— Вовсе нет, мой дорогой. Ты был моим агентом. Моим агентом в ЦРУ. Я положил на тебя глаз сразу же, как ты приехал к нам. И я не мог завербовать тебя. Ты бы никогда не согласился на это. Так что ты был моим виртуальным агентом.
Феррис расхохотался:
— Так мы с Хофманом думали про Садики. Мы думали, что сможем поймать Сулеймана, используя Садики как «виртуального агента». Я сказал это в точности так же.
— Но это совершенно нелепо, как думаешь? Иордания принадлежит мне. Я контролирую в ней все и всех. Я сам использовал Садики несколько лет. Неужели Эд Хофман думал, что сможет играть в свои игры у меня во дворе так, чтобы я об этом не узнал?
— Как вы уже сказали, мы, американцы, считаем, что знаем больше, чем есть на самом деле.
— Благо у вас все еще остаются друзья. Хотя я не очень понимаю, почему они до сих пор вам помогают. Разве что по причине того, что вы очень богаты. Да, я обнаружил, что люди Эда Хофмана следят за Садики и его братом в соответствии с каким-то дурацким новым планом. И я решил, что все зашло слишком далеко. И у меня была идеальная приманка: ты, Роджер. Человек, которого я могу подсунуть под нос «Аль-Каеде». Человек, который может сыграть перебежчика из ЦРУ. Мусульманин в ЦРУ, и превосходные доказательства, это подтверждающие.
— Почему вы решили представить меня мусульманином? Если предположить, что это правда и вы не передали им через Садики кучу подделок.
— Я знал это, поскольку провел собственное расследование. Вы, американцы, думаете, что только вы способны на тщательную разработку операций, но вы сильно ошибаетесь. У меня были подозрения, и я их проверил. Провел серьезную проверку в самом деле. Мои люди просмотрели данные переписей населения в США и судовые декларации кораблей, причаливавших в Эллис-Айленд. Послал аналитиков в Боснию, и они посетили твоих родственников, о которых ты в жизни не слышал. Даже послал одного поговорить с твоей матерью, на случай, если она что-то знает. А потом послал целую команду сюда, в Триполи, чтобы просмотреть старые документы времен Оттоманской империи. Нам были нужны документы, и мы понимали, что люди Сулеймана тоже станут проверять все это. Они тоже не дураки, друг мой. Так что все должно было быть по правде. Так и случилось. При рождении твоего деда звали Мухаммад Фариз. Живя в Америке, он хранил это в строжайшем секрете. Но, дорогой, все секреты имеют начало на этой земле. И мы называем их такия.
— Я позаимствовал у вас это слово, — сказал Феррис. — И думал, что понимаю его смысл.
— Но, дорогой, такия — это не трюк, который можно просто вынуть из сундука. Для мусульманина это означает вопрос выживания. Твой дед понимал, что такое такия. И такия — причина того, что сегодня ты здесь. Мы хорошо понимаем это, живя в пустыне. Имеет значение только выживание. И мы не станем жертвовать своим сокровищем ради чего-то другого.
Феррис подумал обо всех усилиях, которые предпринимали он и Хофман, чтобы организовать свой маневр. Встречи в Абу-Даби, Бейруте и Анкаре, фотографии, записи. Они много работали, и плоды этой работы достались Хани. Феррис разозлился на Хани, но продолжал улыбаться, понимая, насколько ловко Хани их обманул.
— И когда мы создали легенду для Садики, это только облегчило вам работу, так?
— Очень даже. Мы просто проехались у вас на спине. Когда вы решили ввести Садики в игру, я сделал то же самое. Я сказал ему, чтобы он позвонил одному из этих агентов в «Аль-Каеде». О да, у него такой был. И сказал, что один сотрудник ЦРУ, несчастный человек, хочет выдать им тайны. Они не поверили, но заинтересовались. После первой встречи с тобой он прислал им разведданные, настоящие. Естественно, от меня. Большинство их были бесполезными. Старые номера мобильных телефонов, давно закончившиеся операции. Но я выдал им чудесную историю насчет операции в Берлине и всех ваших игр с Амари. И они стали думать, что ты — настоящий предатель, выдающий им информацию. Каждый раз, когда ты назначал встречу с Садики, я готовил для них новую информацию. Тем временем ты, мой дорогой, разыгрывал свое собственное маленькое шоу, подкрепляя мою игру. Так здорово было получить фотографии Садики в Абу-Даби, Бейруте и Стамбуле, не говоря уже о Лондоне и Париже. Настоящая удача.
— Вы играли с нами, как с дурачками.
— Не совсем. Я просто играл с вами. Шел у вас в кильватере. Вы же сверхдержава, поэтому за вами тянется такой мощный кильватерный след, даже тогда, когда вы думаете, что играете тихо и по-умному. Иногда, если повезет, мы можем пристроиться за вами и поймать волну.
— А звонок Сулеймана, который мы перехватили? И текстовое сообщение для меня на его мобильный? Это тоже вы сделали?
— Да, боюсь, что так. Нам надо было посильнее дернуть за веревочку, чтобы вывести тебя на эту последнюю встречу. Вы должны были поверить, что ваша глупая игра удалась. У нас в архиве была старая запись перехваченного разговора Сулеймана. Извини, мне было так тяжело от того, что приходилось манипулировать тобой.
Феррис тихо похлопал в ладоши, словно в театре опустился занавес, завершив тем самым спектакль.
