Мужчины вдруг сразу замолкли неловко, не зная, о чём и как теперь говорить. Неждана первое время сторонилась их, обедала быстро и уходила спать, но с каждым днём всё больше дружинники прикипали к ней душой, а девушка всё реже дичилась их шумной и грубой компании. Но если мужчины привыкли к обществу своих жён, невест и простых полюбовниц, если знали, как вести себя с теми или иными женщинами, то с ведьмой, да ещё и лучницей, в ратиславских землях редко можно было повстречаться.
Постепенно снова завязался разговор. Скорбь не задержалась за столом, слишком часто они теряли своих людей, привыкли прогонять печаль прочь, прятать за кружкой пива и грязной шуткой, забывать и забываться, чтобы дожить до следующего дня, когда тише станет боль.
Ушёл Косой, быть может, скоро ещё меньше соберётся их за столом. К чему теперь об этом? Они чтили память о товарище, но не тонули в скорби.
Вячко пересел поближе к Горазду.
– Что с фарадалами? – негромко, не желая вовлекать остальных в разговор, спросил он.
– Заперли в одной из клетей, детей посадили отдельно на другом конце двора, как ты велел. Девчонки плачут.
– Поплачут, ничего, – нахмурился Вячко, недовольный собственным решением. – Фарадалы и в шесть лет пошустрее наших мужиков будут, нельзя их вместе оставлять, придумают что ещё. Накормили их?
– Накормили.
– Стражу выставили?
– Ну я сыновьям хозяина заплатил, чтобы глаз не сводили, нашим-то отдохнуть стоит.
– Да, верно, – неохотно согласился Вячко. – Я тогда сам покараулю взрослых.
– Не доверяешь?
– Не уверен, что остальные справятся с чародеями, – Вячко и в себе не был уверен, но дедов меч его ещё ни разу не подвёл при встрече с колдунами. – Сегодня пусть отдыхают, завтра расспросим. Неждана клянётся, что метель скоро займётся, завтра, боюсь, придётся переждать здесь.
Раньше Вячко засиживался с остальными дружинниками до победного конца, когда они уже с трудом могли говорить от выпитого вина и засыпали прямо где сидели. Но больше старые забавы не приносили наслаждения. Он слушал шутки товарищей, смеялся над ними вместе со всеми, кивал с пониманием и улыбкой, когда кто-то говорил:
– А помните?..
И текла, лилась история одна за другой о былых временах, которые и случились не так давно, но уже казались седой древностью.
Вячко выпил с остальными в память о Косом, наречённом при рождении Добровитом, но печаль по утерянному товарищу была эхом той печали, что терзала прежде, когда он терял в бою друзей.
Раз за разом он ловил на себе задумчивый взгляд Нежданы. Девушка сидела возле Синира, слушала его речи, улыбалась, а глаз не отрывала от Вячко, и в очах её плескалась тоска, словно она пила ту тоску из него самого, делила ядовитое горе, что разъедало изнутри.
И когда Вячко оказался один на занесённом снегом крыльце, Неждана появилась рядом. Неслышно, будто из ниоткуда она возникла по правую руку.
– Ты грустишь, огонёк, – сказала она, выдыхая облако пара.
Мороз поцеловал её веснушчатые щёки, тут же разрумянил бледное лицо.
– Погиб наш товарищ. Мы все грустим, – Вячко облокотился о перила, разглядывая заснеженный двор, прислушиваясь к лаю цепного пса у ворот и тихому смеху, доносившемуся из избы.
– Но ты печалишься не по Косому, – Неждана заглянула Вячко в глаза. – Когда я гляжу в твою душу, то не вижу других образов, кроме образа твоей любимой. Помнишь, ты показывал мне лики ваших святых на стенах часовни? Люди в этих землях носят лики святых в своих сердцах, молятся им в часы отчаяния, а ты, огонёк, и перед лицом смерти молишься обычной девушке.
– Уйди, – он не хотел этого говорить, слова сами сорвались с губ.
– Я могу помочь, если позволишь, могу заглушить эту боль, спрятать так глубоко, что ты о ней и не вспомнишь.
– А я не хочу забывать.
– Тогда скорбь погубит тебя, – предупредила ведьма. – Она не позволит ни дышать, ни рассуждать. Ты никогда не станешь князем, да и княжичем быть перестанешь. Разреши мне помочь.
– Зачем тебе это?
Он повернулся, посмотрел ей прямо в глаза, склонился скалой над хрупким деревцем.
И деревце потянулось к той скале, вскинуло тонкие ветви, прижалось к холодному камню, впилось корнями в холодную породу, разрывая её и пытаясь высвободить наружу огонь, что дремал в глубине.
Вячко отпрянул испуганно, словно невинная девица. Он сам не заметил, как пальцы коснулись губ, точно пытаясь стереть след поцелуя.
– С ума сошла?
Ведьма с Мёртвых болот молчала, поджав тонкие губы, смотрела куда-то ему в солнечное сплетение. Она так и не сказала ничего, развернулась и прошла в избу.
Вячко остался на крыльце один.
Переменился ветер, дохнул льдом и хвоей.
Вячко не знал, как поступить теперь с Нежданой. Прогнать он её пока не мог. Ещё не время.
Засыпал крыльцо снег, подгоняемый ветром, что пришёл с северо-запада. Этот ветер гнал их дальше, всё дальше от Златоборска, и Вячко мог только надеяться, что расстояние заставит его воспоминания потускнеть, а степной ветер развеет их, как пыль.
