— Эвон, как! — в полный голос выразил я своё недоброе удивление, — А, что, может, ты и прав, Нику… Я согласен с тобой, незачем такой принцессе тюремными миазмами своё нутро осквернять!
Поднявшись на ноги и, пройдя к двери, я открыл её на всю длину ограничительной цепи, — А ну-ка, душа моя, иди сюда ближе! — жестом Деда Мороза поманил я красотку Розу.
— На улицу её, говоришь, вывести? — обернулся я к супругу прекрасной фемины, когда та нерешительно замерла в проёме. — Ты говоришь, пусть Роза дожидается тебя на свободе⁈
— Да! — глядя на прелестницу-жену со смесью похоти и степенной радости победителя, уверенно кивнул цыган, — Пусть на воле меня подождёт!
Не дожидаясь дальнейших уточнений от предприимчивого, но наивного полудурка, я вытеснил барышню своей грудью на продол. После чего плотно притворил за собой дверь в камеру.
— Ты же слышала, что твой муж сейчас сказал? — бросил я растерянной Розе. — Сама видишь, что нет у него желания время на тебя тратить! Он говорит, чтобы шла ты отсюда!
Я перевёл взгляд на Гриненко, который со спокойствием скучающего философа, наблюдал за происходящим.
— А ну-ка выведи её на улицу! Почему-то не хочет еённый муж с ней общаться! — изобразив на лице недоумение, пожал я плечами, — Хрен их, спекулянтов цыганских, поймёшь! Я ему красавицу жену на свиданку привёл, а он, урод, еще кобенится! Всё, Станислав, давай уже, уводи её на улицу!
И не дожидаясь реакции флегматичного Стаса и ничего не понимающей Розы, возвернулся в допросную. Опять плотно притворив тяжелую дверь, я прошел на своё место и уселся за обшарпанный стол.
— А скажи-ка мне, мой любезный друг Нику, с какого это перепугу ты вдруг решил, что я тебя из тюряги выпущу? Да еще прямо сегодня⁈ — обратился я к излишне самоуверенному фармазону. Сохраняя на лице благостное удовлетворение православного попа. Только что получившего щедрый гонорар за отпевание, удачно совмещенное с крещением.
Тем временем, лицо цыганской национальности всё еще сохраняло на себе выражение присущего ему нахальства и развязности. Однако, хитрые глаза зубчаниновца, заподозрившего неладное, уже начали округляться и выкатываться из-под надбровных дуг.
— Я не понял, начальник, ты че, ты, что ли кинуть меня решил⁈ — выпученные бельмы Нику уже достигли своего максимального размера, — Зря ты это, гражданин следователь, так дело не пойдёт! Я молчать не буду, я обязательно шум подниму! Отпускай меня, начальник! И не шути так больше, а то тебе же самому хуже будет!
Я сделал вид, что задумался над грозными словами таборянина. Непродолжительное время поизображав лицом буйство душевных мук и умственных сомнений, я всё же одарил наглого цыгана дерзким взглядом.
— Да шуми ты, сколько хочешь! Клал я на твой шум со всем своим следственным прибором! — презрительно оглядев потенциального скандалиста, бесстрашно заявил я, — А чтобы ты мне больше не хамил, я и остальных твоих подельников до суда в этом чулане оставлю! Никого не выпущу! Вы у меня, суки, все четверо под замком останетесь за проявленное ко мне неуважение! Ишь, падлы черножопые, решили четырьмя косарями от советского следствия отделаться!
Последнюю фразу, переполненную классовой следачьей возмущенностью, я произнёс с такой же неподдельной искренностью. С такой настоящей, что и сам поверил в собственное стяжательство. В бесстыдное и беспощадное. Почти поверил…
Испытывая от содеянного чувство глубочайшего удовлетворения, я нажал на кнопку и вызвал конвойного. Пора уже было возвращать разобиженного Нику к месту его тюремной прописки. Тяготясь обществом спекулянта я подошел к двери и нетерпеливо выглянул на продол, ожидая возвращения вертухая.
— И да, Нику, наш договор насчет твоих еженедельных свиданок с Розой с этой минуты я считаю утратившим силу! — я обернулся в камеру и безжалостно объявил своё решение цыгану, — Во-первых, ты сам от неё сегодня отказался, — глядя в глаза спекулянта, продолжил я. — А, во-вторых, очень уж расстроил ты меня своим хамством, Нику! Расстроил и обидел до невозможности! Надо же, твари какие жадные, всего-то тыщу с носа за свободу!
Услышав неспешный топот казённых «гадов» по каменной плитке продола, я, не прощаясь, шагнул из камеры. Без сожаления оставив в ней растерянного и раздавленного следственным произволом цыгана. Светлые мечты которого в одночасье и так безвозвратно рухнули. Рухнули сразу на несколько пунктов ниже ватерлинии его камерной «машки».
Невнятный, но по-звериному жуткий вой я расслышал уже после того, как миновал первую решетчатую перегородку корпусного продола. Пока продольный вертухай, звеня ключами, отпирал передо мной решетчатую дверь, мне какое-то время пришлось послушать яростно-заунывные причитания своего подследственного. Большую часть слов, которые проскальзывали между злобными завываниями, разобрать я так и не смог. Прежде всего по причине своей неспособности к иностранным языкам и цыганским диалектам. Но некоторые матерные ругательства, включая и те, которые на мою голову были ниспосланы на индо-ромальском, мне показались знакомыми.
