а спать на своём рабочем месте с открытыми глазами.
Посмотрев на меня, как на продукт однополой любви, усугублённой инцестом, работница прилавка, не изменив своим принципам, не проронила ни слова. Что-то черканула на бумажке и отправила меня с ней на кассу. Где мне было объявлено, что акт мокрого вандализма подкосил мой бюджет аж на восемнадцать рублей и восемьдесят копеек. Уплатив означенную сумму, я вернулся с чеком в отдел мужской одежды и получил плотный свёрток, обвязанный шпагатом.
Когда я вернулся к томящемуся у забора Алексею, то с облегчением выдохнул. Всё было так же, как я и оставил, торопливо ринувшись за подменкой. Оказалось, что вопреки моим опасениям, у прикованного к чугунной ограде зассанца всё было ровно. Никакая хулиганствующая пацанва палками в него не тыкала. И милиционеры ППС не шарились у него по карманам в поисках документов. Облегченно выдохнув во второй раз, я отстегнул своего подопечного и поспешая, повёл его за машину.
— Переодевайся в сухое! — строго приказал я излишне впечатлительному юноше с не менее впечатлительным мочевым пузырём, — И только попробуй еще раз обоссаться, гадёныш! — я сунул ему в руки свёрток с новыми штанами.
— И нехер мне тут рожу кривить! — на корню пресёк я всплеск неудовольствия, заметив, как перекосился ликом творческий человек, распаковавший обновку, — Специально взял тебе такие! Чтобы с одного раза насквозь проссать не смог. Быстро давай, переодевайся!
Мой крестник, что-то бурча себе под нос и оглядываясь по сторонам, начал разоблачаться. Видимо, приняв мои угрозы всерьёз и расценив их, как реальные, злить меня он не хотел.
— И трусы снимай! — потребовал я, — Нам с тобой еще долго сегодня общаться предстоит, а я человек брезгливый!
Протестовать Алексей Мордухаевич не решился, но пока менял штаны, на меня он посматривал без особой приязни. Помещать в салон и даже в багажник осквернённые шмотки я ему не позволил. Но посоветовал занычить их где-нибудь поблизости в соседних кустах. Посмотрев на свои, почти высохшие тряпки с горьким сожалением, бережливый Алёша подчинился. После чего подвязал новые портки магазинным шпагатом. Сведя к нулю вероятность того, что они с него спадут в самый неподходящий момент.
— Садись в машину! — милостиво разрешил я обновлённому творцу, — Нас ждут великие дела!
Теперь мне предстояло доломать психику Алексея Мордухаевича и окончательно превратить его в рафинированного мерзавца. В подлеца, ради своей свободы предавшего любимую, хоть и далеко не самой первой свежести женщину. Ну и ради спасения собственной задницы от гнусных посягательств уголовных содомитов.
Начинать я решил традиционно, то есть, с правды. С той самой толики правды, с помощью которой мне совсем недавно удалось перетянуть на свою сторону алёшину начальницу.
— Ты знал, что твоя бабка на меня своих ублюдков натравила? — грозно и обличающе обратился я к жертве энуреза и сложившихся обстоятельств, — И не просто натравила, а велела им меня убить⁈ — я достал из кармана наручники и, бескомпромиссно застегнул их на руках клиента.
— Какая еще бабка? — выпучил на меня свои удивлённые бельмы кандальник, — Нету у меня бабки. Давно уже умерли мои бабки. Обе!
Было незаметно, что Алёша сейчас дуркует, включив третью скорость дебилизма. Похоже, что баба Маня в его глазах вовсе не бабка, а еще огонь-баба! И, что для этого жулика с тонкой душевной организацией она по-прежнему желанный персик. Да, персик слегка перезрелый, но для него пока еще не утративший своего шарма и притягательности. Что ж, кладовщик Вязовскин, как всякий уважающий себя художник, имеет на это полное право. У каждого в этом мире свои представления о прекрасном. Кто-то любит баб молодых и красивых, а кому-то подавай хромых и горбатых пенсионерок. Слава богу, живём мы в самой свободной на планете стране, где каждый дрочит, как хочет…
— Хорошо, хрен с ней, пусть она не бабка! — не стал я без крайней нужды ранить романтическую душу влюбленного геронтофила, — Но мне-то от того ни хера не легче! Меня по её указке три дня назад убить пытались! Самым настоящим образом пытались башку мне железом проломить! — не сбавляя оборотов, прорычал я и, протянув руку, по-дружески сжал горло собеседнику. — Удавлю, падла!
Кадык кладовщика я стиснул от души. Не оставив ему никаких сомнений и надежд на моё притворство. На неискренность звериного негодования нормального советского потерпевшего-милиционера, Алексей захрипел и томно закатил глаза. А я в ту же секунду задним умом запоздало пожалел, что не заставил его как следует пописать перед тем, как посадить к себе в машину. И заодно для страховки покакать. Не дай бог опять… Пришлось так же, как и продавщица, поступиться принципами и слегка ослабить хватку.
— Я про твою старуху Изергиль тебе говорю! — я внёс ясность относительно обсуждаемой персоналии, — Про полюбовницу твою, про эту старую суку Ирсайкину! — решил я протестировать своего респондента.