Глава 15
Говоришь о жестокости —
думаешь, мне легко?
Я был только одним из
бесчисленных женихов,
поднимался я ястребом,
ползал в тени ужом, по
царевниной прихоти шёл
по земле и шёл.
– Вот же тупицы, – повторил Гжегож раз в четвёртый. – Скажи, Ежи, зачем я держу у себя таких дураков?
Ежи молчал, как молчал и Толстяк, и Длугош. С Гжегожем больше никто спорить не решался. Не прошло и лучины, как последний, кто возразил ему, нахлебался грязи и наглотался собственной крови.
Но как бы они все ни боялись Гжегожа, было кое-что похуже него. Это «похуже» стояло у развалин дома Пшемыслава Толстяка и убивало каждого, кто подходил слишком близко. Нечто противоестественное и нечеловеческое случилось в день пожара: каменный идол ожил. Он не двигался с места, но шарил злыми яростными глазами по округе. Любой, кого он замечал, разлетался на куски.
Когда Гжегож велел одному из городских стражников накинуть плотное покрывало на идола, то стражник бросил это покрывало на землю и заявил, что не пойдёт на верную смерть. Гжегож даже не сказал ничего, сразу ударил. Он был ниже ростом, зато бил ловко и сильно. Никто не посмел его остановить, когда он втаптывал стражника в грязь.
Ежи наблюдал за избиением с чувством вины. Это ему пришла мысль накрыть каменную морду покрывалом, а лучше вовсе заложить со всех сторон досками и камнями. Когда Гжегож выпустил пар и отошёл от избитого стражника, Толстяк и Длугош подняли того на ноги, отряхнули и вновь всучили покрывало.
– Иди, друг, а то тебя прикончат, – посоветовал гнусаво Длугош будто бы с сочувствием.
Издалека они вчетвером наблюдали, как трясущийся от страха мужик медленно, как на плаху, пошёл к идолу. Стражник подкрался с той стороны, где холодный камень был гладким и глаза идола не могли его заметить, но никто не был уверен, что опасны только глаза. Чары Змеиных царей были незнакомы никому в Рдзении.
– Нашёл бы Пшемыслава, который притащил эту дрянь в город, – убил бы, – процедил Гжегож.
– Где ж его теперь найдёшь? – хмыкнул Длугош, шевеля длинным носом. – Может, его ошмётки перед этой самой мордой теперь и гниют. После пожара леший разберет, кто куда делся, а там уже целая гора мяса скопилась.
– Эт-то сколько ж там человек полегло? – задумчиво почесал подбородок Толстяк.
– Десять? Двадцать? – пожал плечами Длугош. – Их на такие мелкие куски разорвало, что и не поймёшь.
Стражник тем временем почти добрался до каменной морды.
– Ща его разнесёт на кусочки, – буркнул Толстяк.
– Не разнесёт, – не так уж и уверенно возразил Длугош, зализывая сальные волосы назад. – Морда не умеет назад смотреть. Как она его заметит?
– Разорвёт на гуляш, – упрямо возразил Толстяк. – Пиво с меня, если нет.
Гжегож лишь усмехнулся нехорошо, наблюдая за стражником.
А тот вдруг сорвался в отчаянии с места, завизжал, как перепуганная баба, накинул на морду покрывало и дал дёру.
Толстяк и Длугош замерли в предвкушении, ожидая, что морда сожжёт убегающего стражника, но тот уже успел преодолеть половину пути назад, и Длугош зашёлся безудержным смехом:
– С тебя пиво.
Толстяк недовольно поморщился и начал насмехаться над перепуганным до смерти стражником:
– Что, боец, штаны, небось, промочил?
Гжегож обернулся к Ежи, улыбнулся едва заметно.
– Кажется, работает, – сказал он с одобрением. – Молодец.
Ежи неловко пожал плечами, покосившись на покрытую покрывалом морду и дальше, на дом Стжежимира.
Сколько дней прошло после пожара? И как давно Ежи пил своё снадобье? Последнего он никак не мог вспомнить, зато чувствовал, как с каждым новым выдохом сильнее сжимались лёгкие, как царапал воздух горло и в глазах начинали мелькать чёрные точки.
А дом целителя был так близко. Обойди каменную морду – и окажешься на крыльце у знакомой двери.
Под сапогами смешивались зола и снег, словно мука и яйца под руками матери. Одежда и руки Ежи тоже сделались серыми, пальцы скрючились от холода. Всё вокруг окрасилось в цвета тумана и дождя, и Ежи слился с окружающим миром.
– Чего какой дёрганый? – с недобрым прищуром спросил Гжегож.
Всё в нём было кошачьим, переменчивым. Гжегож глядел с равнодушным презрением, подмечая каждое движение, оставался лениво медлительным, выжидая момент для нападения. Протяни руку – он зашипит, выгнет спину и прыгнет, раздерёт лицо когтями.
Ежи до сих пор не знал, кем был Гжегож, отчего держал его в замковых подземельях, к чему расспрашивал про Стжежимира и Милоша, почему бил стражника так, будто знал наверняка, что ничего ему за это не будет. Ежи сомневался, что стоило рассказывать о своей болезни, это могло дать Гжегожу ещё больше власти над ним. Но, если подумать, и без того судьбу Ежи отныне крепко держал в своих мозолистых руках дознаватель из подземелий королевского замка.