— Ты думаешь, это кому-то интересно, Алексей? Что на самом деле ты не при делах? — сочувственно спросил я, дождавшись, когда стенания, доносящиеся с заднего дивана, утихнут, — Ты же уже опытный сиделец и знаешь, что самый справедливый в мире советский суд судит не по правде, а по материалам уголовного дела! Или не так? Или я говорю что-то не то?
Я достал из бардачка припасённую для себя бутылку «Боржоми» и открыв её квартирным ключом, протянул узнику.
Алексей, не отрываясь, крупными и громкими глотками опорожнил бутылку. Придётся выводить его наружу, подумал я. Иначе он обоссыт мне заднее сиденье!
Забрав от греха пустую бутылку, я протянул ему следующий бланк. Якобы подписанный Лунёвым. Его мой пассажир читал с неменьшим интересом. И снова потом выражал громкое возмущение. Кляня людскую подлость и всеобщую склонность к огульной клевете.
— Это же бессовестный наговор! — горячился впавший в беспокойство бывший председатель городского литературного общества, — Сергей Егорович, я прошу вас, скажите, вы же понимаете, что это неправда? Что это кем-то спланированная провокация?
Я был полностью согласен с Алексеем относительно его оценки предъявленных ему бумажек. Туфта абсолютная! Однако, вместо подтверждающего ответа, я предъявил ему третий протокол. На этот раз, повешенного в ИВС главного технолога «ликёрки» Шалаева. Его «показания» в этой серии были самыми убойными и самыми подробными.
В этих, почти трёх страницах воровской исповеди как раз и угадывался зловещий пузырёк с зелёнкой. Той самой, которой мажут лоб врагам советской власти. Чтобы расстрельной пулей не занести в голову приговорённого какую-либо инфекцию.
Алексей уже несколько минут, как не кричал и не выражал своего возмущения беспредельной человеческой подлостью. Он упорно продолжал ознакамливаться с рукописным текстом безукоризненно слепленного фальшака. Трагично вздыхал, шмыгал носом и снова вчитывался в текст. Уголовное дело, которое начал я, а закончила прокуратура, его научило многому. И в первую очередь, к уважению процессуальных документов, касающихся его судьбы.
— Это только три протокола, Алексей! — сочувственно произнёс я, — Если тебе интересно, я тебе потом в СИЗО все остальные их показания привезу. Жалко мне тебя, Алексей! Такое впечатление, что тебя по этому делу паровозом решили пустить. Слишком уж твоя фигура для этого удобна! Можно сказать, идеально подходишь ты для организатора вашей спиртовой афёры! И да, ты же сам видел, они на тебя еще производство и реализацию левой водки вешают! Ты хоть понимаешь, под какую статью тебя подсовывают, Алексей?
Я вылез из автомобиля и, открыв заднюю дверь, отстегнул наручники.
— Выходи, дружище! — с видом благодетеля, делающего царский подарок, обратился я к раздавленному Алёше Мордухаевичу, — Поссы в последний раз на воле, как свободный человек! Больше уж, наверное, не придётся!
Я действительно опасался, что впечатлительный литератор от постигшего его расстройства опорожнит свой пузырь прямо в машине.
Покинув салон «тройки», узник совести и идейный борец за денежные знаки, как сомнамбула сделал несколько шагов и, не глядя по сторонам, начал копошиться в ширинке.
— Смотри, в штаны себе не напруди! — предостерёг я ослабевшего духом Алексея, — И не расстраивайся ты так, они все либо покойники, либо в бегах! Если эти протоколы в дело не подшить, то никто их и не увидит!
Поторопился. Лучше бы я молчал. Развернувшийся ко мне передом, а к чугунному забору стадиона задом, Алёша Мордухаевич, выражая робкую надежу и подрагивая губами, улыбался. И ссал. Ссал прямо себе в штаны. Левая его штанина сначала начала темнеть сверху вниз, а потом из неё по ботинку потекло на асфальт.
— Алёша, морда ты сучья! — теперь уже я завопил, будто мне дверью прищемили яйца. Все мои планы и системно просчитанные ходы стремительно сыпались прахом. Из-за мной же перепуганного зассанца. Но в машину я его всё равно не посажу! И это мероприятие, тоже, кровь из носа, но надо заканчивать! А оно еще даже на четверть не реализовано…
— Алексей, ну на хера ты обоссался⁈ — с отчаяньем в голосе возопил я, глядя в виноватые глаза творца нетленных, но мало кем читанных произведений. — Где я тебе, уроду, сейчас сухие штаны найду?
Ответом мне были покаянная улыбка и разведённые в стороны руки. Вот ведь, сука, какое открытие! От радости, оказывается, тоже ссутся. Хорошо еще, что не срутся…
Глава 9
Вариантов у меня было всего два. Первый, это без какого-либо сострадания прямо сейчас запинать Алёшу до полной потери им сознательности. И тем самым хоть как-то уравновесить свою психику. Безжалостно расшатанную мокрой и циничной выходкой этого мудака. Или же вознестись к христианским заповедям и отпустить его таким, как он есть. Обоссанным и на все четыре стороны. Я подумал-подумал над обоими и выбрал третий. И уцепив пачкуна за шкварняк, потащил его к чугунной решетке ведомственного стадиона. Там я его и оставил, надёжно пристегнув ментовскими наручниками к ограде. Получилось всё вполне логично, и ограда, и браслеты принадлежали одной системе.
