Какой уж тут концерт! Образовалась полная неразбериха и толчея. Чуть бутылку не опрокинули. Насилу мы их выставили, дорогих гостей. А после забивали козла почитай до самого утра и все приговаривали: «Ну до чего же скучища в нашем Коврижкино!»
С приветом Ф. Шматков.
Письмо шестое.
Дорогая редакция! Спасибо вам за помощь. Наконец-то сдвинулось дело. Ваш корреспондент товарищ Дудель явился к нам в Коврижкино с пол-литром коньяка армянского и сардинами марокканскими и обучил нас забивать козла морского, а мы, оказывается, гоняли сухопутного, сами того не ведая. Потом тов. Дудель показал, как ставить кости домино одну за другой в шеренгу, и ежели первую толкнуть, то все завалятся. В общем, здорово мы посмеялись и отдохнули. Я когда вам писал, всегда крепко надеялся, что редакция нам в конце концов поможет. Так и вышло.
С благодарностью Ф. Шматков.
АКСЕЛЕРАЦИЯ
Папа взорвался в десять. Он резко встал с кресла, выключил телевизор и подошел к окну.
— Не волнуйся, — сказала мама. — С ней ничего не случится страшного. Девочке уже семнадцать лет, у нее есть голова на плечах.
— Ей еще семнадцать, а в голове у нее ветер, — возразил папа. — Где она ходит, хотел бы я знать? — С высоты седьмого этажа он пытался разглядеть людей на вечерней улице.
В пять минут одиннадцатого взорвалась мама. Она отбросила толстый журнал, вскочила с тахты и встала плечом к плечу с папой на вахту у окна.
— Ух, и задам я этой паршивой девчонке, — сказала мама. — Велено было русским языком вернуться в половине десятого.
— Наверняка целуется с каким-нибудь шалопаем в чужом подъезде, — проскрежетал папа. — Про акселерацию читала? Про ускоренное созревание и взросление нынешних деток? Они и длиннее нас, и умнее, и шустрее, чем мы были в их возрасте. Ну, я ей пропишу такую акселерацию!
Папа сорвал с себя вельветовую пижамную куртку и принялся лихорадочно надевать костюм. В это время Вера Максимовна, мама, в передней торопливо натягивала плащ прямо на халат.
— Вы куда? — испуганно сказала бабушка Аня, выглядывая из кухни.
— Искать Наталью, — буркнул папа, Евгений Павлович.
— Да сидите вы спокойно, — сказала баба Аня. — Вернется сейчас Наташенька. Дело молодое.
— Вы плохо представляете себе, что такое акселерация, мама, — рявкнул Евгений Павлович. Он метнулся мимо тещи в кухню, рывком выдвинул ящик кухонного стола и достал длинный хлебный нож-пилу.
— Господи, это еще зачем? — ахнула бабушка.
— На всякий случай. Будем прочесывать подъезды, — ответил Евгений Павлович и по-бандитски засунул нож в рукав — между подкладкой пиджака и рубашкой.
— Женя, скорее же! — нервно крикнула Вера Максимовна с лестничной площадки.
— Будем рассуждать логично, — сказал Евгений Павлович, когда они вышли на улицу. — Откуда он ее провожает? Скорее всего из кино. Кино — там. — Евгений Павлович указал на пылающие в конце улицы красно-синие буквы: «Кинотеатр „Лунник“». — Следовательно, направление поиска ясно. Вперед!
Сиреневая тьма майского вечера заливала город. Флюиды веселой весенней сумасшедшинки щекотали кожу и с дыханием проникали в грудь, где, по уверениям наших невежественных предков, находится обиталище души. Навстречу Вере Максимовне и Евгению Павловичу брели разнеженные пары с букетиками ландышей, но у папы с мамой за долгие годы семейной жизни выработался стойкий иммунитет против уловок проказницы-весны. Сурово сдвинув брови и жестко сжав губы, они почти бежали мимо блочных, кирпичных и панельных домов микрорайона. На ходу они цепко приглядывались к подъездам, оценивая каждый с точки зрения его пригодности как прибежища для влюбленных. В некоторые дома они заходили и даже поднимались до второго этажа. Нигде никого…
— Нет, так дело не пойдет. Подъездов много, а мы одни. Будем рассуждать логично. Освещение им помеха. Следовательно, надо искать подъезд, где разбита лампочка. Они ведь что делают, нынешние Ромео: кокнут лампочку кирпичом — и взасос…
— Дожили, — горько вздохнула Вера Максимовна. — Какая пошлость… Нет, мы в их годы по подъездам не околачивались. Другое было поколение.
Подул свежий резкий ветер, заморосил дождь.
— Может быть, вернемся? — предложила Вера Максимовна. — Ты промокнешь в костюме.
— Ни за что! — ответил Евгений Павлович. — Только вперед!
Даже дождь не мог остудить его праведного отцовского гнева.
— Ага! — спустя минуту торжествующе закричал Евгений Павлович. — Вон, гляди! — Папе выхватил из рукава хлебный нож и простер его куда-то вдаль жестом полководца, указующего своему войску направление атаки.
Вера Максимовна провела от кончика ножа воображаемую линию, и взгляд ее уперся в темный дверной проем.
С бьющимися сердцами они переступили порог неосвещенного подъезда.
— Подержи, — сказал Евгений Павлович и протянул жене нож.
Он достал спичечный коробок и торопливо чиркнул. Из-под лестницы пулей выскочила кошка и промчалась на улицу. Обжигая пальцы, Евгений Павлович осветил догорающей спичкой подлестничный закуток и угол за дверью. Никого.
И вдруг над городом полыхнула ярчайшая, цвета газового пламени, вспышка и осветила мертвенным светом дома и мокрые тротуары. Потом — тьма и грохот. Ливень припустил вовсю. Вера Максимовна испуганно прижалась к мужу. Он взял ее за плечи и поцеловал в мокрую от дождя макушку.
— Ну что ты испугалась, глупенькая? «Люблю грозу в начале мая»…
Вера Максимовна не отвечала и продолжала стоять, уткнувшись носом в нагрудный карман мужниного пиджака.
— Вера, ты что?
— Так… — ответила в карман жена.
Их нежные отношения давно ушли в прошлое. Они были близки друг другу, как верные друзья, как брат и сестра. За долгие годы совместной жизни жена стала для Евгения Павловича частью его естества — необходимой, привычной и неотъемлемой, как рука и нога. Но ведь никому не придет в голову целовать собственную руку или, тем паче, ногу! Однако сейчас, когда он стоял в темноте, положив жене руки на плечи, а свежий ночной воздух, очищенный дождем от городской скверны, вливался в подъезд, неся слабый аромат клейкой новорожденной листвы, Евгений Павлович почувствовал, как на него неудержимо накатывает что-то странное и изумительное. Порыв чудесной, бесшабашной, давно забытой радости подхватил его, и он крепко прижал к себе жену. Он нашел ее губы, и она порывисто ответила на его поцелуй. На короткий миг они забыли свои морщины, гипертонию, седины…