А я, достав из кармана документы Лунёва, развернул паспорт на странице с его личной подписью. До вечерней встречи с беглым «колбасником» я решил изготовить еще один аргумент для торга с ним. Если вдруг таковой случится.
Весь день я пахал, как каторжный. Точно зная, что дело по «ликёрке» у меня заберёт, скорее всего, следственное управление областной прокуратуры, я приводил его в кондиционное состояние. Чтобы прокурорские потом не выдали мне щедрую субсидию на орехи. По самое первое число.
Потом поехал в ИВС передопрашивать Алёшу и главного технолога Шалаева.
— Александр Егорович! — сходу начал канючить Вязовскин, как только конвоир доставил его в допросную камеру. — Вы же обещали меня под подписку отпустить!
— Обещал отпустить, значит, отпущу! — внимательней пригляделся я к Алексею Мордухаевичу. — Тебя, что, обижают здесь? Грязно домогаются? Ты разве не в одиночке содержишься?
— В одиночке! — капризно прогундел нечистый на руку кладовщик, — Никто меня не обижает, но вы же сами понимаете, что кормят здесь отвратительно! Вы же обещали, Сергей Егорович!
Я нахмурился и пристальней всмотрелся в глаза представителя сексуального меньшинства страны советов. От моего взгляда половой меньшевик поёжился и своё лицо привёл в соответствие. То есть, сделал его проще. И перестал транслировать свои занудные пожелания.
— Я тебе, аферисту хитрожопому, обещал, что помещу тебя в одиночку и, что никто с тобой не будет пытаться побаловаться под хвост? — повысил я голос, — Говори, выполнил я своё обещание? Чего молчишь?
Вместо ответа сын Мордухая мелко и энергично закивал головой. Надо полагать, признавая за мной безукоризненное соблюдение наших высоких договорённостей.
— Тогда чего ты, неформал пассивный, рожу кривишь и претензии предъявлять мне тут пытаешься? Может, мне тебя для приведения в чувство, в общую камеру перевести, а? Что на это скажешь, Алексей?
— Не надо в общую камеру, Сергей Егорович! — прижал ладони к груди привередливый кладовщик, — Простите меня! Я больше не буду!
Глаза сидельца увлажнились. Теперь Алёша смотрел на меня смятенно и потерянно. Как из-за ширмы смотрит на венеролога хорошист из 10 «Г». Которому эскулап только что объявил о положительной реакции на мазок.
— Сейчас ты мне дашь более уточнённые и развёрнутые показания и я тебя завтра отсюда выпущу! — проникновенно, в интонациях доброго волшебника пообещал я Вязовскину.
Лицо последнего приобрело крайнюю степень плаксивости и он снова заскулил.
— Сергей Егорович, но я же вам всё уже рассказал! — словно Офелия после известия о смерти Полония, заломил руки Алексей, — Ничего я не могу уточнить и развернуть! Я больше ничего не знаю! Отпустите меня!
— Заткнись, гадёныш! — рявкнул я на неуравновешенного подследственного, — Голова уже болит от твоих воплей! Я лучше знаю, можешь ты уточнить и развернуть свои показания или нет! Сейчас я заполню протокол допроса, а ты его внимательно прочитаешь и подпишешь! И завтра я тебе изменю меру пресечения на подписку о невыезде! Но только завтра и никак не сегодня! Ты меня понял?
Вязовскин недоумённо замер, как испуганный суслик, а потом снова, как паралитик, воодушевлённо затряс головой. Радостно бормоча, что охотно подпишет всё, что нужно.
Минут через сорок я протянул ему четыре исписанных страницы. Алексей попытался подписать их во всех отмеченных мною местах, даже не читая содержимого. Но я категорически воспротивился этому и заставил его внимательно ознакомиться со своими показаниями. Спорить он не посмел и принялся за прочтение.
Несколько раз он прерывался и с испуганным удивлением бросал на меня затравленные взгляды. На которые я неизменно реагировал спокойным кивком головы.
— И запомни! — приглушил я голос после того, как отложив подписанные листы в сторону, Вязовскин уставился на меня, — Крепко запомни! Не приведи господь тебе потом отказаться от этих своих показаний! И не важно, где! Хоть в прокуратуре, или в суде! Ты меня понял? Если ты совершишь такую глупость, то я твою задницу от посягательств уголовных содомитов спасти уже не смогу! Ты меня хорошо понял, Алексей?
Алексей Мордухаевич горячо заверил меня, что понял он всё сказанное мною очень хорошо. И, что на своих показаниях, которые я заставил его прочитать еще раз, он будет стоять твёрдо и до конца. Не изменив их ни при каких обстоятельствах.
Вызвав электрической кнопкой конвоира, я отправил Вязовскина в его единоличные апартаменты. И попросил привести второго своего подследственного, квартировавшего в этих стенах по моей протекции.
Шалаев вошел сильно хромая и подволакивая повреждённую ногу. Он был настроен более решительно и менее конструктивно, чем Алексей. Сутки отсидки в ИВС на него повлияли не самым лучшим образом. На меня он смотрел исподлобья и сотрудничать со следствием в плане уточнений своих прежних показаний не хотел.
Пришлось объяснять главному технологу «ликёрки» всю неразумность и пагубность такого его поведения.
