Ежи кивал без остановки. Он вышел из покоев Рогволода Белозерского, улыбаясь как последний дурак, и даже мальчишка, драивший лестницу, по которой спускался Ежи, крикнул вслед, что Ежи якобы залил все ступени слюной.
Глупо было бы пререкаться с незнакомым мальчишкой, но Ежи всё равно обозвал его тупицей и поспешил поскорее выйти из западного крыла Совета. Верно, был где-то прямой проход до самого подземелья Тихой стражи, но он был неизвестен вчерашнему сыну кухарки, пусть за один короткий месяц он успел превратиться из простого слуги в ученика самого Гжегожа, прозванного Безродным – такого же человека из ниоткуда, ставшего однажды главой Тихой стражи. Чудно то было, но даже мысль об этом вселяла Ежи нечто похожее на надежду. Ведь раз бездомный мальчишка Гжегож смог подняться так высоко, то, может, и для сына кухарки существовало лучшее будущее?
Прошёл короткий месяц, злой морозный трескун, а Ежи уже держал меч в руке и каждый день учился наносить им удары. Пусть пока всегда били его, а меч был затупленным, но разве мог когда-то об этом мечтать простой слуга целителя?
Глупая улыбка так и не успела стереться с лица, когда на заднем дворе замка, где крутились торговцы, сновали туда-сюда прачки и поварята, стражники и поломойки, Ежи повстречал Гжегожа.
– Идём, – позвал за собой мужчина.
Он натянул на лоб капюшон, скрывая половину лица и прячась от пронизывающего до костей ветра, дувшего с реки.
– Что говорит дочь Рогволода?
Ежи прикусил от переживаний губу. Щенсна была права: одним неверным словом он мог погубить Венцеславу.
– Она ругалась на чародеев, сказала, что они разрушили её жизнь.
– Бедняжка, – с презрением буркнул Гжегож.
– И весь город. Госпожа Венцеслава сказала, что ненавидит чародеев.
– Как и положено жене Охотника.
По дороге им повсюду встречались воины со знаками Холодной Горы. Ежи слышал от Длугоша, что два новых отряда пришли из Лойтурии, никто из чужаков не говорил по-рдзенски, но работали они слаженно, быстро. За седмицу в столице поймали двоих, чью кожу обожгли лойтурские клинки. Раньше, когда до Ежи доходили подобные слухи, он опасался за жизнь Милоша и Стжежимира, думал, куда они пойдут с Горицей, где найдут работу и жильё, но теперь его не покидала мысль, что его собственный отец был чародеем, что повернись всё немного иначе, и тогда на Трёх холмах меч ошпарил бы кожу Ежи, как кипяток. Спаслись бы они тогда с Весей?
Воспоминания о Весе, как и обо всём, что было ещё недавно в его жизни, Ежи казались странными, такими далёкими, словно не осталось от них ничего, как не осталось и Совина. Ежи обещал себе каждый день, что заслужит доверие Гжегожа, заслужит свою свободу и тогда найдёт мать, Весю и Милоша, найдёт их всех, и они заживут по-прежнему.
Но когда рядом шагал Гжегож, когда Охотники при встрече отступали с недовольством в сторону, Ежи понимал, что вряд ли когда-нибудь будет по-прежнему.
Он хотел расспросить Гжегожа о Венцеславе, но не решался. Глава Тихой стражи редко делился своими мыслями. То, что он отправил Ежи с заданием, – знак большого доверия, не иначе, но вряд ли стоило пока рассчитывать на большее.
– Что ты ей сказал о своей новой службе?
– Как ты и велел, что отныне тружусь на кухне.
– Хорошо, – Гжегож направлялся на северо-восток столицы, туда, где месяц назад из-под земли вырвался огненный дух и разорвал город в клочья.
Ежи было жутко туда возвращаться, тяжело вспоминать побег по узкой улочке от Охотников и всё, что последовало за ним. С болью в сердце он узнавал каждый поворот, каждый дом, что стал отныне могильным камнем самому себе. С нарастающей тревогой Ежи ожидал увидеть Забытый переулок, где, должно быть, не осталось ничего после огненной бури.
И тут опасения его разбились под настойчивыми ударами десятков молотков.
От Забытого переулка доносился гул голосов и скрежет пил. Ежи чуть не сорвался на бег, чтобы поскорее заглянуть за следующий поворот, сдержался и пошёл дальше подле Гжегожа.
– Посмотри, – сказал глава Тихой стражи, остановившись на углу. – Совиную башню разносят по камешкам. Всё, что осталось, теперь уничтожают.
– Зачем?
Ничто не отделяло больше Совиную башню от остального города. Снесли все ограждения. От переулка к башне сновали люди, возили по снегу телеги, нагруженные камнями, и даже отсюда можно было разглядеть, что заросли вокруг озера вырубили под корень, а сохранившееся основание башни разобрали.
Ежи не помнил, какой башня чародеев была до Хмельной ночи, она предстала перед ним уже грудой камней, зараставшей постепенно травой, кустарником и молодыми деревцами. После он узнал Совиную башню иной – пугающей, как пугает живого человека любое кладбище напоминанием о смерти. Теперь башня обращалась в чистое поле, и скоро не должно было остаться ничего, кроме рассказов о былом.
– Зачем они это делают?
Сначала проскочила мысль, что так мстили чародеям даже после их смерти, постарались уничтожить саму память о них, но ведь все прошлые лета Совиной башни слишком боялись, чтобы просто приблизиться к ней. Что изменилось?
