Служанка встала рядом, пока её госпожа пила, наблюдала обеспокоенно и будто совсем не замечала холода, хотя Ежи начинал зябко обнимать себя руками. Комната быстро остывала.
– Так что ты сказала ублюдку Гжегожу про дитя?
– Щенсна, – строго одёрнула служанку Венцеслава. – Не смей так выражаться.
– Прости, Лебёдушка, – заискивающе защебетала Щенсна. – Но сил моих нет видеть этого негодяя, сколько он крови у тебя выпил. Так что же?..
– Я сказала всё, о чём договаривались: что ищу умелого лекаря, который поможет избавиться от ребёнка.
Венцеслава вернула служанке кубок.
– Но в таком деле не лекарь нужен, а чародей.
– Зачем? – встрял в разговор Ежи.
Он чувствовал себя лишним и плохо понимал, почему его ещё не прогнали.
– Помнишь былину о первых рдзенских князьях? Они все появились на свет недоношенными. Младенцы рождались слабыми, едва живыми, и тогда их кидали в воды озера. Оно сияло золотом и наделяло княжеских детей небывалой силой и здоровьем, и самое главное, позволяло им жить. В былине говорится, они росли не по дням, а по часам, и пока обычный ребёнок только учился ползать, княжичи уже бегали.
– То былина, моя драгоценная, – напомнила Щенсна.
– Я тоже так думала, – Венцеслава вскинула подбородок, чтобы лучше рассмотреть служанку. – Пока осенью не помогла тебе, Ежи, выкрасть фарадальское чудо. Меня поразил тот яркий, небывалый свет, то золотое сияние и нездешние голоса. И это чудо спасло Милоша. Выходит, есть на самом деле золотые воды, значит, я могу спасти своего ребёнка.
– Если в озере у Совиной башни и были когда чародейские силы, то все пропали, – скривила губы Щенсна. – Сколько времени утекло со времён первых князей.
– Охотники теперь роют глубоко, – возразила Венцеслава. – Если что и осталось в подземельях, то мне нужно это добыть.
– Лучше вели отцу нанять людей и выкрасть ещё одно чудо у фарадалов. С этих проходимцев не убудет.
Рука Ежи будто по собственной, отделимой от него воли, потянулась к груди, туда, где под рубахой прятался совиный оберег. В который раз мысли вернулись к чародею на Трёх Холмах, тот мёрз теперь под глубокими снегами и всё ждал, ждал, когда вернётся к нему Ежи, когда исполнит обещание и подарит вечный покой.
Щенсна оглянулась на распахнутое окно и воскликнула раздражённо:
– Пошла прочь! Кыш, кыш! Проклятая птица.
Она вскочила с места и кинулась к окну, чтобы захлопнула ставни.
– Здесь сидел ворон, вы не видели? До чего же мерзкие птицы, – служанка задёрнула шторы. – Однако поздно уже, моя Лебёдушка. Пора тебе отдыхать, тревожный вышел день, долгий, – и она посмотрела недовольно на Ежи.
Он не мог оставаться в покоях князя Белозерского, значит, оставалось лишь вернуться в комнату в восточном крыле. Туда, где, быть может, его уже ждало наказание за предательство.
Гжегож должен был желать его смерти.
Покинув покои Венцеславы, Ежи долго бродил по коридорам замка и размышлял, куда мог теперь податься, кого просить о защите и помощи, но все мысли о побеге казались бессмысленными. Он был привязан к Яцеку и Гжегожу, оба держали нить его жизни крепче, чем сама Морена-смерть.
Коридоры замка плутали, словно лесные тропы, но Ежи хорошо различал каждый поворот, каждую дверь даже в темноте. Он с детства привык наводить порядок в полумраке, в полной тишине, пока спал королевский целитель, он привык выходить в лабиринт Совина и гулять по его запутанным улицам и потому быстро выучил паутину замковой темницы и запомнил переходы восточного крыла.
Ноги сами несли его к узким оконцам, откуда видно было стройку лойтурской крепости. До самого основания стёрли Совиную башню, ничего не осталось, кроме подземелий.
Телеги и горы привезённого камня – всё было припорошено свежим снегом. Пока Ежи скрывался от зимы в тёплых комнатах замка, за его стенами день сменился ночью, и снег успел покрыть весь город.
Было тихо и до ужаса пустынно. Ежи пугала серость зимней ночи, пугали развороченная земля и опустевший берег озера там, где всегда стояла Совиная башня. Прежде Ежи опасался её, почти ненавидел, как ненавидел всех чародеев, кроме Милоша и Стжежимира, но что-то изменилось в его душе.
Он всегда тосковал по ни разу не виденному отцу, тосковал по потерянной родной душе, по своему защитнику и наставнику. Часто в детстве Ежи представлял, что его отец сражался на Трёх Холмах среди других пехотинцев, сражался среди обычных кметов и ремесленников, созванных в ополчение, но отец оказался чародеем. Он не стоял в общем строю, не держал в руках топор, он высекал пальцами молнии и заставлял землю содрогаться.
Вдруг пол под ногами пошатнулся.
– Э-э-э-э-эр-р-р…
Из-под земли раздался вой. Восточное крыло закачалось, затряслось.
Ежи не удержался на ногах и упал.
– Курва! Сюда, сюда! – сквозь рёв прорвался человеческий голос.
Но земля вновь гулко зарыдала, и плач её, подобный рычанию медведя, разнёсся по всему замку, добрался до каждого угла и полетел дальше, в город.
