Затрещало дерево, и Безсон наконец отодрал одну из досок.
– Есё одну, – велела Здислава. – Стобы Дара пролесла.
Дара громко вздохнула, поёрзала неловко на месте, не в силах сдержать волнение. Некому, кроме неё, было усмирять игошу, Здислава не пролезла бы в подпол. С треском поднялась ещё одна половица. Все вытянули шеи, вглядываясь со страхом в дыру в полу, надеясь и одновременно опасаясь увидеть там мёртвого младенца.
– А где именно его закопали? – спросила Дара.
Безсон чуть не уронил лом.
– В той стороне, – он осторожно указал пальцем на дверь. – Тогда ступени прогнили в сенях, не жалко было ломать.
Он поддел ломом очередную доску. Сердитый плач дерева заставил вздрогнуть всех в комнате. Когда дыра в подпол стала достаточно большой, Безсон отложил лом в сторону.
– Я тут оставлю, – проговорил он. – Вдруг пригодится.
Любомила уже топталась на пороге, торопясь уйти из дома.
– В темноте-то управитесь? Солнце заходит.
– А нам свет и не нуфен, – хмыкнула Здислава, беззубо улыбаясь.
– Ну Создатель тогда вам в помощь, – пробормотал Безсон и вместе с женой поспешил прочь.
Хлопнула дверь. Дара прислушалась к удаляющимся шагам и негромким голосам. Стало совсем тихо, и тогда Здислава сказала:
– Саслони ставни.
Дара покосилась на старуху в сомнении.
– Ни зги не видно будет. Как я стану игошу ловить?
– А сего его ловифь? Сам приполсёт к масери.
И Здислава достала из мешка череп, положила себе на колени.
– Сакрывай, – сердитее прошамкала ведьма. – Нави свет не любят.
Дара поднялась с лавки, бросила взгляд на умирающий дневной свет и плотно захлопнула ставни, те были хорошие, крепкие, ни одной щели не нашлось, и в избе стало тут же темно, как ночью.
– Детям Морены не нусен свет, – раздался в стороне голос Здиславы.
– Неужто? – хмыкнула Дара. Она чувствовала себя беззащитной, не будучи в силах разглядеть даже собственные руки. – Это почему же?
– Подойди, – велела старуха.
Дара неохотно и медленно приблизилась. Она вытянула перед собой руку, чтобы не натолкнуться ни на что, сделала несколько шагов, пока шершавые старушечьи пальцы не схватили её запястье и потянули вниз, заставив пригнуться.
В лицо Даре смачно плюнули, и она от неожиданности взвизгнула, вырвалась, отпрянула назад и рухнула в пустоту, цепляясь подолом за криво сломанные половицы. С правой ноги слетел валенок. Дара провалилась в подпол. Она упала на спину, поцарапала голень об острые обломки досок, замерла от нахлынувшей боли.
Сверху громко захохотала Здислава.
– Хорофо, осень хорофо, – сквозь хохот вырывалось у неё. – Крофь его расбудит.
Дара втянула громко воздух меж зубов, попыталась опустить раненую ногу и освободить зацепившуюся за доски юбку. Текла кровь. Дара провела ладонью по ноге, пытаясь понять, серьёзной ли оказалась рана. Нога дёргалась от боли, даже пошевелить ей было больно.
– Ну, Ладуфка, девонька, – нежно проворковала сверху Здислава. – Поди к сынку.
Раздался мерзкий чмокающий звук, словно старуха страстно поцеловала кого-то.
– На, лови.
Дара протянула руки, ловко схватила прилетевший череп, и только тогда сообразила, что ясно видела его в кромешной тьме.
– Я вижу в темноте…
– Морена воснаграшдает своих детей.
И Дару было за что наградить. Морана-смерть попировала на развалинах Совина, сотни душ приняла к себе, сотни жизней получила, и всё благодаря Даре.
Некогда было размышлять о том, да и тошно. К чему бередить прошлое, коли его не изменить? Дара прихватила череп Лады поудобнее, отбросила отвращение и села на корточки, низко пригибая голову, огляделась.
Ей было страшно, когда она наблюдала, как Безсон ломал половицы, когда представляла распухшее младенческое тельце в подполе, но теперь нечто другое двигало Дарой, нечто жадное, любопытное, искушающее. Это было новое, незнакомое чувство. Оно будоражило, восхищало, оно заставляло сердце стучать быстрее в предвкушении.
Дара попыталась сообразить, в какой стороне находились сени, и поползла осторожно, медленно, подтягивая больную ногу и пытаясь удержать в одной руке череп.
В подполе было тихо и темно. Зрение работало выборочно, выхватывало отдельные куски из мрака: вот белый череп, вот собственная рука, вот голая земля, всё остальное осталось покрыто чёрной пеленой.
Пахло гнилью, тошнотворно пахло, дурно. Ладонь опустилась на что-то мягкое, склизкое, и Дара с отвращением отдёрнула руку. Мёртвая крыса, пожёванная, уже начавшая подгнивать. Не в тот подпол она пробралась, не там искала, чем поживиться.
Дара ткнулась лбом в стену не больно, но ощутимо и замерла на месте, прислушиваясь. Где же Безсон захоронил внука? Она положила перед собой череп Лады, словно надеясь, что тот сам приведёт её к игоше.
– Ну же, где ты? – пробормотала девушка чуть слышно.
