— Ладно, хрен с тобой, будем считать, что вопрос закрыт, — после длительной паузы сдался я, — Ступай с миром, Евдокия! Но помни, если только узнаю, что ты замышляешь против меня что-то недоброе, тогда уж не обессудь! Тогда я на тебе всерьёз сосредоточусь! И в этом случае, ты от меня пощады уже не жди!
Евдокия Леонтьевна радостно сверкнула зерцалами и грациозно оторвала от стула свою необъятную, теперь уже беспартийную задницу. И мой суровый взгляд, направленный в её зрачки, встретила непривычно светлой, сердечной улыбкой.
— Если тебе позвонят, ты скажи, пожалуйста, что я с тобой полностью рассчиталась! Хорошо? — приветливо-заискивающее лицо бывшей замполитши выглядело ненамного лучше и ничуть не привлекательнее своего прежнего, начальственно-надменного рыла.
— Хорошо! — снова согласился я, под пухлый локоток выводя почти центнер вражьей плоти за порог, — Ты извини, мне сейчас к руководству идти надо! — бесцеремонно закрыл я дверь, как только Дуся оказалась в коридоре.
Вернувшись к столу, я наспех распотрошил вражеский пакет. Деньги я, не считая, засунул в бумажник. После недолгих раздумий, взял пару упаковок колготок и запихнул их в карман брюк.
Когда я вышел в коридор, ошельмованной Дуньки уже и след простыл. Да и не мудрено. Нетрудно представить, как неудобственно ей сейчас пребывать в шкуре побитой собаки. В этом самом здании, где она еще совсем недавно чувствовала себя царицей и владычицей морской. Ну да хрен с ней, у неё свои половые трудности, а у меня свои.
Толкнув дверь в кабинет Зуевой, я раскрасил свою физиономию самой приветливой улыбкой, на какую только сподобился. И шагнул к Лиде, сидящей за столом со стопками уголовных дел.
— Чего тебе? — повернулась ко мне руководительница, неохотно отрываясь от следственной макулатуры, — Случилось что-то? — её глаза настороженно уставились на меня.
— Случилось, душа моя! — интимно щелкнул я замком двери, — Соскучился я. И вот что еще, на вот, примерь, пожалуйста! — достав из кармана две шуршащие упаковки, я протянул их командирше. — Ты не стесняйся, примеряй обновки, а я посмотрю и порадуюсь за тебя!
— Что это? — стеснявшаяся носить очки Лидия Андреевна, близоруко сощурилась, — Колготки⁈ — озабоченность на её лице мгновенно сменилась радостной улыбкой ребёнка и она приподнялась из-за стола. — Это всё мне?
Зуева выхватила из моих рук немецкий дефицит и принялась его крутить перед глазами, что-то рассматривая на упаковках.
Пришлось подождать, пока радость любимой женщины снизится до умеренной концентрации. Только после этого я занял её стул и усадил его хозяйку себе на колени.
— Я всегда знала, что ты меня любишь! — бережно прижимая к себе чулочно-носочные изделия, напыщенно сообщила мне Лидия, — Серёжа, давай, после ноябрьских распишемся?
От такого замысловатого и очень неожиданного завершения её логической цепочки, меня охватила оторопь. Вот, спрашивается, на хера я сюда с этим капроном припёрся⁈ Чего мне спокойно не жилось? И ведь, как лучше хотел. Заботу, сука, проявить!
— Чего ты молчишь? — подозрительно скосила на меня свой, пока всё еще улыбчивый взгляд начальница, — Или ты опять скажешь, что я сейчас глупости говорю? — утратив весь прежний интерес к дефициту от побеждённых фашистов, она отложила его на край стола. — Чего молчишь? Ты говори, Серёжа, не стесняйся! Снова начнёшь объяснять мне, что я дура? По-твоему я дура, да⁈
Как и пару минут тому назад, на меня сквозь горестную влагу смотрели несчастные женские глаза.
Судя по беспорядочной амплитуде настроений, у моей руководящей барышни в самое ближайшее время наступят те самые дни. Которые прогрессивное человечество скоро начнёт называть критическими. Оно, конечно, всё объяснимо и понятно, но это вовсе не повод для моей бесславной, и безоговорочной капитуляции. Надо как-то заболтать излишне мою перевозбудившуюся подругу. Но сделать это следует предельно аккуратно и со всем уважением к её неудержимому гормональному маятнику. Желательно, чтобы получилось обойтись без дополнительных душевных страданий и обид для неё. И, что еще важнее, без матримониальных потерь для себя.
— Ты ошибаешься, душа моя! Никакая ты не дура! — я приложил усилие, чтобы удержать на своих коленях рвущуюся на свободу Зуеву, — Ну почему ты сегодня так самокритична? Я же вчера тебе всё объяснил! Ну зачем ты опять нагнетаешь негатив? Разве я сказал, что ты баба-дура и ничего не понимаешь в карбюраторах? Скажи, любимая, что вообще между нами происходит? Я к тебе не только со всей душой, но даже с колготками! А ты в ответ только злословишь и кидаешься на меня, как тигрица во время ПМС! Нехорошо это, Лида! Не по-советски, как-то! Ты бы постыдилась!
Беспокойно ёрзать на моих коленях капитан Зуева не прекратила, но было заметно, что слова мои до неё всё-таки доходят. Она уже не рвалась так отчаянно, как минуту назад и неконтролируемую агрессию свою чуток поумерила.