— Николай Тихонович, а чего это ты нахохлился и волком на меня смотришь? — почти добродушно попытался я усовестить расхитителя госсобственности в особо-крупных размерах. — Тут ничего слишком выдающегося не прибавилось. Кроме упоминания товарища Матыцына, как организатора хищений, ничего не дополнилось. И еще о его роли в привлечении к преступной деятельности работника ОБХСС Никитина. Или тебе самому хочется быть организатором хищений государственного имущества в особо-крупных размерах?
На мои увещевания Шалаев реагировал злобными высверками глаз и недобрым выражением лица. Но вслух возражать он не посмел.
— Так ты только скажи! — не стал я унижаться до уговоров, — Я прямо сейчас всё и оформлю самым надлежащим образом! Какое-то время будешь самым особо-опасным преступником на тюрьме. Правда, не очень долго. Пока не расстреляют. Ты ведь не только расхититель госимущества в промышленных масштабах! Ты же еще у нас заказчик убийства следователя. И еще непосредственный убийца исполнителя Лобачева. Ты же сам всё это собственноручно написал! Или я что-то путаю?
Смотрел на меня технолог зверем и только что зубами не скрипел.
— Я этого Матыцына в глаза ни разу не видел! — наконец после долгого молчания открыл он рот, — Слышал, что есть такой в обкоме, а видеть не приходилось.
— А сейчас и посмотришь! — успокоил я хромого технолога, — Всё учтено могучим ураганом! И не просто посмотришь, а очень хорошо запомнишь! Чтобы, когда вас сведут на очной ставке, ты его узнал, как родного. Если, конечно, ты не хочешь по этому расстрельному делу паровозом за всех отдуваться. Или хочешь?
— Не хочу! — хмуро пробурчал Шалаев.
— А тогда какого хера ты мне здесь кокетничаешь, как блядь вокзальная и еще рожу недовольную строишь? — перестал я себя сдерживать, — Я тебе дверь из расстрельного коридора приоткрыл, а ты, сука рваная, на меня, как на врага смотришь! Где твоя благодарность, падаль, и где почитание меня, как спасителя⁈ — шипел я, отпустив свои нервы на свободу. — А хочешь, Шалаев, я за сегодня всё переиграю и главшпаном в этом гиблом деле опять будешь ты? И пуля, которая сейчас отливается для товарища Матыцына, по закону и по всей человеческой справедливости достанется тебе?
— Да в том-то и дело! — вдруг взвизгнул водочный технолог, подпрыгнув с привинченного к полу табурета, — Пуля мне, а все мои заработанные деньги тебе, сопляку! — рухнул он назад, из-за подкосившейся травмированной ноги. — С какой такой радости ты, бестолочь милицейская, будешь барствовать на мои кровные⁈
Я видел, что выкрикивая в мой адрес оскорбления, Николай Тихонович Шалаев в туже самую секунду горько сожалеет об этом. Но как-то сдержать свой словесный понос просто не может. Потому что его сознание, подорванное последними событиями, болью разбитых суставов и не самыми радужными перспективами, ему в данный момент не подвластно.
Надо бы его успокоить, но я тоже человек и ничто человеческое мне не чуждо. В том числе и желание отдариться не очень гуманными словами и эмоциями.
— Ну, если мне в одиночку всю вашу шайку-лейку достало ума прищучить, то, быть может, не такая уж я и бестолочь? — намеренно благодушно ответил я жулику в государственном масштабе, — А, значит и все твои денежные, и золотые запасы мне достались по справедливости! И поэтому ты, падаль, если тебе сильно повезёт, поедешь на пятнадцать лет вечную мерзлоту долбить, а я с чувством глубочайшего удовлетворения буду здесь твои деньги тратить! А, если ты, сука, начнёшь жопой крутить, то я твою голову мигом под топор пристрою. Тобой написанных и подписанных бумажек с признаниями, на это с лихвой хватит! Ты, главное, помни об этом, когда в прокуратуре и на суде показания давать будешь!
Из ИВС я вышел совсем уже уставшим. День сегодня у меня сложился насыщенным и чрезвычайно нервным. Даже для меня прежнего и взрослого, событий за день случилось в избытке. Нервы мне сегодня не рвал и не наматывал на кулак только ленивый. Сначала Данилин, потом Лунёв, а на десерт два виноводочных утырка — Шалаев и Алёша-бздун.
И это еще не финал, впереди меня ждёт не менее содержательная и волнительная встреча с бэхом Никитиным.
Плюнув на служебную дисциплину, я решил отвлечься от надоевшей рутины и посетить своего друга Гриненко. Развернувшись через трамвайные пути, я прибавил скорости и двинулся в сторону больнички, выстраивая в голове маршрут мимо рынка или гастронома. Думать про скорую встречу с Никитиным мне не хотелось. Что-то подсказывало мне, что этот поганец задумал недоброе. Н-да…
Глава 13
В гастрономе я приобрёл несколько, даже на вид хрустящих, булочек по шесть копеек и две широкогорлых бутылки со сливками. Они были с желтыми мембранами из фольги вместо пробок. Еще купил четыре плитки шоколада на взятки медперсоналу и кольцо «краковской». Она стоила дорого и только потому, наверное, задержалась для меня на витрине.
Рынок уже был полупустой, но мне удалось после символического торга завладеть сезонными яблоками и грушами. Которые я намеревался презентовать травмированному, но, судя по послеобеденному времени, уже накормленному Минздравом оперу. Так сказать, взял раненому товарищу пестицидов на поправку. И, чтобы товарищ помнил, что друг о нём помнит. Колбасу я собирался заточить сам, так как в суете сегодняшних событий традиционно остался без обеда.