– Охотники будут строить здесь свою крепость, – Гжегож сложил руки на груди. – В начале седмицы пришло письмо из Кальтберга, вчера начались работы. В Совине построят город в городе. Не удивлюсь, если они поставят там трон и посадят на него лойтурца.
– А что же король?
– Он, как всегда, ничего не возразил. Его жена и сын во всём поддерживают Лойтурию.
Ежи изо всех сил пытался сообразить, почему это так злило Гжегожа, ведь давно известно, что Империя указывает верный путь для всех людей, славит Создателя и несёт его свет и знание, а Лойтурия, как верный пёс, следит, чтобы ни человек, ни дух не нарушили заданный порядок. Так отчего Гжегожу это казалось неправильным?
Тяжёлый взгляд был у главы Тихой стражи, будто в душу смотрел и всё в ней видел.
– Ты совсем недалёкий, верно, Ежи?
– Ну да, – пожал плечами юноша.
– Лойтурия желает посадить на рдзенский престол своего человека, который будет выполнять всё, что скажет лойтурский король. Надо будет – прогонит всех чародеев, дело-то богоугодное, ну и что, что мы останемся без защиты от ратиславцев. А захотят лойтурцы, и мы отдадим им Твердов.
– Зачем? Это же наш город, – искренне возмутился Ежи.
– Затем, что им так нужно. Найдут причину. Вот смотри, Ежи, столица Рдзении – Совин. А в Совине строят вторую крепость после королевской. Почему? Потому что рдзенцы не справились с чародеями, потому что пустили их в город и позволили его сжечь. Значит, мы неспособны сами править своей землёй, нам нужен правитель из Лойтурии. Только знаешь, что я думаю? Я думаю, что Идульф Снежный для того и привёл в город ведьм, чтобы все так решили и признали рдзенского короля слабым.
– Нарочно?
– Нарочно, – кивнул Гжегож. Он был ниже Ежи, но говорил и смотрел так, будто это Ежи глядел на него снизу вверх. – Сам подумай, он привёл в город сначала одну ведьму, потом вторую, разрушил защиту на стене, а потом и вовсе позволил духам сжечь весь Совин. Сам Идульф выкрутиться не смог, хотя пытался, но Лойтурия всё равно осталась в выигрыше. По всей Рдзении теперь их отряды, а в городе вот-вот появится новая власть. Идульф Снежный задумал это давно, неспроста же он женился на дочери члена совета Старшей Совы и стал таким образом ещё ближе к власти. А его юная жена, говорят, имеет влияние на самого принца.
Наконец прояснилась картинка, и Ежи поджал губы.
– Понятно.
Гжегож улыбнулся чему-то и пошёл прочь от Забытого переулка.
По дороге до замка он расспрашивал о занятиях на мечах, обещал посмотреть, чему успел научиться Ежи, хотя тот и заверял, что умел разве что держать меч в одной руке, а после Гжегож дал ему монетку и разрешил отдохнуть вечером, чего ещё ни разу не случалось раньше.
И стоило Гжегожу скрыться за дверью, что вела на кухню в королевском крыле, Ежи сорвался с места и бросился обратно к западному крылу, где проживали семьи совета.
Стрелой он взлетел по ступеням к покоям Венцеславы. Его пропустили без вопросов, вспомнили, что он заходил совсем недавно.
Дверь княжеских покоев открыла перепуганная смазливая девчонка чуть младше самого Ежи.
– Что такое? – спросила она.
– Мне надо к госпоже Венцеславе.
Девчонка оглядела его с ног до головы и закрыла дверь, буркнув «подожди».
Впустила Ежи старуха Щенсна, закрыла за ним, прислушалась к звукам в коридорах, припав ухом к двери.
– Что стряслось? – покосилась она на Ежи, когда убедилась, что с той стороны никого не было.
– Я расскажу госпоже Венцеславе.
– Госпожа уже отдыхает, – Служанка скрестила руки на груди. – Мне говори, а я всё передам.
Ежи хотел сначала настаивать на встрече, но решил, что так только потеряет время. В конце концов, Щенсна всегда была при Венцеславе, и, верно, госпожа доверяла ей так же, как Милош доверял самому Ежи.
– Тихая стража считает, что Идульф назло всё подстроил с ведьмами, чтобы лойтурцы захватили власть в Рдзении. И Гжегож верит, что Венцеслава подговорит принца Карла уступить престол лойтурцам.
То ли Ежи так плохо пояснял, то ли Щенсна была несообразительной от старости, но повторить всё пришлось не раз, пока старуха не поняла, в чём подозревал её госпожу глава Тихой стражи.
– Ишь ты, – поцокала языком старуха. – Послушай, Ежи, возвращайся к Гжегожу Безродному и ни о чём из этого ему не рассказывай.
– Я ж не дурак сам себе могилу рыть, – надулся парень.
– Может, и не дурак, но в этом деле надо быть осторожными. К нам больше не ходи, если понадобишься, то я оставлю… да вот этот старый ключ от кладовки, – служанка отцепила от связки с ключами, что висела на поясе, старый ржавый ключ с обломанным концом. – Если найдёшь его в каменной вазе, что стоит у больших дверей в восточное крыло, то приходи. А если нет, то живи пока своей жизнью. Запомнил?
Весь день и следующую ночь Милош провёл в храме. Ему некуда было идти, а принять решение оказалось не так и просто.