Теперь я уже не сомневался, что отконвоированный в камеру Нику, первым делом зарядит «коня» с «малявой» всем своим четырём подельникам. До часу, а, может, и до двух, цыгане будут пока еще просто волноваться. Терпеливо и платонически. Каждый из них будет с нервической суетливостью мерить свою «хату». От дверной «кормушки» до оконной «решки» и обратно. Но после часу дня их должны будут обрадовать неблагой для них вестью. О полноценном продлении их ареста.
Но я почему-то допускаю, что им еще больше не повезёт в их арестантской судьбе. Что в данном случае, администрация СИЗО проявит халатную небрежность. Что ознакомит она их с продлением ареста не сразу, а на час позже. В таком разе, и нервов своих мои цыгане тоже сожгут гораздо больше. Таки да, мне почему-то кажется, что в связи с перерывом на обед, тюремщики эту небольшую, но болезненную для моих жуликов халатность, обязательно проявят. Потому как не те они субъекты, эти индо-зубчаниновцы, чтобы ради них служащие советской пенитенциарной системы откладывали свой законный приём пищи.
Жаль, что к тому времени меня в СИЗО уже не будет. И, что услышать экспрессивных цыганских куплетов мне не доведётся. Впрочем, может, оно и к лучшему. Пусть все их проклятия в адрес бессовестного следака-кидалы Корнеева примут на себя мои «зелёные» коллеги. А я, пожалуй, тем временем заеду к себе в Октябрьский РОВД. Где ненавязчиво, но непременно официальным рапортом доложусь о клеветнических измышлениях относительно моей недополученной взятки. Которую так бессовестно зажилил адвокатский корпус. И до меня её преступно не донёс. Н-да…
Шутки шутками, а тянуть с этим рапортом мне сейчас никак нельзя! Более того, я даже помимо обязательной даты проставлю в нём точное время сдачи данного документа в приёмную майора Данилина. Исключительно для удобства бдительных товарищей из прокуратуры и Инспекции по личному составу областного УВД. Я даже почему-то уверен, что бдительным товарищам из данных структур уже завтра поручат проведение служебной проверки по факту моего мздоимства. И да, в том, что эта проверка будет, я ни секунды не сомневаюсь. Уж, если так синхронно и сразу в четырёх «хатах» по «низам» прошло, что следак взял со своих подследственных деньги, то без внимания эта вопиющая новость не останется. Опять же, через пару часов мои клиенты своим визгливым цыганским хором возопят о моей процессуально-финансовой непорядочности! А они обязательно возопят! Ну никак не смогут эти твари удержаться от присущей им склонности к громким скандалам. Так что служебная проверка в отношении орденоносного выскочки Корнеева обязательно будет! Невзирая на его прежние заслуги и поощрения от Родины.
До Октябрьского мы добирались втроём. С Розой мы разместились на заднем сиденье. По пути я, как мог, успокаивал симпатичную цыганку, так коварно опрокинутую ейным глупым мужем. От барышни я узнал, что конспирация в таборе была поставлена из рук вон плохо. Так получилось, что даже эта, не стратегического уровня барышня, была в курсе моей коррупционной ангажированности. Но, в отличие от своего неуравновешенного супруга, претензий она мне предъявлять не решилась. Однако, на другие сопутствующие семейные траты Роза мне всё же пожаловалась. Оказалось, что несостоявшаяся свобода четверых спекулянтов обошлась им много дороже, чем в тысячу рублей за каждого. Якобы переданные следователю Корнееву.
Она поведала, что не менее предприимчивые адвокаты только под меня взяли с ромал по штуке. А прокурор, со слов богом избранных проныр, обошелся зубчаниновцам еще плюсом по полтора косаря с каждого сидящего носа. Итого, соплеменникам пришлось заплатить по две с половиной тысячи рублей за каждую особь смуглых родичей, томящихся на шконках.
— А ты, душа моя, в этой жизни не верь никому, кроме меня! Ни нашим ментам-прокурорам, ни, тем более, своим цыганам! Ты только мне верь, я один такой честный! — оглаживая округлую коленку, негромко и проникновенно советовал я отвергнутой спекулянтом супруге, — И знай, что денег мне за свободу твоего мужа никто не передавал! Про прокурора я тебе ничего говорить не стану, потому что доподлинно про это не знаю. А со мной на эту тему даже разговоров никто не заводил, это точно! Ты там обязательно скажи своим, чтобы они тех адвокатов за вымя, как следует, потеребили! Чтобы эти жулики курносые все те деньги, которые под меня себе взяли, вам назад возвернули!
Роза слушала меня внимательно и моей дружественной русской руке, успешно налаживающей интернациональную связь с её цыганским бедром, не препятствовала.
Но к моему глубочайшему сожалению, дорога от тюрьмы до Октябрьского райотдела оказалась до обидного недолгой. Проявить гуманизм в полной мере и утешить расстроенную барышню должным образом возможности мне не представилось.
Подавив печальный вздох, я выбрался из машины. Стас повёз цыганку домой, а я, томимый подлой клеветой и только что свершившейся разлукой, побрёл ко входу в здание РОВД.