дорогу до Октябрьского Дергачев упорно молчал. И когда шел от своей «Волги» ко входу в РОВД, он так же не проронил ни слова. Он даже ни разу не посмотрел в мою сторону.
Мысленно похвалив себя за способность к быстрому обучению, я благоразумно приотстал от благополучно ожившего командира. И войдя в здание, сразу же отправился на этаж следственного отделения. Половецкие пляски с генералитетом, это, конечно, занимательно и в какой-то степени даже волнительно, но от процессуальной рутины меня никто не освобождал. Прикинув по памяти, у каких дел самые истекающие сроки, я не удержался от нецензурного вздоха. Таких дел мною вспомнилось не одно, не два и даже не пять, а посему выходит, что ближайшая суббота у меня будет рабочей. А это в свою очередь означает, что какая-то из любимых женщин снова будет незаслуженно обойдена душевным теплом и скупой милицейской лаской. И это уже не просто прискорбно. Это после справедливой критики товарища из ЦК категорически недопустимо! Здесь, и без каких-либо меньшевистских оговорок, надлежит признать сермяжную правоту генерал-полковника Севостьянова. И, не отклоняясь, четко следовать партийным курсом, им указанным. Надо просто упорядочить процесс общения с любимыми женщинами, полностью исключив из него прежнюю бессистемность и махновскую легкомысленность. В конце концов, я — государственный служащий и, кроме того, я — офицер! И соответственно, способен сосредоточиться и отрегулировать процесс осчастливливания своих единственных и неповторимых. Здесь я даже готов согласиться с грузинским уголовным авторитетом и повторить вслед за ним, что нет таких крепостей, которые не смогли бы взять беспартийные, но воистину православные комсомольцы…
Уже отомкнув замок двери, я еще раз и очень вовремя вспомнил о настоятельном требовании Григория Трофимовича относительно Эльвиры. А про то, что сегодня утром, пойдя на поводу у Зуевой, успел ей пообещать вечерний визит, я и не забывал. Что ж, жизнь полна несбывшихся надежд и горьких разочарований… Провернув ключ в обратную сторону, я развернулся к двери напротив.
— Горькую весть я принёс тебе, любимая! — прямо с порога и, натянув на лицо маску непереносимой тоски, произнёс я, грустно глядя на Лидию Андреевну. — Не получится у нас с тобой сегодня встретиться! Увы нам! — с сочувствием наблюдал я трансформацию её тревоги, быстро меняющуюся на обиду.
— Почему? — стараясь выглядеть спокойной, Лида посмотрела на меня с вызовом незаслуженно отставленной брошенки.
— Дурак я потому что! — не стал скрывать я своих изъянов, — Мы с Дергачевым только что от Данкова вернулись, — с лёгкой душой продолжил я излагать стопроцентную правду о себе, — Встречались там с московским проверяющим из комиссии. Короче, душа моя, мне велено сегодня вечером поступить в распоряжение московских товарищей, которые надзирают за делом по «ликёрке». Надо будет им кой-какие пояснения дать. Более развёрнутые. Сама ведь понимаешь, в деле-то я далеко не всю информацию отражал! Я же еще тогда соображал, что всё равно придётся его в прокуратуру передавать! Кто же знал, что всё так обернётся⁈
Лицо начальницы разгладилось, а заблестевшие влагой глаза потеплели. Она неуверенно улыбнулась.
— Ну ладно, ты тогда после них сразу ко мне приезжай! — произнося эти слова, совсем уже оттаяла Лида, — Поужинаешь, выспишься, как человек и утром вместе на работу поедем! — не затратив и секунды, спланировала она всю нашу с ней совместную жизнь на ближайшие сутки.
— Ты сама-то веришь, что я с тобой высплюсь? — не забыв замкнуть дверь, двинулся я к столу начальницы. — К тому же я даже примерно предположить не могу, насколько поздно они меня отпустят! Их-то здесь никто в гостинице не ждёт, они же в командировке, Лида! Работа, да водка, вот и все их развлечения!
Про баб, которые в командировках кроме работы и водки тоже иногда присутствуют в культурной программе, я упоминать не стал.
— Ты чего? — сдавленно выдохнула Зуева, когда я начал вытаскивать её из-за стола, — Прекрати!
— Чего, чего! — с трудом подавляя в себе неконтролируемые последствия недельного воздержания, не очень вежливо начал я располагать любимую женщину к сейфу передом, а к себе задом. — Во всём виновата моя неземная любовь к тебе, душа моя! Соскучился я, Лида! Ты помолчи пока и не волнуйся, мы с тобой сейчас по-товарищески, рачком…
Пока начальствующий состав пару секунд находился в некой растерянности и в благоприятствующей моим низменным желаниям позиции, я успел задрать ему, этому составу, юбку до самой поясницы. И спустить ему колготки я успел тоже. Ниже колен и сразу вместе с трусами…
Производственных романов, как и прочих нестандартных ситуаций в общении с прекрасной половиной человечества, в моей прошлой жизни было немало. И навыков в проявлении к женщинам активного уважения, я до сей поры и, слава богу, еще не растерял.
Поэтому первые зуевские возражения совпали с моими такими же первыми, но проникновенными и очень дружественными фрикциями. Впрочем, я был готов допустить, что Лидия Андреевна с неодобрением моих действий могла замешкаться вполне умышленно. Но даже если оно и так, то осуждать её за это у меня не повернулся бы язык. Ни до нашего с ней соития, ни, тем более, после оного.