— Впечатляет. Сильно. Единственное, чего я не могу вам простить, — это того, что вы манипулировали Алисой. У нее в Иордании была настоящая жизнь. Она полюбила Амман. А вы это уничтожили. Теперь она никогда не вернется туда. Они будут думать, что она работает на вас.
— Мой дорогой Роджер, в Иордании все работают на меня. Почему с ней должно быть по-другому? Но должен сказать тебе со всей откровенностью, что ты обманываешься, считая, что я подверг ее опасности. Это сделал ты сам. Если бы мы не похитили ее, так сказать, по «программе защиты свидетелей», то люди «Аль-Каеды» могли бы похитить ее сами, по-настоящему. И тебе не следует злиться на меня. Все было в моих руках.
Хани выпустил большое кольцо дыма, но Феррис не смотрел на него.
— Я так боялся за нее, Хани. Я был готов умереть, чтобы спасти ее. И вы это использовали. Вы рассчитывали на это. Иначе ваш план не сработал бы. Вы превратили мою любовь к ней в оружие. Как я могу простить такое?
Хани промолчал. Он посмотрел в окно солнечной комнаты больницы, на голубые воды Средиземного моря, а потом на Ферриса. Впервые в его взгляде, кроме наполнявшей его уверенности, появилось сожаление.
— Мне очень жаль, Роджер. Я рассчитывал на твое благородство, но, по сути, ты сделал то, что должен был сделать любой настоящий мужчина. Я не понимал, как сильно ты любишь ее, пока не пришел к тебе в ее квартиру. Но скажу тебе все по правде. Это лишь заставило меня работать еще тщательнее, чтобы все произошло как надо. Мы следили за тобой все время, каждую минуту. Мы пометили подошвы твоих ботинок специальным порошком, чтобы по твоим следам знать, где ты. Вшили маркеры в шерстяную тужурку, которую дал тебе водитель. На случай, если что-то пойдет не так, мы заручились поддержкой самого президента Сирии.
Феррис кивнул. Но все его мысли были об Алисе. Его щеки вновь покраснели от гнева.
— Вы били ее, когда похитили ее из квартиры и привезли в Хаму. Я видел кровь.
— Дело в том, мой дорогой, ее не похищали. И, ради всего святого, мы не били ее. Она сдавала кровь месяц назад в палестинском Красном Полумесяце, и позднее я понял, что это может оказаться полезным для нас. Мы даже не вламывались в ее дом. Она пошла с нами по своей воле, в силу единственной понятной ей причины. Зная, что помогает тебе.
— Вам не пришлось принуждать ее?
— Абсолютно. Алиса — намного более сложный человек, чем ты думаешь. У нее жизнь, в которой ты ничего не понимаешь. Неужели ты считаешь, что можно так просто работать в Иордании, путешествовать, ходить из одного лагеря палестинских беженцев в другой и не иметь контакта с «Мухабарата»? Говорю это не для того, чтобы оскорбить тебя, но чтобы порадовать. Как и всякая драгоценность, эта женщина окутана вуалью тайны. Она так долго беспокоилась о тебе. И, в силу какой-то непонятной причины, любит тебя ничуть не меньше, чем ты ее.
Феррис моргнул, и его глаза наполнились слезами. Что он понимал во всем этом?
— Я должен повидаться с ней. Где она?
— Она рядом. Она знает, что с тобой все в порядке. Цветы у тебя в комнате — от нее.
— Я могу повидаться с ней?
— Конечно, мой дорогой. Ты свободный человек. Но, думаю, сначала нам надо поговорить об Эде Хофмане.
Феррис откинулся на спинку кресла в изумлении. Череда событий, произошедших с ним, настолько его изменила, что с того момента, как он очнулся на больничной койке, он ни разу не подумал про Хофмана.
— Он знает, что произошло?
— О да. Отчасти. Он в Аммане. Вот почему я отвез тебя сюда, если честно. Кроме того что здесь земля твоих предков, это место, где тебя никто не найдет, пока ты сам не решишь встретиться с Эдом.
— Должно быть, он взбешен. Это уничтожит его.
— Вовсе нет. Это может стать самым лучшим временем его жизни. По крайней мере, так может подумать его многочисленное начальство в Вашингтоне. Вместе мы сможем использовать полученную через Сулеймана информацию в Пакистане, Ираке, Сирии и Европе. Не сочти за хвастовство, но я считаю, что это наш самый большой успех в борьбе с «Аль-Каедой». Сулейман был в центре всего. Теперь, когда мы его уничтожили, у «Аль-Каеды» уйдут годы на то, чтобы оправиться от такого удара.
— И во всем мире будут думать, что это — результат операции Хофмана?
— Конечно. Настоящие операции разведки навсегда остаются тайной. Вы, американцы, не способны понять этого. Вы не способны хранить тайну, из-за вашей демократии. А у нас нет таких проблем. Что касается славы, алан ва салан, она вся твоя. Или, скажем так, Эда. С тобой проблем немного побольше.
— И почему же со мной проблемы? Я тот человек, благодаря которому это произошло. Безусловно, при вашей помощи, Хани-паша.
— Подумай, мой дорогой. Эд Хофман будет думать, что ты все время работал на меня. Может, ты и был моим виртуальным агентом, но он-то думает, что все по-настоящему. Есть и другие неудобные подробности. Ты из мусульманского рода, твой дед родился в суннитской общине Триполи, в Ливане, и ты не сообщил в ЦРУ насчет этого. Боюсь, ты оказался в неловкой ситуации.