А вот с Иоску всё получилось ровно наоборот. С ним мне пришлось повозиться. Пришлось потратить свои время и нервы сверх ранее запланированных нормативов. Этот аморал, спекулянт и наркоторговец, узнав от меня об отнятой у его пчел дури, вдруг впал в неистовство. Он долго истерил и зажигательно ругался на малознакомом мне индийско-румынском наречии. В том, что это была гнуснейшая ругань, а не солнечная радость, я легко догадался по бешено вращающимся глазам цыгана и по разлетающимся брызгам его ядовитой слюны. А еще по отдельным русским словам, которые время от времени всё же прорывались через не шибко певучую цыганскую мову.
Потерпев минуту-другую, я не выдержал и прервал вдохновенный монолог спекулятивного наркобарона. Своими визгливыми воплями Иоску уже начал меня раздражать.
— Слышь, обезьяна, имей в виду, там у тебя помимо наркоты еще и патроны боевые нашлись! — плеснул я в затухающий костёр цыганских эмоций новую порцию керосина, — Поэтому оставь свои надежды на подписку! Останешься ты, друг Иоску, вместе с Радченко сидеть в этой тюрьме до самого суда! — весело подмигнул я зубчаниновскому наркобарону, — И знай, паскуда, двоих ваших подельников я завтра под подписку отпущу, а ты, сука, будешь здесь в вонючей камере сидеть! На пару с Нику и за всю остальную вашу банду!
Я нарочно изобразил всем своим видом приступ мстительного цинизма к пошлой спекуляции бабским исподнем.
— Так что настраивайся на пятилетку, Иоску! И это в самом лучшем случае. Меньше не дадут, это я тебе твёрдо обещаю! У тебя еще прошлая судимость не погашена, значит, скидок тебе от суда не будет!
Предводитель благотворительной цыганской артели «Трусы и гамаши», услышав мои слова, заблажил с новой и удвоенной силой. А я отодвинулся от его слюней подальше и начал терпеливо пережидать, когда он проорётся, и выдохнется.
— Может, давай, я его в чувство приведу? — поинтересовался у меня Стас, нервно сжимая и разжимая кулаки, — Ведь эта падла сейчас про нас что-то обидное орёт! Наверняка он нас с тобой самыми последними словами кроет! — справедливо возмутился Гриненко, недобро косясь на Иоску.
— А ну пасть свою захлопни, обезьяна черножопая! — так и не дождавшись от меня никакой реакции, зычно гаркнул он на вздорного и потерявшего берега цыгана, — Еще хоть слово на своём собачьем языке вякнешь и я у тебя в огороде не то, что патроны, я у тебя там труп найду! И не один! Вот тогда ты уже не на пятерик, а на «вышак» раскрутишься, сука! Ты понял меня?
Нетолерантный окрик Гриненко сработал. Цыган заткнулся так быстро, что можно бы было подумать, что его вещательный аппарат выдернули из розетки. Иоску моментально утратил весь возмущенный апломб. Сначала он просто умолк, а потом его смуглое лицо приняло до невозможности скорбное выражение. Будто бы он только что узнал о внезапной и единовременной смерти родной матери. А в довесок еще и отца Михая. И всей прочей живности своего подворья. Включая пчел и до желтизны прокуренную бабку-рецидивистку.
— А тогда почему ты моих друзей отпускаешь, начальник? Меня с соседом не отпускаешь, а тех отпускаешь⁈ — мгновенно остепенившийся цыган задал вопрос, который я меньше всего ожидал от него услышать, — Объясни мне, начальник! А то как-то несправедливо, не по-божески получается! И про патроны я тоже ничего не знаю! Богом клянусь, не мои это были патроны! — в голосе внезапно охолонувшего барыги мне послышались оттенки искренней обиды и праведного цыганского смущения. — Скажи честно, начальник, они тебе денег дали? Сколько? Ты мне только скажи и я тебе в два раза больше, чем они дам! Много дам! Сколько они тебе дали?
Я с чувством глубочайшего удовлетворения откинулся на стену с колючей «шубой», которой была отштукатурена камера для допросов. Как ни хитёр и ни циничен был этот прожженный жулик Иоску Романенко, но его психику мне всё же раскачать удалось. Главная задача в сегодняшней беседе с этим хитрожопым урюком выполнена!
Так-то оно и хрен бы с ним, но в моём сознании в очередной раз сработал основной, хоть и неписанный закон опера. Ни при каких обстоятельствах нельзя допустить чтобы твой источник был расшифрован. Если, конечно, ты сам его сознательно не бросаешь под танк. В наказание. Чтобы показательно уничтожить за какой-то смертный грех. А, если агент повода не дал, то сам ты гори хоть синим пламенем, но информацию, полученную от него, будь добр, но грамотно залегендируй! Из собственной кожи выпрыгни, но расстарайся и легализируй её качественно, и очень добросовестно. Чтобы комар носа не подточил! Даже цыганский комар! Вот и сейчас я занимался ни чем иным, как выводом Розы из под возможных подозрений со стороны Иоску, его родни и всего табора.
— А пожалуй, что ты прав! — сделал я вид, что усомнился в своём прежнем решении, — Твои подельники мне только про наркоту в ульях рассказали, а про патроны и про всё остальное утаили! — демонстративно встрепенувшись, я нахмурился. — Будь по-твоему, Иоску, никого не отпущу под подписку! Все четверо до суда на тюрьме останетесь! А за патроны эти ты бабку свою благодари, это она тебя выручать отказалась! По её милости сидеть будешь!
