Но переливом звона и пением льда всё громче журчала вода. Ежи облизнул окровавленные губы. Вода. Подземный ручей. Хотелось сорваться с места и кинуться дальше бегом, сила вдруг вернулась к нему и наполнила всё тело, но некто шёл по-прежнему медленно и никуда не спешил.
А вода звала Ежи, звала вперёд, разбивая мрак подземелий и обещая что-то настоящее. Где он? Где ручей? Как близко? Сколько шагов осталось? Ежи казалось, что журчание стало таким громким, что следующий шаг он сделает уже прямо в воду.
Скоро он и вправду почувствовал, как промокли ноги. Под сапогами захлюпало, и холод стал ещё пронзительнее, ещё тяжелее. Ежи застучал зубами, тело быстро коченело.
И вдруг его отпустили. Пальцы разжались, нырнули в черноту, в никуда. Ежи остался совсем один.
Он закрутил головой удивлённо и настороженно, готовый к тому, что со всех сторон на него набросятся чудовища, вцепятся зубами в ноги и руки, разорвут живот и разгрызут шею, растащат по углам прежде, чем он успеет осознать, что мёртв.
– Назовись…
Голос сотряс тишину, заглушил журчание ручья. Ежи сделал шаг назад и застыл.
Он вслушался напряжённо в звук воды. Ручей протекал рядом, в паре шагов, теперь не осталось никаких сомнений, а голос… человеческий голос. Откуда он донёсся? Ежи не отвечал, и голос тоже молчал так долго, что можно было уже поверить, что он лишь почудился раненому и ослабленному Ежи.
Но снова проревело:
– Назовись.
– Ежи, – робко прошептал юноша, и собственная речь показалась ему чуждой и неправильной, не принадлежавшей этому месту.
Темнота снова замолчала, обдумывая услышанное. Тишину можно было почти потрогать на ощупь, столь вязкой и тяжёлой она стала.
– Что ты носишь в груди и что на груди?
Голос был мужским и тихим, усталым и обессиленным, но звучал громче песни ручья и мыслей Ежи, он заглушал мрак и разгонял страх. Слова походили на старое заклятие, точно начало стиха, что требовало продолжения, но этого сын кухарки знать не мог.
– Э-э-э… У меня есть совиный оберег, – он схватил его правой рукой и снова выставил перед собой, как самую надёжную из защит. – С ним я имею право здесь находиться.
Долгая задумчивая тишина стала ему ответом. Ежи почти позабыл о своём страхе, таким долгим вышло молчание.
– Нет… Ты… другой.
Скрежет и глухой звон влились на мгновение в песню ручья.
– Чужой. Пустой.
– Пусторождённый, – повторил Ежи, точно продолжая разговор со Здиславой.
– Кто дал тебе совиный оберег, пусторождённый? – голос сделался строгим и напомнил вдруг ту манеру, с которой обращались Пресветлые Братья к грешникам, пришедшими молить о прощении.
– Один чародей, он попросил меня отнести оберег в башню и показать кому-нибудь…
– Кто пустил тебя в башню, пусторождённый?
– Никто. Охотники раскопали проход, а я пробрался. Ведьма сказала мне, что с оберегом чудища меня не тронут…
– Проход?
Воздух зазвенел от гнева.
– О чём ты говоришь, пусторождённый?
– Кто ты такой? – вопросом на вопрос ответил ему Ежи. – Почему ты здесь? Ты человек?
– В подземельях Совиной башни нелюдей нет, пусторождённый.
– Но если ты человек, то как живёшь здесь? Здесь же холодно и темно. И поесть нечего…
– Мне давно не нужна пища, пусторождённый.
– Почему?
Голос зазвучал раздражённо и оттого стал вдруг почти человеческим:
– Зачем ты задаёшь столько вопросов, пусторождённый? Зачем ты пришёл? Почему тебя пустили чародеи башни?
– Чародеев давно нет, – нахмурился Ежи.
Он вглядывался во мрак, всё ещё надеясь разглядеть хоть размытые очертания своего собеседника, но ему удалось только уловить серебристое переливание быстрых вод там, где бежал ручей.
– Нет?
– Я пришёл сам, потому что мне нужна чародейская вода. Меня прислала одна ведьма, Здислава, она не из башни.
Зазвенело ржавчиной старое железо.
– Где дети Старшей Совы?
Ежи не сразу сообразил, что речь шла всё так же о чародеях.
– Их нет. Охотники всех убили. Может, кто и спасся, но все они убежали из города.
Он укусил себя за губу от волнения, животный страх за собственную жизнь поблёк, и в груди зародилось нечто странное, сродни сочувствию и жалости к одинокому голосу в темноте подземелий, и он вдруг начал захлёбываться собственными словами:
– Совиную башню давно сожгли, ещё лет двадцать назад. Я её даже не видел никогда… ну, целой. Она потом стояла ещё разрушенная долго, до этой зимы. Охотники решили построить на её месте свою крепость. А чародеев больше нет, совсем нет. То есть мой бывший хозяин чародей, и его ученик тоже, но они почти не колдуют, потому что нельзя. И ещё есть лесная ведьма, но она сбежала из Совина, я даже не знаю куда… Может, она и вовсе мертва.
– Лесная ведьма? – прервал его голос, и разбились вдруг равнодушие и сонливость. – Где она? Где лесная ведьма?
– Ушла.
– Насовсем?
– Я не знаю, – пожал плечами Ежи.
Голос снова долго молчал.
– Зачем ты пришёл, пусторождённый?
