А я? А я, наверное, оказался слаб, и не вынес испытания совиной тропы – колобок во мне возобладал. Я – человек. Как говорит Катя: всего лишь человек. И, как всякому человеку, дурные мысли приходят мне в голову чаще, чем хорошие, и скверные желания одолевают сильнее, чем примерные. Знаю за собой этот грех. Будь наоборот – орден тайного милосердия так бы и остался тайным. Но Катя этих изъянов во мне не видит, потому что…
Эпилог
Потом пришла весна, заблестело железо мокрых крыш, грязный снег поплыл по улицам. И выглянуло из-за тучи солнце, будто грозный русский Бог, оглядывающий возлюбленное творение.
Крым, Донецк, Луганск, Одесса, Мариуполь, Славянск…
Той весной я получил автомобильные права сразу в двух категориях. Асфальт на площадке в промзоне, где меня учили заезжать задним ходом в ворота, потрескался и покрылся выщербинами. По краям откалывались и отползали в сторону большие его куски, как злые республики некогда единого Союза.
Саур-Могила, Иловайск, Дебальцево, Донецкий аэропорт…
Потом был чемпионат мира по футболу 2018 года… Удивительное дело: после этого чемпионата в России пропали две тысячи иностранцев. Въехали по карте болельщика, а обратно не выехали. Растворились в просторах, как табачный дымок в эфире.
Потом – 24 февраля 2022-го.
Когда в городе на стенах домов и водосточных трубах появились листовки и трафаретные оттиски «Нет войне», Красоткин придумал грациозную ответку. Он решил перехватить партизанскую инициативу. Не знаю, как удалось ему навести Василька и Гонтарева на мысль о нелегальных «Окнах сатиры РОСТА», – должно быть, путём той же совиной тропы (незримый стрелочник, он перевёл стрелку), – но только это стало их самым громким художественным проектом и помогло наконец тому и другому найти достойное применение своим дарованиям. Василёк с Алёшей подготовили целую серию плакатов, распечатали их, как огромные стикеры, на самоклеящейся плёнке – и однажды ночью залепили ими рекламные щиты и витрины магазинов по всей улице Маяковского. «Хуже соски не было и нет – готов сосать до старых лет. Продаётся всем» – гласил один из плакатов, на котором в шаржевой манере был изображён отъехавший на Закат известный актёр с лицом, отмеченным печатями всех земных пороков. «Кончились западные гранты? Не парься! Иди на помойку в Тбилиси – с релокантами пошарься!» – источал ядовитый оптимизм второй плакат, в минималистской манере запечатлевший стайку опознаваемых бегунов, тоскливо взирающих на помойку с парой весёлых бомжиков у бачков. «Не те бляди, что хлеба ради спереди и сзади дают ети. Их прости! А те бляди – лгущие, Западу сосущие, укропам деньги дающие – вот бляди сущие! Метлой их мети!» – гласил третий плакат, изображавший могучего дворника, выметающего прочь метлой мелких человечков с ясными лицами. И так далее. Словом, презрев тост Разломова о неопределённости, ребята определились.
Резко, грубо, ниже пояса? Ну да. А чего вы хотите от уличного искусства? Лубок, шершавый язык плаката, иначе – никак. Маяковский понимал: здесь важно не изящество, здесь важна действенность. Прохожие останавливались, со смешанными чувствами щёлкали смартфонами и постили плакаты в блогосфере. Дальше – по экспоненте. В один миг Восковаров и Гонтарев стали знамениты. То есть – знамениты стали их творения, пусть пока и анонимно.
К тому времени я уже был на юге. Красоткин прислал мне фотографии этих плакатов – я лежал после первого ранения в ростовском госпитале, рассматривал их и хохотал, вспоминая всю нашу шальную компанию. Идущие на поправку обедали на открытой террасе. Синицы прыгали по столу, заставленному посудой, интересовались колбасными шкурками и разбрызгивали суп по клеёнке в зелёную клетку, когда пробовали усидеть на черенке столовой ложки, оставленной в полной тарелке. Самыми смелыми были, конечно, молодые синицы. Рыхлые, пушистые, они казались безглазыми из-за чёрной окраски головы и белой – щёк, они писком заставляли кормить себя из рук в то время, как юркие, гладкие, исхудавшие взрослые возмущённо звали их, сидя на безопасном заборе.
После улицы Маяковского, выставка на которой просуществовала один неполный день, партизаны спустя неделю обклеили плакатами (в соответствующем живописном и поэтическом исполнении) улицу Некрасова. Потом, через неделю, улицу Есенина. Потом – Блока. Видимо, просчитав алгоритм, полиции удалось в конце концов повязать их на Пушкинской улице с рулоном плакатов «Клеветникам России». Так, получив всего шесть суток административного ареста за мелкое хулиганство, они наконец обрели полноценную признанность – были открыты народу и прославлены их имена. Постаралась новостная бригада телеканала «78», редактор которой ходила на массаж к Марине, носящей теперь фамилию Красоткина.
…Емеля и по сей день там, на милом севере, где корюшка пахнет огурцом, а сиги – арбузом. Творит во весь опор незримое благо, имперский солдат на своём посту. Катя тоже там – вместе с нашим семилетним сыном и нашей пятилетней дочерью. И моя мать, так и не примирившаяся с моим отцом, – ведь он уже не вышел из больницы… Кстати, Катю она не опознала. Не опознала как ту самую. Фотография в телефоне всё же была не портретной, к тому же я стёр её ещё до нашей с Катей свадьбы, пока мать отправилась на кухню во время одного из очередных семейных обедов. Впрочем, что-то в её сознании, наверное, всё-таки забрезжило. «У вас с отцом похожие вкусы», – шепнула она мне однажды, когда мы с Катей привезли ей на выходные внука.
Итак, они все там, а я – я тут, в донецких степях. Как я попал сюда? Думаю, это энергии любви – всё дело в них. Ведь все самые главные решения в жизни приходят к нам путями этих токов, пусть они совсем не обещают покоя и комфорта. Потому что любовь – не покой и комфорт. Напротив, как раз адское пекло прославлено своим гостеприимством. Думаю, в моём случае донецкие степи – следующая ступень на лестнице в небо.
Я хотел, чтобы моя отчизна была сильной, справедливой, красивой и достойной моего уважения. А как иначе? Любить Родину всякую возможно лишь лицемерно или по принуждению. Если, конечно, любовь бывает вынужденной. Любить же безоговорочно я был готов только мечту – ту Россию, которой пока не было, которая лишь грезилась в будущем. Я поехал ковать это будущее. И я был здесь не один. Значит, с Родиной всё будет в порядке. Всё образуется, жизнь всё устроит – следует только самим учиться у жизни, а не учить её и навязывать ей свою волю. Поэтому я тут.
Здесь белые облака, яркие звёзды, огромные подсолнухи и отважные фазаны, перелетающие дорогу прямо перед моим БТРом.
Мне не нравится война. Чернозём в воронках пахнет червями. Поля рассекают ленты посадок — так называется здешний фантомный лес. В посадках – враг. Завтра мы штурмуем очередной чёртов укреп. Облака и посадки горят рукотворной непогодой – страсть и в вышине, и на земле великая. Но это ничего, мы пересилим. Непременно пересилим, как пересилил мой дед – лейтенант полковой разведки. Ведь перед нами то, чего хотели нас лишить, – перед нами лестница в небо.
Да, мне не нравится война, но всё, что мне надо сейчас знать, это:
1) я буду здесь до победы (если раньше не словлю пулю, или нашу победу не сольют),
и
2) приказ, отданный матом, следует исполнять в два раза быстрее.