Иоску с неподдельным удивлением вылупил на меня свои бесстыжие антрацитно-черные зенки.
— Ну чего ты на меня глаза пучишь, морда уголовная? — подыграл я ему встречным недоумением, — Не веришь мне — сам спроси у своей матери, уж она-то тебе врать не будет! Как есть, это бабка твоя так решила, что тебе сейчас самое время на кичу заехать! Вот передам дело в суд и ты тогда сразу же проси свиданку с матерью. И пусть она тебе глаза на твою родню откроет!
Проговаривая последнюю фразу, я пристально посмотрел в глаза цыгану и скривился в глумливой ухмылке. Потом, не обращая внимания на растерянно выпученные буркалы смуглого спекулянта, поднялся с забетонированной в пол табуретки, и шагнул к двери.
— Хрен поймёшь этих цыган! — как бы пребывая в расслабленной задумчивости, вполголоса бросил я Гриненко, — Вроде бы родня, а сдают друг друга без зазренья совести!
На застывшего столбом и пребывающего в смятении Иоску даже не взглянул.
Теперь я уже почти не сомневался, что Розу из круга подозреваемых в сливе инфы вывел. Через какое-то время до наркоторговца обязательно дойдет, что его бабка категорически не захотела ему помочь. Самоотверженно взяв на себя косяк с патронами. И тогда он окончательно запутается в ворохе предположений и мелких подробностей. Но в том, что в его безвинной отсидке виновата старая грымза, Иоску своим предпринимательским разумом утвердится надёжно и бесповоротно. И тогда ему уже не до мыслей о Розе будет. Не до глупых и беспочвенных подозрений в отношении этой зубчаниновской Эсмеральды…
Глава 16
— Ты как себя чувствуешь? — спросил я у Гриненко, забирая у него ключи от машины, — Готов в ближайшую среду послужить Родине? Нашей советской родине, но в моём физическом лице? — быстро уточнил я свой, сдобренный излишним пафосом, вопрос. — Короче, мне надо чтобы ты послезавтра уделил мне время. Примерно, этак с после обеда и допоздна. Очень возможно, что сильно допоздна. Сможешь?
Уже усевшийся на пассажирском сиденье Стас, повернул ко мне свое широкое тувинское лицо с по-шойгувски картофелеподобным носом. Опухоль с его физиономии еще не сошла и опер по-прежнему выглядел в нашей средней полосе излишне монголоидным милиционером. Этаким чрезвычайно экзотичным милиционером Среднего Поволжья.
Одно хорошо, за время нашей совместной героической службы он уже попривык к моей весёлой манере общения. И потому какого-то чрезмерного удивления на его образине я сейчас не увидел. Более того, с недавних пор мой боевой товарищ и сам начал перенимать у меня навыки прикладного словоблудия. Теперь он время от времени применял их на практике.
— Хм, а ты всё-таки определись, Корнеев! И еще ты скажи мне прямо, без словесного блядства, кому моя помощь будет нужна в эту среду? Лично тебе, орденоносному Корнееву, или всей нашей необъятной советской родине? — ухмыляясь гримасой пьяного мордовского Будды, опер ехидно прищурил и без того заплывшие от сарказма и пчелиного яда глаза. — Хотя, чего там, ты же хоть и следователь, но не совсем дурак и сам прекрасно всё сечешь! Ты ведь знаешь, что никуда мне, сирому и убогому, с этой подводной лодки не деться! И сразу по нескольким причинам не деться! Во-первых, мы как бы друзья-приятели с тобой. Ну и опять же, этот сука Тютюнник меня тебе в рабство отдал! На неопределённый срок… — тяжко вздохнул Гриненко.
Стало понятно, что хитромудрый хохол решил бессовестно надавить на мою жалость. И поизображать испанскую грусть крепостного сыскаря-агрария. Измождённого непосильной барщиной на чужой грядке. На грядке, так сказать, предварительного следствия Октябрьского РОВД.
— Эвон, как! А ты молодец, Станислав Геннадьевич! В верном направлении мыслишь! — энергичным кивком одобрил я безупречную логику опера, — А посему честно и без лишней словесной шелухи я отвечаю на твой вопрос. В общем, да, служить ты будешь непосредственно мне, это всё так. Но и не без пользы для нашего богоспасаемого отечества! По крайней мере, я на это очень надеюсь. Хотел бы надеяться… — после непродолжительной паузы честно добавил я. Почти не сомневаясь в своих последних словах…
И сразу же краем глаза заметил, как после этого, вскользь брошенного предположения, моментально подобрался мой боевой товарищ. Словно служебный доберман мюнхенской криминальной полицци. Заметивший скрытно крадущегося мимо него радикально настроенного исламского делинквента. Хотя чего там, знал же я, что мой друг совсем не так прост. Во всяком случае, не так, как упорно старается выглядеть в рутине наших с ним серых милицейских будней. Нет, Стас Гриненко совсем не прост!
В эту минуту я в очередной раз порадовался тому, что мне всё еще везёт на толковых сослуживцев. Которые со временем становятся мне настоящими друзьями. Везёт, что пока еще эта моя новая жизнь иногда сводит меня с умными и надёжными людьми. Ибо нечасто случается, что товарищ по службе, подставляющий тебе своё плечо, в этот момент здраво осознаёт происходящие события. Когда он трезво оценивает все возможные риски. Риски, преж