– Я хотел бы зайти домой, если это возможно, – признался Ежи неохотно. – Поискать уцелевшие вещи.
Глаза-угольки пронзали его насквозь.
– Валяй, – выплюнул Гжегож безразлично. – Но побыстрее. Ждать тебя никто не будет.
Ежи не сразу поверил своему счастью, сделал первый шаг к дому и споткнулся, вжал голову в плечи, будто ожидая удара. Он пленник, так отчего его отпускают одного? Мелькнула бешеная мысль о побеге, но страх ступал за ним по пятам, и Ежи ясно представил, как его нагоняет Толстяк, как легко сильные руки ломают шею.
Но никто не пошёл за ним. Кажется, идола по-прежнему боялись и решили проверить, насколько он опасен, на Ежи.
Дом Стжежимира непросто было теперь узнать. Обвалилась крыша, прогорел весь второй этаж, почернели каменные стены. Входная дверь накренилась, и Ежи так и не смог её открыть. Он обошёл дом, нашёл окошко на кухню. Слюда стала совсем чёрной, и стоило продавить её рукой, как она легко порвалась.
Отныне в этих стенах Ежи стал чужаком. Он долго разглядывал кухню, где так часто хлопотала днями напролёт мать, но почти не верил, что это был его дом. Его дом был опрятным и чистым, в нём пахло хлебом и жареным мясом, а в развалинах лежал снег и гулял ветер, и пахло гарью и смертью. Лестницу завалило, да и крыша обвалилась, погребла под собой спальню Ежи, где хранилось лекарство.
Но, быть может, среди запасов королевского целителя осталось что-то? Ежи смог бы опознать своё снадобье просто по запаху, так привык он за годы жизни к горьковатому вкусу, щекотавшему ноздри.
Странным был пожар, странным и его пламя. Чародейским. Огонь почти целиком уничтожил дом целителя, но не тронул мастерскую. Или было что-то, о чём не знал Ежи? Быть может, Стжежимир использовал чары, чтобы защитить свои вещи? Сундуки и ящички, полки со склянками и мешочки, полные трав и порошков, остались нетронуты. Огонь не погубил мастерскую, и Ежи смог порыться в каждом уголке запретной прежде комнаты, заглянуть в каждый мешок и не быть за то наказанным.
Первым делом он проверил полки, где стояли бутыльки с готовыми снадобьями. Если Стжежимир заранее заготовил лекарство, то должен был оставить его там. Ни одна записка, прикреплённая к бутылькам, не помогла. Каждое снадобье носило своё название, чаще на троутоском, которого Ежи почти не знал, да и названия своего лекарства он никогда не спрашивал, ни к чему это было. Поэтому пришлось открыть каждый бутылёк и понюхать содержимое.
Ежи перепробовал все бутыльки, полез в отчаянии по сундукам и ящикам, но не нашёл ничего, кроме книг и запасов трав и порошков.
– Ежи! – раздался голос снаружи. – Ежи, давай сюда.
Крик заставил вздрогнуть, очнуться, словно от страшного сна. На лбу выступила испарина. Пока не было найдено лекарство, нельзя было уходить. Быть может, стоило попробовать пробраться в спальню? Там точно что-то оставалось…
– Ежи! – нетерпеливо позвал Длугош. – Шустрее!
Ослушаться своих тюремщиков Ежи не мог, но и остаться без лекарства тоже. И то и другое равносильно смерти.
Он торопился изо всех сил. С силой Ежи толкнул дверь мастерской, взметнулся пепел, закружил чёрным облаком, забился в ноздри и в горло, и юноша закашлялся ещё сильнее.
Поднимаясь по лестнице, он пару раз чуть не провалился вниз, ступени ломались, хрустели, как тонкая ледяная корка на пруду в начале зимы. Ежи взбирался, хватаясь за стену, и старался внимательно смотреть себе под ноги.
И когда он добрался до второго этажа, то увидел, что от него ничего и не осталось, только черепица, только торчащие, словно клыки, обломки стен.
– Ежи, пустошь тебя поглоти! Сюда! Или я горло тебе перережу.
– Сейчас! – хотел крикнуть Ежи, но только зашёлся кашлем.
Он попытался разгрести обломки, добраться туда, где была когда-то его спальня, но не смог. От приступа кашля он согнулся пополам, глаза заслезились от пыли, ослепли. Дом возмущённо заворчал, заскрипел, как мертвец, которого подняли из могилы. Дом и вправду умер. Ежи не стоило нарушать его покоя.
Пол проседал под каждым шагом и грозил обвалиться.
– Сюда! Немедленно! – послышался голос Гжегожа, и Ежи замер на месте.
Ему не найти снадобье, а если он не вернётся сейчас же к дознавателю, то его убьют. Смерть ждала Ежи в любом случае. Беспомощно он оглядел ту разруху, что осталась от родного дома, и осторожно стал спускаться по лестнице.
Из глаз полились слёзы, задрожали непослушные руки. Ежи не перестал кашлять, даже оказавшись на улице. Подкосились ослабевшие ноги, он упал. Поднялась в воздух зола, накрыла тонким покрывалом.
Грудь тряслась от кашля, Ежи хрипел, пытаясь вдохнуть, но только открывал рот, кашляя снова и снова. Рядом затопали тяжёлые сапоги.
– Хлопец, ты чего?
Это был Длугош. Он подхватил Ежи под руки, помог подняться и почти протащил на себе до дома Пшемыслава Толстяка.
– Чего это с ним? – послышался резкий голос Гжегожа. – Ежи, ты наглотался какой дряни, что ли? Что ты выпил?