— Хорошо! — наконец-то затихла она, всё еще сидя на мне, — Но ответь, пожалуйста, почему бы нам не пожениться? Или ты меня не любишь? — обличающее и свысока, то есть, сверху вниз уставилась на меня брачная захватчица. — Скажи, только честно!
— И снова ты ошибаешься, любимая! — прячась за непомерную грусть, произнёс я. При этом лихорадочно соображая, чем же возразить на столь настойчивое приглашение в ЗАГС. Так настойчиво исходящее со стороны непосредственного руководства.
Будучи загнанным в угол, я отчетливо понимал, что деваться мне некуда. И потому счел возможным рискнуть и броситься в психическую атаку на пулемёты. В который уже раз, решившись на полную авантюры импровизацию.
— Дело не во мне, Лида, уж ты мне поверь! — покрепче обхватил я тугие ягодицы обеими руками, — Дело в самой тебе! Ты извини, но меня до сердечной боли обижает твоё пренебрежение ко мне, как к личности! И эти твои мелочные попытки унизить моё мужское достоинство! — уткнулся я носом начальнице в то место, где у неё должна была быть грудь. Чтобы она, при всём своём желании, не смогла заглянуть мне в глаза, которые могли меня выдать.
— Что за чушь ты несёшь! — возмущенно выкрикнула Зуева и снова рванулась из моих рук.
На этот раз, несмотря на все мои усилия, она это сделала так резво и мощно, что оказалась на свободе, — Что ты такое говоришь⁈ Когда это я тебя пыталась унизить? И в чем выражается моё к тебе пренебрежение? — ноздри Лидии Андреевны трепетали и раздувались от переизбытка чувств, и от праведного возмущения.
— Эх, Лидия… — исходящим от меня волнам безмерной печали поверил бы сам Станиславский.
— Ну хорошо, не хотел я тебе об этом говорить, но уж, если ты сама начала этот разговор, то изволь! — с грустной безысходностью разглядывая свои неровно остриженные ногти, я уныло продолжил, — Скажи мне, пожалуйста, почему свои трусы ты стираешь с наволочками и полотенцами, а мои с носками? — привёл я свой единственный, но убийственный довод.
Вчерашним вечером я заметил, что мои трусы были замочены в одном тазу с носками. Каким образом стирает своё исподнее Зуева, я точно не знал, но это в данный момент и не имело никакого значения.
Главное, что это был, действительно имевший место факт. А следовательно, аргумент. Якобы, не позволяющий мне строить семейное счастье с этой прекрасной женщиной. Стоящей в данный момент напротив меня с открытым ртом и хлопающей ресницами выпученных глаз. И по всему выходило, что возразить на высказанную мной обиду, ей было нечем.
Я молча встал и, не медля ни секунды, покинул кабинет находящейся в смятении Лидии Андреевны.
Закрыв за собой дверь зуевского кабинета, я с облегчением выдохнул. Но чувствуя, что расслабляться рано, опрометью ринулся к себе. Быстро попрятав в сейф все бумаги и оставшиеся бабские причиндалы, я приступил к эвакуации себя из здания РОВД.
По пути в сторону Управления городской торговли я старался не думать, что будет, когда я вернусь в райотдел. Свой мыслительный аппарат я попытался нагрузить раздумьями о том, как буду противостоять воровскому кагалу «ликёрки». Самым лучшим выходом для меня было бы избавиться от находящегося в моём производстве дела. Может быть, мне тяжело заболеть? Но чем? Не острой же гонореей⁈ Во-первых, не факт, что этот постыдный диагноз поможет мне соскочить на длительную нетрудоспособность. А, во-вторых, даже, если это получится, то все благоприобретённые выгоды мне омрачит общественное порицание со стороны комсомольской организации и руководства РОВД. Тем более, что чесоткой я уже болел и это уже не вырубить топором из моей медицинской книжки. Чесоточно-триперный следак, это явный перебор. Даже для такого непредсказуемого мента, как лейтенант Корнеев. Нет, симуляция, она, конечно, залог здоровья, но не в этом случае.
Так, ничего не придумав, я и вошел в приёмную Шевцовой.
— У тебя десять минут! — после того, как мы поздоровались, бросила мне Светлана Сергеевна, складывая в свой изящный дамский портфель какие-то документы, — Мне через сорок минут нужно быть в горисполкоме.
Поставив крест на совместном обеде в здешней столовой, я начал излагать свои проблемы. И, если с двумя парами туфель всё решилось без промедления, то все оставшиеся восемь минут я потратил на вымаливание тридцати пар всё тех же проклятущих немецких колготок. Которые к сему времени уже так мне осточертели, что при упоминании о них я начинал чесаться, как шелудивый пёс по фамилии Шариков.
— Серёжа, а тебе не говорили, что ты, как бы это помягче выразиться, хоть и молодой, но слишком наглый тип? — отвлёкшись от сборов, задала мне вопрос моя благодетельница. — Ты и так выгреб дефицитного товара столько, что мне даже вспоминать об этом не хочется! Ты полагаешь, что ОБХСС и моё руководство ничего не видят и ничего не знают? Знаешь, сколько желающих занять моё место? Поверь, они мне не только злобно в спину дышат, они еще непрерывно сигнализируют наверх и во все стороны. Или, может быть, ты думаешь, что моё объяснение, что дефицит был реализован для сотрудников Октябрьского РОВД, снимет все вопросы ко мне?