Решив не разочаровывать клиента и изменить меру пресечения Алексею на подписку о невыезде, я забрал его из узилища. Нетрадиционный кладовщик радовался, как ребёнок, когда мы входили за громыхающие электрическими замками стальные двери ИВС.
— Если честно, я думал, что вы меня обманете! — расчувствовавшись и всхлипнув, признался в своих сомнениях Алёша Мордухаевич, — Сергей Егорович, вы же меня отпустите домой? — глазами только что накормленной бездомной собаки заглядывал мне в лицо Вязовскин.
— Отпущу! — поморщившись, ответил я ему, не сомневаясь практически, что вскорости парня снова закроют.
Обязательно до суда закроют. Слишком уж тяжелая статья по ЛВЗ вырисовывается. И, соответственно, новому следаку надо будет являть своему руководству беспощадную и непримиримую строгость к жуликам. По отношению ко всем без исключения расхитителям соцсобственности. А с учетом того, что дело в течение суток станет громким и дурно пахнущим, то ни о какой гуманности речи идти не будет.
— Заедем сейчас в райотдел, я тебя еще раз начистовую допрошу и ты пойдёшь домой! — не раскрывая его дальнейших печальных перспектив, пообещал я Вязовскину.
Алексей попытался надавить на жалость и сослаться на то, что всё уже мне рассказал. С тем, чтобы я его сразу отпустил к маминым пирожкам. Но я был неумолим и через полчаса мы уже сидели в моём кабинете. Я заполнял протокол, расставляя в нём нужные мне акценты, исходя из мелких, но всё же вновь открывшихся обстоятельств. А Мордухаев сын поглощал мои скудные запасы подсохших пряников. Запивая их уже второй кружкой дефицитного индийского чая.
— Ознакомься и распишись! — придвинул я ему лист протокола, — Не торопись, читай внимательно и всё как следует запоминай! — повысил я голос, заметив, что вороватый кладовщик без должного внимания бегает глазами по тексту.
— Давай-ка, друг мой Алёша, по второму кругу! — решил я не рисковать, — И читай не так, как пономарь, а с чувством, с толком и с расстановкой! — блеснул я знанием школьной программы. — Не дай бог, тебе потом что-нибудь в своих наветах перепутать!
Прослушав монотонное изложение содержимого протокола, я вложил его в корки дела и набрал на диске телефона внутренний номер начальника следствия.
Данилин был предельно немногословен. Говорил он со мной так, будто в любую секунду ожидал какого-то подвоха. Он неохотно согласился принять меня через двадцать минут.
Заручившись согласием Алексея Константиновича согласием на рандеву, я снова взялся за телефон. На этот раз я принялся добиваться встречи с начальником Октябрьского РОВД.
С Дергачевым меня соединили без промедления. Подполковник так же не стал противиться и согласился принять меня прямо сейчас. Осталось дело за малым. Надо было ненадолго прикрыть Вязовскина. В том смысле, что в чулан.
— Пошли, друг мой, еще немного в клетке посидим! — жестом показал я Алексею, что пора прекращать истребление моих пряников и подниматься со стула на выход.
Лицо несчастного исказилось в гримасе отчаянного разочарования.
— Я так и знал! — полным трагизма голосом, взрыднул он, — А ведь я вам почти поверил! Я не хочу обратно в тюрьму!
Неправильно понявший меня Алёша, смотрел на меня, как обманутая похотливыми стройотрядовцами селянка, ощущающая уже третий месяц, что беременна двойней.
— Придурок, ты чего напридумывал⁈ — сплюнув, чертыхнулся я, поняв, чего так испугался спирто-хищник, — Полчаса посидишь внизу и я тебя потом выпущу! Домой уйдёшь не позже, чем через час, это я тебе обещаю!
Недоверчивый и до крайности расстроенный Вязовскин взволнованно теребил воротник своей, пропахшей камерой, фланелевой рубахи в крупную клетку.
— Даже не сомневайся, Алексей Мордухаевич! — с чувством заверил я литературного деятеля в ликёроводочной отставке, — И не волнуйся, я тебе даже трояк на такси дам, чтобы ты своим тюремным ароматом людей в общественном транспорте не пугал! Пошли уже в камеру, а то меня начальник ждёт!
Я сдал помдежу несчастного и всё еще продолжавшего нервно трепетать, гражданина Вязовскина. После чего устремился к кабинету начальника райотдела.
Дергачев встретил меня без радости и без воодушевления. Он был заметно напряжен и встревожен, но умело скрывал свою нервозность под маской суровости.
— Присаживайся! — указал он на ближайший к себе стул, — Ты говоришь, что всё у тебя идёт по плану? — пытаясь казаться равнодушным, поинтересовался он.
— Так точно, товарищ полковник! — не отходя далеко от образа преданного недоросля-солдафона, ответил я, — Материалы дела готовы для передачи в прокуратуру. Это, во-первых! Во-вторых, считаю целесообразным немедленно принять меры к задержанию майора милиции Никитина Бориса Евгеньевича, как вы вчера и собирались сделать, Василий Петрович.