И точно отвечая ей, в стороне послышался тихий шорох.
Держа руку на черепе, Дара замерла, прислушалась.
Что-то снова шмыгнуло в стороне, зашебуршало. Дара покрутила головой, но не смогла разобрать, где игоша. Он быстро нырял из угла в угол, играл с ней в прятки.
Хотелось позвать Здиславу, попросить о помощи, но Дара боялась издать хоть звук, пусть игоша уже и знал о её присутствии. Как хорошо он умел видеть в темноте? Или зрение ему вовсе не было нужно и Дару выдавал яркий, отвратительный всем мертвецам запах живого человека?
Лихорадочно Дара попыталась припомнить заклятия, которым научил её Стжежимир, и древние знаки, которые видела в Великом лесу, но ничто из этого не могло пригодиться для борьбы с навьим духом. Ещё недавно она способна была высечь огонь кончиками пальцев, но силы её истощились. Всё же один урок Дара выучила лучше других: у заклятия должен быть источник, собственную силу слишком легко потерять. Она уже заплатила за совинский пожар чужой жизнью.
Но ещё не наступило время прибегать к огню, стоило найти другое решение.
Рана на ноге дёргалась, ныла. Кровь сочилась, заливая понёву. Дара прислушалась к наступившей вдруг тишине. Игоша затаился в темноте, и даже сила Мораны не помогла разглядеть его.
А золото в крови бурлило, пробуждаясь. С ночи пожара оно дремало, медленно накапливаясь, как вода набирается в высушенном колодце, а теперь проснулось, почуяв зов хозяйки. Дара попыталась призвать жар расплавленного золота, но в тёмном погребе, близко к самой земле, близко к навьему духу, горло вдруг сжала чёрная когтистая лапа, и руки Дары тоже почернели, покрылись золой, словно она нырнула в пепелище, что осталось теперь от города Совина.
А когда мрак и холод охватили Дару целиком, она наконец разглядела белые глаза, беспокойно наблюдавшие за ней из дальнего угла. Дух сидел прямо напротив, жался к стене, и одутловатое детское лицо выражало дикий ужас. Игоша чуял свой конец и страшился его. Всё существо его было пропитано болью и мукой. Он рождён был из слёз и горя, он страдал на этом свете с самого первого мгновения, но всё равно боялся конца, боялся покинуть этот мир.
Дара схватила череп за затылок и вытянула перед собой. Игоша склонил голову набок, наблюдая почти удивлённо.
Дух мало походил на младенца, тельце его было рыхлым, длинным, одно лицо только напоминало человека, пусть и обезображенного смертью. Остальное тело было длинным, как змеиный хвост, и кончик его шевелился беспокойно, точно игоша готовился напасть.
Где-то сверху над половицами сердито и громко дышала Здислава. Игоша глазел на череп, а Дара теряла терпение. Нога её вздрагивала, как от ударов, и из раны лилась горячая кровь.
Дарина вздохнула громко, не в силах сдержать боль.
А после что-то изменилось. Дару повело в сторону, и перед глазами всё раздвоилось. Игоша будто бы остался на месте, его маленькие злые глазки белели в темноте на прежнем месте, когда девушке в ногу впились острые зубы.
Дара закричала, забрыкалась. Змея скользнула по ногам, запуталась в юбках, острые клыки укусили за ногу. Зашипели змеи со всех сторон, заплакал младенец.
Голодно. Холодно. Больно.
Так холодно, матушка.
Так голодно, родимая.
Прижми к груди.
Согрей.
Согр-р-рей!
Змеиный хвост обвился вокруг бедра, сдавил так крепко, что захрустели кости.
Дара закричала.
Задрожали половицы сверху, закричала яростно Здислава. Посыпалась пыль в глаза.
Во всех четырёх углах подпола младенцы плакали на разные голоса, но все плакали об одном, все об одном умоляли:
Накорми, матушка.
Согрей, милая.
Защити, родимая.
Так холодно.
Так страшно.
Больно-о-о-о!
К груди Дары прижался крохотный младенчик. Беленький, пухленький. Ручками он схватился за ворот, попытался добраться до соска. Руки сами потянулись к нему, пытаясь согреть, обнять, приласкать.
Пальцы, непослушные, одеревеневшие, оттянули ворот платья, только никак оно не соскальзывало с плеч.
– Бедный мой, несчастный…
Дай напиться молочка.
Дай согреться у груди.
Дай послушать стук сердечка,
Его вырвать из гр-р-руди!
Сверху рухнуло облако из щепок и пыли. Дара закашлялась, закрывая рот, игоша соскочил с её живота и бросился в сторону.
Удар, ещё удар. Пол проломился, и рядом с головой Дары в землю воткнулся тяжёлый лом.
– Хватай сереп, курва ратиславская! – завизжала сверху Здислава.
Дара перекатилась на живот и нашарила вслепую череп Лады. Пыль закружила вокруг, ничего нельзя было разглядеть.
– Саставь его говорись!
– Кого?
– Сереп!
Растерянно Дара посмотрела на череп. Как же заставишь говорить мертвеца, особенно, если и не осталось от него ничего, кроме костей?
Золото в крови потухло, погасло совсем, и Дара отпустила погулять на волю чёрные воды, отпустила, как отпускают цепного пса, когда на двор забредает тать.
Губы живые, тёплые коснулись зубов мертвеца.