Строго-настрого наказав мокрушнику, в плохом смысле этого слова, чтобы вёл себя тихо. До той самой поры, пока я не добуду и не привезу ему сухие портки. А для милицейского форсу, чтобы дополнительно запугать ссыкуна, состроил на своём и так недобром лице, зверское зверство. И пригрозил зассанцу самой суровой для него карой. Пообещав, что, если он каким-то образом сбежит, то его растерзанный анус сегодня же примет очертания шестиконечной звезды Давида. Я твёрдо поклялся Алексею, что в случае, если он свалит, то сегодня же официально обнародую в прокуратуре весь имеющийся на него компромат. И уже тогда ему точно будет некогда не только поссать, но и посрать. Так как его жопа будет постоянно занята инородными предметами. Потому как на тюрьме он в первый же час после ареста прослывёт примой-балериной. Не без моей помощи, разумеется, прослывёт. И всё это на него обрушится, вместе с прочими, мягко говоря, не шибко приятными, но уже отнюдь, не факультативными сексуальными бонусами. А вполне официальными, которые ему положены по ныне действующему уголовному законодательству. Как наиглавнейшему организатору спирто-водочных шалостей в особо крупных масштабах. Со всеми вытекающими последствиями.
К моему глубочайшему удовлетворению, праправнучатый и внебрачный племянник царя Соломона моими недружественными посулами проникся. Срывающимся шепотом он горячо заверил меня, что будет добросовестно охранять динамовскую чугуняку и своего поста до моего приезда ни за что не покинет. Даже, если его отсюда будут гнать палками.
Пришлось принять на веру священную клятву Алексея Мордухаевича, ибо ничего другого мне не оставалось. Тем более, что никакой палкой стальных наручников не разломать.
С тяжелым сердцем покинув привалившегося к забору зассанца, изображающего задумчивую грусть лондонского денди, я газанул в сторону ближайшего одёжного магазина. Кляня по пути внезапный приступ нервического энуреза у своего пленника. И заодно возмутительное отсутствие в машине запасных штанов или, на худой конец, детсадовской клеёнки. Которые, и я теперь это знал точно, обязательно должны быть в любой машине. Особенно, если приходится иметь дело с нервными кладовщиками «ликёрки».
Проехал я, косясь по обе стороны улицы, три или четыре квартала, прежде чем на глаза попалась вывеска нужного мне магазина. По-отечески переживая за оставленного без присмотра Алексея, быстро замкнул дверцу «тройки» и вприпрыжку кинулся к «Промтоварам».
Отдел, в который я устремился, изобилием ассортимента меня не порадовал. Собственно, другого я от этого тлеющего очага госторговли и не ожидал. Подлетев к скучающей за прилавком продавщице, я попытался вовлечь её в решение, теперь уже не только Алёшиной, но и моей, воняющей ссаниной проблемы.
Дебелая тётенька неопределённого возраста и пергидрольной масти, рвения не проявила и из осенней спячки выходить не пожелала. Она с безучастным лицом смотрела на меня, как на надоедливого комара и упорно хранила величественное молчание. Не отреагировала она и на моё повторное обращение, которое я протранслировал ей уже более зычным тембром. Обратной связи так и не случилось, а время, между тем, поджимало. Чтобы как-то её взбодрить, и согнать с её аморфной физиономии выражение снулой камбалы, я изобразил жгучее возмущение. Решительно потребовав книгу жалоб, и предложений. Это подействовало. Хоть и не кардинально.
— Всё, что есть, всё перед вами, молодой человек! Смотрите, выбирайте, меряйте! — не скрывая своего превосходства над приблудным простолюдином, лениво снизошла она, — А книга жалоб находится у директора! — не моргнув глазом, соврала наглая торговка.
Доказывать ей, что она ошибается с выбором объекта для своего собственного самоутверждения, мне было некогда. И я без лишних слов последовал её хамской рекомендации. Развернулся на пятках и поспешил к рядам с вешалками.
Не догадавшись спросить у любимца жопошной уголовной публики, какой у него размер брюк, я решил, что буду выбирать товар на глазок, но с запасом на вырост. На размер больше. Или даже на два.
Исходя из всё еще искрящего и дымящегося в душе гнева на так не вовремя обмочившегося Алёшу, я решил немного поглумиться. Из всего убожества, что мне предлагала советская торговля, я выбрал самые весёлые штаны, но далеко не самой весёлой расцветки. Как мне показалось, пошиты они были из толстого драпа. Из такой ткани у меня было пошито пальто, которое я с большим неудовольствием носил в пятом или в шестом классе. По всей видимости, это был залежавшийся неликвид, оставшийся еще с прошлой зимы. Материал показался мне толщиной с подошву моих ботинок и, на мой взгляд, он был рассчитан на морозы сурового Заполярья. Ткань имела густой начес на изнаночной стороне и сомневаться, что алёшины яйца взопреют уже через минуту, было бы глупо. Злорадно усмехнувшись, я снял с перекладины вешалку с арктическими брюками и двинулся к той, которая умел