— Вот всё у тебя не как у людей! — не преминула упрекнуть меня капитан Зуева, уже трижды подтеревшись чайным полотенцем, подхваченным ею с продуктовой тумбочки. Каждый раз складывая его сначала вдвое, а потом еще и еще. А теперь она как-то одновременно умудрялась, резко приседая, подтягивать куда-то себе под грудь колготки и смотреть на меня с почти что искренним неодобрением. Будто бы это не она еще минуту назад, напрочь утратив сознательность кандидата в члены КПСС, аморально подвывала в такт моим поступательным движениям. Не забывая при этом вульгарно подмахивать мне своей роскошной задницей. — Нормальные люди, Сергей, этим дома занимаются! В постели и на чистых простынях!
— Я, Лидия Андреевна, если вы запамятовали, не какие-то там обычные «нормальные люди», я, Лида, особенный! — не желая вступать в непродуктивную полемику, отмахнулся я, бросив в урну скомканный бланк протокола допроса подозреваемого. Которым до того только что и со всем тщанием вытер свой, измазанный в Лиде, свисток, — Мне об этом, Лида, еще в шестом классе специальные врачи сказали!
Напоследок проверив свои штаны на предмет застёгнутости ширинки, я шагнул к двери.
— В столовую пойдёшь? — обернулся я к кое-как и наспех, но всё же со всем моим старанием обихоженной любимой женщине, — Поесть бы надо, а то хрен его знает, когда теперь получится!
— Не пойду! — с блаженной улыбкой и как кошка, потянулась капитанша. Которой, видимо, надоело притворяться строгой начальницей, — И вот, на, возьми себе на вечер! — протянула она мне какой-то судок, аккуратно завёрнутый в газету. — Здесь голубцы!
— Ага, кто ебёт, тому и мясо! — машинально констатировал я непреложную и старую, как мир истину, принимая из лидиных рук её кулинарный комплимент, — Спасибо тебе большое, говорю! — быстро и чуть громче добавил я, чтобы как-то снивелировать невольно вырвавшиеся слова.
И поцеловав зависшую начальницу в щеку, поспешно вышел из кабинета.
Оставив теперь уже в своём кабинете папку и подаренный за любовь провиант, я пошел в столовую. Голубцы голубцами, а горячий супчик лишним не будет. Время было еще не совсем обеденное и раздача пустовала. Служивый люд раньше расписания заходить в столовку робел. А я отчаянно рассудил, что после уже состоявшихся фортелей и выданного Дергачеву сатанинского блефа, человек я теперь всë равно конченый. И что терять мне уже нечего. Потому, не стесняясь неурочного времени, смело взял поднос и пошел вдоль вкусно парящих мармитов.
Я уже отходил от кассы с перегруженным подносом, когда в двустворчатые двери столовой повалил ментовский голодняк.
Гриненко я увидел сразу. Они с Гусаровым, не замечая меня, целеустремлённо двигались к еде, не уступая очереди даже девчонкам из паспортного отделения. Это могло означать только одно. Что майор Тютюнник озадачил их чем-то особенным и необычайно срочным.
Я доел рассольник и уже пододвинул к себе гуляш, когда опера расплатились и начали зыркать по сторонам, выглядывая места покозырнее. Тут-то я и обозначился, помахав им рукой.
— Когда выписали? — задал я вопрос другу после того, как мы перездоровались и они расселись.
Оказалось, что Стас уже два дня, как откинулся из госпиталя и приступил к исполнению своих служебных обязанностей. Он поведал, что несколько раз пытался меня поймать в кабинете, но так и не смог. По причине моего хронического отсутствия. И из следствия ему тоже никто, и ничего про меня не рассказал. Незатейливо ссылаясь на то, что Корнеев тип мутный и службу родине несёт по индивидуальному плану.
— Слушай, а правду говорят, что тебе опять голову проломили, но ты из больнички сдёрнул? — приглушив громкость, проявил любопытство Борис. — Я сводку смотрел, там вроде бы с лицом и даже дело возбуждено? И еще говорят, что одним из фигурантов там опер из ИВС проходит? — ожидая ответа, любознательный Гусаров прекратил жевать.
Притворившись несведущим, я дождался, когда Стас доточит свою пайку и потащил его на улицу.
Выйдя из здания мы сначала по-стариковски померились болячками, обсудив ущерб, нанесённый нашему здоровью отечественным криминалом. Потом разговор зашел о насущном. И начал его Гриненко.
— Серёга, а ты давно с Боровиковой контачил? — затаив дыхание, робко вопросил он, — Как там насчет ордера?
К своему стыду, ничего внятного я ответить не мог. Тупо по причине того, что про квартирный вопрос друга я бессовестно забыл. Слишком уж много за последние две недели на меня навалилось. Честно говоря, я и про свои жилищно-мебельные дела за всё это время ни разу не вспомнил.
Не скрывая своей постыдной забывчивости, я честно признался другу, что его проблемы как-то выпали из поля моего сознания.
— Извини, друг, но тут сразу много чего приключилось! — повинился я, хорошо помня, что Стас пострадал из-за меня, — То по башке железякой прилетело, то мою Лизу прямо из стойла увели! Так что не до шкурных интересов мне было!