Её передёрнуло от отвращения. Венцеслава обхватила себя руками, вжимаясь в спинку кресла.
– Мне кажется, он вспомнил…
Милош не мог, не желал осознать всего сказанного, не мог принять всей правды, поэтому спросил только о последнем:
– Почему ты так думаешь?
– Потому что я вижу, как он смотрит, потому что… Он навещал меня все эти дни. Каждый день. Говорит, что рад видеть меня снова в замке. Я надеялась, что уж в доме мужа он меня не достанет, но теперь мне некуда бежать.
По щекам потекли слёзы, и Венцеслава попыталась их скрыть, спрятала лицо за ладонями. Милош упал на колени рядом с её креслом, бережно отвёл руки от лица, заглянул в любимые глаза.
– Убежим вместе, – попросил он снова.
Венцеслава провела пальцем по его щеке, коснулась губ и улыбнулась печально.
– Милый, ты же понимаешь, что это невозможно?
Скрипнула дверь, вернулась Щенсна.
– Святой Константин! – воскликнула она. – Что случилось, госпожа?
– Я дурно себя чувствую. – Венцеслава высвободила ладони из рук Милоша, поднялась из кресла. Юноша так и остался сидеть у её ног. – Щенсна, милая, проводи меня в покои, а после вернись позаботиться о госте. Доброй ночи, Милош.
Щенсна вернулась скоро, помогла перевязать раны, подивилась, как быстро они заживали, поставила заслонку у камина. В спальне стало совсем темно, в окно прорывался ветер, злился, рычал, скулил голодным зверем, завывал одиноко. Сокол не мог спеть эту песню вместе с ветром.
Толстяк долго гремел ключами и ругался.
– Пустошь тебя поглоти, – бормотал он за дверью, пытаясь подобрать ключ.
Наконец гнусаво заворчал замок, и дверь открылась.
– Юродивый, тебя зовут, – сказал Толстяк.
Ежи уже стоял напротив двери, готовый к встрече. Грязные волосы он зализал ладонью, отряхнул мятую одежду, но всё равно выглядел немногим лучше прежнего. Минула седмица с тех пор, как он выходил из темницы, и все семь дней Ежи не перекинулся ни с кем и парой слов. Каждое утро приходил тюремщик, оставлял скудный завтрак и молча уходил. Он ни разу не ответил на расспросы Ежи, но, надо признать, похлёбку стал приносить посвежее, а пару раз давал вдобавок луковицу или кусок хлеба.
Гжегож встретил Ежи всё в той же комнате, только на этот раз на столе ждал завтрак: яйца, жареная репа с грибами и ржаной хлеб. Ежи замер в нерешительности, не веря собственному счастью. Неужели он мог всё это съесть?
Толстяку пришлось подтолкнуть его в спину.
– Шевелись, – буркнул он и захлопнул дверь.
– Доброе утро, Ежи, – улыбнулся Гжегож. Улыбка у него была неприятная и будто ему самому непривычная. – Прошу, угощайся.
Пусть и говорили, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке, Ежи мало тогда об этом задумывался. Он и присесть не успел, как тут же схватил ложку, зачерпнул ей репу так, чтобы захватить побольше грибов, и засунул в рот, едва не застонав от удовольствия.
Ежи придвинул поближе к себе деревянную миску и принялся жадно есть, почти не жуя. Горица за такое хлёстко бы ударила его полотенцем по рукам, но он не мог теперь сдержаться и ел торопливо, не останавливаясь, пока не проглотил последний яичный белок и хлебные крошки.
Гжегож сидел напротив, наблюдал за ним молча, но на тяжёлый взгляд мужчины Ежи старался не обращать внимания.
– Сыт? – спросил дознаватель, когда на столе не осталось ничего съестного.
Ежи улыбнулся дурно, глупо, а его живот заурчал в ответ.
– Что ж, тогда давай прогуляемся, Ежи, – предложил Гжегож, поднимаясь из-за стола. Он снял со спинки стула тёплый плащ на меху, накинул его на плечи и кинул другой, уже из простой шерсти пленнику. – Хочу показать тебе кое-что.
Ежи молча оделся.
Гжегож вышел из комнаты, и Толстяк тут же подскочил со стула, что стоял снаружи у двери.
– Отвести его обратно?
– Нет, он пойдёт со мной.
Толстяк растерянно перевёл взгляд на Ежи.
– А…
– А ты оставайся тут.
Гжегож уверенно шёл по тёмным проходам темницы, он хорошо знал каждый поворот. Мужчина был невысокий, но крепкий, подвижный. Он не носил с собой оружия – того, которое было на виду. Ежи следовал за дознавателем, наблюдал, изучал его движения – ловкие, быстрые. Долговязому Ежи порой мешали собственные руки и ноги, он не смог бы двигаться так легко.
Они завернули за очередной угол и начали подниматься по лестнице, прошли пару постов, стражники пропустили их без вопросов.
Ступени убегали далеко вперёд, заворачивали в сторону, уводя куда-то наверх, но на одном из пролётов Гжегож толкнул боковую дверь и вышел наружу. Ежи поспешил за ним, пригибаясь в низком проходе, и зажмурился, ослеплённый светом.
Всё вокруг было пронзительно-белым, и Ежи долго щурился, крутился слепо по сторонам, как крот, заново привыкая к дневному свету. Гжегож стоял рядом, ждал.