Не на шутку обеспокоенный недостатком воздуха Алексей, на нелестные эпитеты в адрес своей дамы сердца внимания не обратил. Я расценил это, как добрый знак и продолжил давить на его тонкую, и ранимую психику творческого человека.
— Говори, паскуда, ты знал, что она ко мне мокрушников подослала? — рычал я, словно голодный медведь-шатун.
Маятник Алёшиных переживаний сегодня уже дважды качнулся до самых крайних точек. И амплитуда от минуса к плюсу случилась настолько большой, что пришлось даже менять ему штаны. И вот теперь настал момент, когда ему снова предстоит очень резко и беспредельно жестко сменить полярность своих эмоций. И тогда он поплывёт. Должен поплыть!
— Чего ты, тварь, зенки на меня таращишь, я тебе конкретный вопрос задал! — решив рискнуть, я опять по-серьёзному вмял в шею кадык своего визави. — Отвечай, бабкоёб дырявый, ты знал, что эта старая блядь ко мне Скобаря с подельником отправила?
По заметавшимся глазам иуды я понял, что Скобаря он знает. Быть может, близко с ним знаком и не был, но знает. То есть, знал.
— Мне точно известно, что ты знаком с этим ублюдком, поэтому врать мне не смей! — дальше сдавливать глотку кладовщика было уже опасно и я слегка тряхнул его.
Алёшина голова безвольно мотнулась из стороны в сторону и он начал закатывать глаза под лоб, теряя связь с действительностью. Я забеспокоился, так как и у более мужественных утырков при таких реакциях частенько освобождается мочевой пузырь. Очередного наводнения мне не хотелось. И отпустив глотку слишком чувственного молодого человека, я отвесил ему пару подлещиков. С правой и с левой стороны. В строгом соответствии с библейскими канонами.
— Ты дуру мне тут не гони, давай уже просыпайся! — замахнулся я для третьего бодрящего подзатыльника.
Однако, его не потребовалось. Видимо, не настолько уж и невменяемым был Алексей и мой замах он каким-то образом отследил. Открыв широко глаза, мой собеседник стремительным рывком отринулся от меня в угол между сиденьем и дверью. И не теряя ни секунды, начал аргументированной скороговоркой доказывать мне свою непричастность к случившемуся со мной злодейству. И снова я с глубочайшим удовлетворением отметил, что свою подругу он выгораживать в эту роковую минуту остерегается. Вывод из всего происходящего напрашивается только один. Между личной безопасностью и благополучием своей любимой бабы Мани, Алёша Мордухаевич выбор, скорее всего, сделает правильный. И этот выбор, как мне представляется, будет не в пользу мадам Ирсайкиной.
— Врёшь, сука! — моё лицо исказилось жгучим недоверием, — Не верю я тебе! Сам не понимаю, зачем пожалеть тебя хотел. Всё, передумал я и прямо сейчас на тюрьму тебя отвезу! А потом в прокуратуру поеду со всеми бумагами! — ткнул я пальцем в папку с фальшивыми протоколами, — Пусть прокурорские тебя в расстрельный коридор готовят!
Лицо заблудшего сына богоизбранного народа перекосилось и в глазах его заплескался животный ужас. Не страх, а именно ужас. И именно животный. Как у коровы, которую тащат на верёвке через ворота в забойный цех.
— Сергей Егорыч, я матерью клянусь! — тонким голосом константинопольского евнуха заблажил фаворит старшей кладовщицы «ликёрки», — Поверьте мне! Ради бога, поверьте! — трясущимися губами пытался убедить меня Алёша в своей непричастности, — Машка меня в свои дела никогда не посвящала! Она вообще никому не верит и всегда всех стережется! Она и мне не верит!
Я сделал вид, что задумался над его словами. И начал сверлить глазами алёшины зрачки. Потом отвернулся в сторону.
— В общем, сам выбирай, Алексей, либо ты мне сдаёшь свою бабку и сдаёшь её со всеми потрохами, либо мы прямо сейчас едем в прокуратуру. А оттуда, можешь не сомневаться, уже часа через два-три ты отправишься на тюрьму! В моём сопровождении!
— Я не хочу на тюрьму! — дрожащим голосом тихо сообщил мне своё пожелание любитель перезревших женщин, — Я домой хочу! Пожалуйста!
Далее была рутина. Которая отняла у нас с Алексеем почти два часа и добавила в мою папку шесть исписанных с двух сторон листов. Два из которых были протоколом допроса свидетеля Вязовскина. А всё остальное, его признание от чистого сердца. Во всех смертных экономических грехах Якова Самуиловича Водовозова. И почти треть порочащего текста была набором клеветнических измышлений в отношении старшей кладовщицы Ирсайкиной. Ознакомившись с которыми, любой человек и даже не являющийся правоохранителем, сразу же поймёт, кто самый опасный жулик в государственной алко-монополии. И кто является главным врагом советской экономики на отдельно взятом ликёро-водочном заводе.
Несколько раз Алексей пытался взбрыкнуть и отказаться от оговора Марии Антиповны. Но я каждый раз загонял его под лавку, два раза при этом влепив ему дружеские затрещины. После чего он, скуля и тяжко вздыхая, продолжал конспектировать мои измышления. Но всё когда-нибудь кончается, закончились и наши с ним мучения. Аккуратно прибрав совместно рождённый пасквиль, я приготовился уже всерьёз потрошить своего информатора.