Дергачев смотрел, слушал, но ничего не предпринимал и рука его к телефону не тянулась. Поубавилось у него решимости со вчерашнего дня. Ему, как мне показалось, чертовски хотелось самоустранениться от скандальных и болезненных процессов, слишком далеко выходящих за границы его Октябрьского РОВД. А еще было сильно заметно, что ему хотелось душевного покоя. Которого в очередной раз его лишал неуёмный пацан с лейтенантскими погонами. Но при всём при этом подполковник был мужиком умным и малодушной минутной слабости он не поддался. Свою массивную медвежью башку в пыльный песок он, как страус, не засунул.
— Ты уверен, лейтенант, что у тебя хватит достаточных и неоспоримых оснований, чтобы в полный рост залупиться на горУВД? — невыразительным голосом, но очень заинтересованно и напряженно спросил он, — Корнеев, ты же не хуже меня знаешь, что сейчас ты не только на Никитина хвост поднимаешь, ты еще и на руководителя ОБХСС замахиваешься! И на начальника УВД, который стоит за ним.
Задавая мне этот вопрос, подполковник смотрел на меня не только с усталым раздражением. Но и с надеждой, скрыть которую ему никак не удавалось.
Это означало, что какой-никакой авторитет я в его глазах за последнее время начал приобретать.
— Знаю, Василий Петрович! — без малейшего сомнения в голосе, заверил я начальника РОВД, — И основания для привлечения майора Никитина в качестве обвиняемого у меня есть. Равно, как и для его задержания или объявления в розыск. Здесь прямые показания сообщников на него! — положил я перед подполковником корки с материалами уголовного дела. — А внизу в камере сидит один из его подельников, можете сами ему задать свои вопросы, — вывалил я завершающий аргумент, ради которого пришлось притормозить в клетке несчастного потомка вечногонимого народа.
Как и большинство оперов, нудному изучению протоколов подполковник Дергачев предпочел живое общение с жуликом. Встрепенувшийся и повеселевший подпол через селектор дал команду в дежурку и уже минут через пять, в кабинет ввели Алексея Мордухаевича Вязовскина.
Алёша ничего хорошего от судьбы уже не ждал и лишь затравленно озирался по сторонам потухшими глазами. Оживился он только после того, как увидел меня, вольно расположившегося на стуле неподалёку от крупного мужика солидной наружности и с большими звёздами на погонах. Сообразив, что не всё еще потеряно, кладовщик с задатками литературного критика, взял себя в руки и чуток приосанился.
— Гражданин Вязовскин! — поторопился я сразу расставить приоритеты, — Товарищ подполковник хочет задать вам уточняющие вопросы, касающиеся уголовного дела, по которому вы проходите и по которому вы ранее давали показания. Вы готовы?
Алексей Мордухаевич, давно уже отвыкший от столь уважительного обращения с моей стороны, рта открыть не решился. Но кивком своей нечесаной головы дал понять, что готов на конструктивное сотрудничество с внутренними органами страны советов.
Дергачев мытарил Алёшу не менее получаса. Он тянул из него жилы со всем оперским прилежанием. Делая заходы по одному и тому же вопросу с разных углов.
Кладовщика-литератора можно было не любить за многое. Но в длинный список его недостатков тупость и слабоумие не входили. Недаром мы с ним вслух зачитывали и заучивали изложенные мной в его протоколе показания.
Погрешности в его ответах, если и были, то не критическими. Я отслеживал реакцию подполковника и с удовлетворением отмечал, как его рубленное рабочее-крестьянское и, не побоюсь этого слова, милицейское лицо разглаживается.
Повернувшись вполоборота ко мне, Дергачев качнул головой, давая понять, что услышал всё, что его интересовало. И, что дальнейшего интереса приведённый юноша с бледным лицом и печальными глазами, его больше не интересует.
— Выйди в коридор! — повелел я Алексею, но потом вспомнил, что в приёмной его ждет бдительный помдеж.
Пришлось встать из-за стола и самолично проводить жулика. Попутно отпустив конвоира в дежурку. Потом я вернулся в кабинет подпола.
— Не поменяет он свои показания в прокуратуре? — задал мне вопрос, подпитавшийся оптимизмом Василий Петрович, — Они сейчас, как наскипидаренные, всех задержанных и свидетелей раскатывать будут, чтобы понять, на какой блудняк их подписали. Крайними в этой помойке никто быть не захочет.
— Не поменяет! — уверенно успокоил я шефа, очень желая, чтобы моя уверенность оказалась пророческой, — И второй, который за мной в ИВС сейчас сидит, тоже крепко заинтересован и жопой крутить не будет! Он, кстати, у них теперь самый главный после смерти Водовозова.
— Ну-ну! — изобразил на лице начальственный скепсис Дергачев, тем самым давая понять, что вся ответственность за правильное поведение злодеев лежит теперь на мне, — Ты действительно считаешь, что имеет смысл продемонстрировать излишнее рвение и надо послать оперов за Никитиным?
Я не без мальчишеской гордости отметил, что прозвучавший вопрос риторическим не является. И, что интерес подполковника к моему ответу нешуточный.
— Считаю, Василий Петрович! — твёрдо ответил я, — И следует это сделать как можно быстрее, потому что я сейчас пойду докладывать дело Данилину, а от него поеду в прокуратуру. А это, сами понимаете, веерные утечки во все стороны! Хуже всего будет, если генерал Данков узнает про Никитина не от вас, а со стороны. Да еще в неудобной для вас версии! Звоните ему прямо сейчас, товарищ полковник!