Ежи ухватился руками за подоконник и подтянулся наверх.
– Сюда! На помощь! – вопили внизу.
Огромный провал образовался у озера – чёрная зияющая, точно пасть зверя, яма, из которой полезли люди. Они быстро заполонили берег, зазвенела сталь.
– На помощь! Помогите!
Голоса смешались с рёвом и дребезгом. Лишь отдельные слова удавалось урвать у бури. Кричали и на лойтурском. Охотники.
Снова затрясло замок, и Ежи вцепился в подоконник что было сил, опасаясь выпасть из окна.
В темноте никак нельзя было понять, от чего бежали Охотники. Ежи не сразу понял, что далеко внизу на белом снегу мельтешили не только люди.
– Чудища! Чудища!
Из глубины земли послышался довольный рокот.
Совиная башня не была до конца разрушена. Там, внизу, таились ещё древние силы, прорывались наружу, пожирали живое.
Ворон на замковой башне закричал в ночи, и ему ответили встревоженные птицы, взмыли в небо, собираясь в стаи, и закружили чёрным вихрем.
Над Совином запел надломленно колокол.
Глава 23
Всё прошло пугающе быстро. Затихли крики, не слышны стали звериные рыки. Ежи стоял, прижавшись к каменной стене, и не смел выглянуть наружу. За окном медленно проплывало серое зимнее утро. Вокруг Совиной башни стояла мёртвая тишина. Звуки битвы сместились ближе к городу.
Тело одеревенело, не было сил сдвинуться с места. Ежи закрыл глаза, но по-прежнему видел, как летели в разные стороны человеческие руки и ноги, как растекалась по снегу кровь. В ушах стоял пронзительный крик. Ежи зажал уши руками, но всё равно слышал его так же громко, так же ясно.
– А-а-ар! – зашелестел воздух, и на окно приземлился чёрный ворон. – А-а-ар! – повторил он, щёлкая клювом. – Е-эж-жи, – проговорил он с трудом. – Е-эжи!
Юноша вздрогнул. От страха он не сразу сообразил, что перед ним непростая птица.
С первыми словами из горла вырвался слабый писк:
– Бабка Здислава? – спросил он робко. – Это ты?
Ворон кивнул.
Ежи судорожно выдохнул пару раз. Ужас не отпускал, руки дрожали, клацала челюсть. Его трясло то ли от холода, то ли от страха. Опасность была далеко внизу, в замке нечисть не могла его достать, но всё человеческое существо, всё разумное, что заставляло жить, дышать и выживать, кричало, что нужно бежать прочь из замка, из города, из этих проклятых невинно пролитой кровью земель.
Но во встрече со Здиславой было что-то из прежней, менее одинокой жизни, и это привело Ежи в чувства.
– Как ты здесь оказалась?
Птица наклонила голову на один бок, на другой, встрепенулась, похлопала крыльями.
– Ы! Ты! – выговорила она.
– Ты за мной? – удивился Ежи.
Он подошёл ближе, чтобы лучше рассмотреть Ворона, и невольно увидел часть двора, усыпанного мёртвыми изуродованными телами. Дальше, там, где некогда стояла Совиная башня, зиял чёрный провал. Ежи плохо мог что-либо разглядеть издалека, но оттого воображение рисовало ещё более страшные картины.
Ворон издал странные нетерпеливые звуки. Он явно хотел что-то рассказать, объяснить, но слишком тяжело каждое слово рождалось в мощном клюве.
– Иди, – выплюнул он, вытянув голову. – Иди! Туда. Вниз, вниз!
И, переборов себя, птица стала повторять одно и то же:
– Вниз, низ, низ.
Ежи перевёл взгляд на разверзнувшуюся дыру в земле, уводившую глубоко под основание замка и башни.
– В подземелья? – Ежи подумал, что старая Здислава сошла с ума.
Ворон нетерпеливо закивал головой.
Из груди парня вырвался рваный, точно кашель, смех.
– Даже не подумаю. Ты смерти моей хочешь?
От подножия замка послышались голоса. Ежи выглянул из окна. Серые плащи расползлись вокруг провала, сливаясь с утренним маревом. Охотники осматривали погибших, искали выживших, но забрали только одного, увели его обратно в замок.
Ворон тоже наблюдал за Охотниками. Когда они ушли, спрыгнул на пол и посмотрел внимательно на Ежи, тот догадался, что Здислава снова попробует уговорить его зачем-то идти в подземелья.
– Даже не надейся, бабка Здислава. Я не такой дурак, – нахмурился он.
Ворон встрепенулся, расправил крылья, и вдруг по его телу пробежала судорога. Упало правое крыло, изогнулась шея, сломался хребет. Ежи услышал, как захрустели тонкие птичьи кости. Лапы подкосились, удлинились, перья втянулись под кожу. Голое уродливое тело изогнулось и вытянулось.
Ежи отвернулся в отвращении, ему снова захотелось сбежать. Не раз он видел, как Милош превращался в сокола, и всегда это пугало его, но старческое дряблое тело, что заново рождалось перед ним на полу, заставило тошноту приблизиться к горлу.
Ведьма обращалась долго, и Ежи слушал её хрипы и тихие стоны, слушал, как рвалась и заново срасталась кожа, как старуха после долго и тяжело дышала, лёжа на холодном полу.
У неё не было с собой одежды. Она осталась нагой. Ежи взглянул только краем глаза и в ужасе отвернулся, уставился в тёмный проход замка, и содрогнулся всем телом.