Постепенно затянутое облаками серое небо и белый снег под ногами перестали казаться такими яркими. Ежи огляделся, изучая небольшой дворик, окружённый каменной стеной. Они находились в королевском замке. Вот где всё это время провёл Ежи. Его пленили люди короля!
– Идём, – позвал Гжегож.
Он чуть сутулился, смотрел по сторонам исподлобья – совсем как Ежи, и это сходство показалось странным.
В проходах редко встречались стражники и слуги, они бросали короткий взгляд на Гжегожа и его спутника, здоровались сухо, но с уважением и спешили пройти дальше. И только тогда Ежи задумался, кем на самом деле был Гжегож. Он служил королю, без сомнения, но какова была его роль при дворе? Поначалу Ежи принял Гжегожа за простого тюремщика, но тюремщик не стал бы угощать Ежи завтраком, не вывел бы из темницы в город. Тюремщик пытал бы пленника, а после отправил на казнь. И неясно было, как Гжегож нашёл Ежи в день пожара в той немыслимой толкучке, что началась в Совине. И зачем он его искал?
Вильнула узкая улочка, и Гжегож нырнул за поворот. Он не оборачивался, зная наверняка, что Ежи шёл следом. Кончилась замковая стена, и открылся вид на город, на редкие уцелевшие дома возле королевского замка и выгоревшую дотла Звериную тропу.
Ежи застыл на месте, разглядывая обескровленный город, пытаясь узнать в обугленных развалинах родной Совин.
– Это…
– Это сделала лесная ведьма, – Гжегож наконец обернулся, изучая внимательно лицо Ежи, наслаждаясь его потрясением. – Идём, я покажу тебе кое-что.
Они пошли будто по кладбищу, только вместо надгробных камней на них смотрели оконными дырами покинутые дома. Снег под ногами смешался с золой, стал серым, как небо над головой.
– Как это случилось? Я помню, что в Забытом переулке был огненный дух, но дальше… всё так смешалось.
– Я не слишком разбираюсь в этих духах, там сам леший в них ногу сломит, но Охотники называют эту дрянь, которая всё спалила, жыжем, – стреляя глазами по сторонам, сказал Гжегож. – Судя по всему, лесная ведьма пробила защиту в городской стене и привела жыжа по подземным ходам, а остальные духи осмелели и потащились следом. Обычно эти твари боятся Охотников и держатся подальше от предместий, но тут как с цепи сорвались. Всё благодаря твоей ратиславской подружке.
– Она мне не подружка, – почти обиженно пробубнил Ежи.
– Да плевать. Ты с ней якшался, она тебе доверяет, и… О, почти пришли. В общем, смотри, какой ещё подарок она нам оставила.
Впереди из-за покорёженных домов выглядывал чёрный от золы камень: высокий – человеку по пояс, круглый, гладкий. Ежи вглядывался в камень, но никак не мог разглядеть ничего особенного. Он сделал шаг вперёд, но Гжегож удержал его на месте.
– Отсюда смотри. С той стороны нельзя подходить – умрёшь.
– Что это?
– Ты мне расскажи, – рассердился Гжегож. – Ведьма прокляла камень, который стоял у дома Пшемыслава Толстяка, и он теперь убивает всех, кто подходит с другой стороны. Не ссы, отсюда смотреть безопасно, но обходить его я бы не советовал.
Ежи обернулся к камню, наконец узнавая и каменную морду, и знакомую улочку, и родной дом, где над дверью болтался чёрный от сажи знак, и только зная наверняка, что раньше там было написано, можно было теперь разобрать: «Королевский целитель Стжежимир».
Глава 13
Ух, Ух!
Солом’яний дух, дух!
Мене мати породила,
Нехрещену положила.
Пальцы разжались, упустили лом, и тот с грохотом упал на пол, Дара едва успела отпрыгнуть назад. Промедлила бы чуть-чуть – и переломала бы себе пальцы на ногах.
Безсон наклонился, поднял лом, сжал в дрожащих руках.
Все прислушались. Стены окрасились в серый цвет: Здислава запретила зажигать свечи и лучины, только узкая полоска тусклого дневного света из окна освещала комнату. В избе было тихо и холодно. Огонь в печи тоже затушили, и тепло быстро выветрилось из дома.
– И что теперь? – шёпотом спросила Любомила. – Как игошу-то прогонять?
– Пол фскройте, а после идите прось иф ифбы, – сказала Здислава. – Дальфе бес вас расберёмся.
Безсон молча принялся отдирать доски. Дара и Здислава сели рядом на лавке, наблюдая за ним. Люба молилась.
– А он не выскочит, когда доски отдерём? – опасливо косясь на мужа, спросила она. – А то как вцепится зубищами…
– Не всепится. Солнце ефё над фемлёй висит, младенеф спит, – заверила Здислава и прижала крепче к груди холщовый мешок.
– А что там такое в мешке? – глаза у Любомилы горели от любопытства и страха.
– Сто надо, – огрызнулась Здислава и захихикала. – Много будесь снать, скоро состарисься.
Смех у ведьмы был страшный, безумный почти, даже Даре стало не по себе, хотя она и привыкла к старухе. Но шутка у Здиславы вышла на редкость злой, ведь в мешке лежал череп Лады, а родная мать несчастной стояла рядом и не ведала, что могилу её дочери разграбили минувшей ночью.