– За чародейской водой, – повторил Ежи и приподнял левую руку, показывая темноте ведро. – Она нужна, чтобы спасти ребёнка.
Ручей протекал совсем рядом. Ему нужно было сделать только шаг, набрать полное ведро и бежать без оглядки. Чудища не тронули бы Ежи, только дорогу он вряд ли бы нашёл. Сколько коридоров в подземельях? Сколько поворотов?
– Я разрешу тебе набрать воды, – решил голос. – Но ты будешь должен сослужить мне три службы.
Ежи напрягся в предвкушении недоброго.
– Что я должен сделать?
– Напои меня водой из ручья, пока я не избавлюсь от жажды, – это первая служба. Найди у ручья мёртвую птицу, напои её тоже – это будет вторая. Забери ту птицу с собой, когда будешь уходить, отнеси её лесной ведьме. Это третья твоя служба и последняя.
Ежи облегчённо вздохнул.
Простыми оказались задачи, ожидания были в разы страшнее. На мгновение всё же закралось в душу сомнение. Странной была просьба о мёртвой птице, но не самой страшной. В конце концов, птицу Ежи мог выбросить, как только выбрался бы из подземелья, незнакомец об этом никогда не узнал бы.
Ежи осторожно, ощупывая мысом сапога землю перед собой, подкрался к ручью. Наконец, нога его провалилась ниже, не найдя опоры, промокла ещё сильнее, и юноша опустился на землю, чувствуя, как намокли колени, рукой коснулся воды и сначала умылся сам, смывая кровь с лица. Ледяная вода потекла тонкими каплями за воротник. Защипало лоб, но Ежи старательно промыл рану и напился сам, прежде чем положить ведро на дно мелкого ручейка. Он долго ждал, пока наберётся вода. Голос молчал, не торопил.
От ручья веяло зимней стужей. Задеревенели руки и ноги.
Наконец воды набралось почти с половину ведра, Ежи решил, что этого более чем достаточно для хозяина подземелий, и поднялся.
То ли усталости, то ли от холода, то ли от неизвестных чужих чар мысли замедлили свой бег, ушли тревога и страх.
– Я не вижу, где ты, – произнёс он.
– У стены.
– Говори, чтобы я мог идти на звук.
Ежи поднял ведро и сделал широкий шаг, пытаясь пересечь ручей. Пяткой он угодил в воду, но носком встал на твёрдую землю, перенёс вторую ногу и оказался на другом берегу.
– Я давно не говорил ни с кем, пусторождённый. Порой мне казалось, я забыл человеческую речь. Никто не заговаривал со мной очень давно. Двадцать лет, ты сказал? Я помню, как чародеи ещё приходили сюда, но даже тогда ни один не смел заговорить со мной. Они боялись меня, боялись самих себя. Ведь кто я, если не самая их суть?
– А кто ты? – сорвался поспешный вопрос с губ, и Ежи уже не мог поймать его, сжался в испуге, что получит ответ.
– Тебе нужно моё имя? Но именами не делятся с незнакомцами.
– Почему?
– У имён слишком большая власть над жизнью, разве ты не знал, когда так легко назвался сам? Разве никогда не боялся, что враг подслушает твоё имя и найдёт по нему твою нить?
Ежи растерялся, он даже не понял до конца всё, что сказал голос.
– Почему ты здесь?
– Потому что такова моя судьба. Потому что я сын своей матери и своего отца.
Юноша протянул руку в сторону, коснулся холодной шершавой стены и пошёл на голос, скользя пальцами по стене.
– Здесь есть кто-нибудь ещё?
– Есть мы. Дети и стражи. Первые из детей.
Пальцы задели железный выступ. Ежи вздрогнул и остановился. Он слепо ощупал выступ, оказавшийся крюком, и толстую цепь, что свисала с него.
– Иди, я рядом, – позвал спокойный, тихий голос – ему легко было довериться.
Ежи громко сглотнул и так же шумно выдохнул. Он сделал ещё шаг, касаясь теперь цепи, перебирая пальцами крупные звенья.
Цепь слабо покачнулась, издавая тихий скрипящий звон.
– Я не понимаю, – признался потерянно Ежи. – Не понимаю этого места и тебя.
– Дай мне напиться.
Цепь пересекалась с ещё одной, и ещё, они сплетались между собой в тяжёлый кокон, а под этой грудой железа теплилось нечто живое, дышало тихо и натужно.
– Дай мне напиться, – чужое смрадное дыхание коснулось лица Ежи, и он едва не отпрянул назад, но сдержался, поднял ведро двумя руками. От незнакомца мерзко пахло гнилью и грязью, и к горлу подкатил ком.
Некто, что провёл Ежи по лабиринту, не пах вообще, он был холоден и беззвучен. Хозяин подземелий смердел преотвратно, но дышал, и было в этом что-то нормальное, живое.
– Ближе, ближе, – прошептал голос и вдруг затих, сделав первый глоток. Он пил громко и жадно, вода текла мимо, на пол, под ноги Ежи, а хозяин подземелий всё никак не мог напиться.
Ежи дышал через раз, опасаясь, что его вырвет от отвращения.
– Ещё, – потребовал пленник, когда опустело ведро. – Ещё.
Ежи снова набрал воды и снова нашёл закованного незнакомца. На ощупь Ежи изучил пленника. Руки и ноги его были обездвижены кандалами и прибиты к стене, туловище оплетено цепями, только шеей он и мог пошевелить. Кем он был, почему пленили его чародеи башни? И если он назвал себя человеком, то как выживал в подземельях двадцать лет без чужой помощи? Или так глуп Ежи, раз поверил его словам?