Вместо ответа из груди вырывались только хрипы. Длугош опустил Ежи на землю, присел рядом.
– На, выпей, – протянул он баклажку.
Ежи пролил воду себе на грудь, прежде чем смог сделать хоть пару глотков. Он чуть не захлебнулся, но упрямо пил, пока кашель не стал затихать, пока не получилось вдохнуть морозного воздуха.
Наконец он пришёл в себя, огляделся. Рядом стояли Гжегож и Длугош, смотрели на него хмуро. В стороне шумели рабочие, они обкладывали каменного идола булыжниками, чтобы спрятать надёжно от людских глаз.
– И шо это было? – нахмурился Гжегож, присев на корточки.
Он склонил голову набок, как большой чёрный кот, верхняя губа задёргалась от нетерпения и злости, оголяя неровные жёлтые клыки.
– Я болен, – сипло выговорил Ежи. – Кашляю.
– До этого ты не больно кашлял, – заметил Гжегож.
– Мне снадобье нужно. Если его не пить, то хуже становится. Как раз срок подошёл, я надеялся…
– Найти снадобье в запасах целителя? Это он тебя поил своими зельями?
– Лекарствами.
– Охотники разберутся, чем он там тебя поил. Как часто эту дрянь принимать нужно?
– Раз в седмицу обязательно, лучше чаще. Чем реже, тем мне тяжелее.
Гжегож стрельнул глазами на развалины дома, поглядел снова на Ежи.
– Насколько тяжелее?
– Задыхаться начинаю, – Ежи сам не понял, почему вдруг почувствовал себя виноватым.
Гжегож поднялся, хлопнув себя руками по коленям.
– Длугош, найди мне лекаря, и поживее. Желательно такого, чтоб он жил при Совиной башне.
– Чародея?
Гжегож ощерился, словно разъярённый кот.
– Какого ещё чародея, курвин ты сын? – голос, как скрежет когтей по дереву. – Ты за этим чародеем сам поедешь на каторгу на Холодную гору или мы все вместе туда потащимся? Обычного целителя приведи, но постарше, и чтобы он жил в Совине до Хмельной ночи. Ясно?
– Ясно, – недовольно выдавил Длугош. – Только попробуй теперь такого найди, – Он не стал терять времени, пошёл вниз по дороге к предместьям, что манили дымом из печных труб и гулом голосов.
В противоположную сторону по безжизненным пустошам сгоревшего города Ежи побрёл в сопровождении Толстяка и Гжегожа.
Напоследок Ежи оглянулся на дом Стжежимира, на рабочих и на быстро выросший курган вокруг каменной морды. Всё было ему знакомо, но ничего не осталось прежним.
Прочертили по городу сумерки. Небо на севере раскрасила белыми пятнами надвигающаяся пурга. Снег полетел в лицо, и Ежи прищурился, плетясь следом за Гжегожем. За спиной сопел сердито Толстяк.
Ежи был рад вновь оказаться в своей клетушке, спрятаться от холода и ветра, укутаться в шерстяное одеяло и даже получить миску горячей похлёбки. Гжегож велел кормить его три раза в день, и Ежи не знал, чем заслужил такую благосклонность.
К ночи кашель затих. Ежи знал, что это ненадолго, что после станет только хуже, но от усталости не чувствовал страха, только смертельное безразличие, и погрузился в глубокий сон без сновидений. Было ещё темно, когда его разбудил Толстяк.
– Вставай, к тебе целитель пришёл.
Ежи захлопал ресницами, щурясь от яркого света пламенника в руках Толстяка.
– Целитель?
– Ага, которого Гжегож велел найти.
– Кем работает Гжегож? – спросил вдруг Ежи. Всё время он молчал, не задавал вопросов, говорил лишь, если его спрашивали, но миска супа, одеяло и обещание найти целителя заставили страхи притихнуть. – И ты тоже? Вы меня допрашиваете, но даже не говорите, кто вы такие.
Толстяк плотно поджал мясистые губы и нахмурился. Ежи пожалел, что спросил его, и больше не стал задавать вопросов, поднялся с тюфяка, неохотно сбросил с плеч одеяло, ёжась от холода. В подземельях не было печей, только в комнате, где встречал его Гжегож, горел огонь в маленькой кособокой печурке, топившейся по-чёрному, и дым выходил через маленькое оконце у самого потолка. Ежи отныне всегда чувствовал холод, пусть ему и милостиво отдали дырявый тулуп.
Из соседних камер редко доносились звуки, лишь порой, будто далёкое сновидение, прорезал тишину чей-то глухой кашель или тихий вздох. Ни шорох, ни стук ложки о дно деревянной миски не нарушали мёртвую тишину, и казалось порой, что пленники вросли в камень, соединились кровью и плотью со стенами темницы, в которой они все гнили.
Но у Ежи появился шанс выбраться. Ведь так? Ведь не без причины звал его к себе Гжегож, не без причины искал для него целителя? Ежи нужен был ему живым и здоровым, и осознание собственной ценности, пусть и сомнительной, дарило надежду. Ежи выберется, обязательно выберется и больше никогда не вернётся в подземелья замка.
На этот раз Толстяк привёл Ежи не к Гжегожу, да и комната оказалась другой. Ещё меньше и грязнее, она была скудно освещена парой лучин, а из мебели там стояла одна-единственная лавка. Видно, прежде это была простая темница, но теперь на лавке, разложив свои инструменты, сидел целитель.
Он назвался Яцеком, был немолод и толст, щурился в полутьме, словно крот, и носил пышные усы, что так любила старая рдзенская знать малая и великая.