— Дженифер, выслушай меня. Я звоню, чтобы сказать тебе, что не еду шестичасовым.
— Не едешь?! Неужели ты забыл, что Кит и Элис…
— Нет, не забыл, но я поеду следующим и буду дома полдевятого…
— Полдевятого?!
— Я должен отвести его к врачу, должен помочь ему. Хотя бы поговорить с ним и выяснить, что случилось…
— Филип, бога ради, поторопись, ты еще можешь успеть на шестичасовой, ты нужен мне, неужели не ясно?
— Артур Джири…
— Ты женат на мне, а не на Артуре Джири, — прошипела сквозь зубы Дженифер. — У тебя есть обязанности передо мной и перед семьей. Раньше тебя почему-то не трогала судьба Артура Джири, а сейчас, стоило мне попросить…
Робинсона лихорадило, он нажал на рычаг и бросил трубку. Американец сказал бы — «сыграл отбой». Да, он сыграл отбой, бросил трубку, а ведь это его жена, с ней он прожил девятнадцать лет. Что для жены звучит оскорбительнее? Бросил трубку. Сыграл отбой. Он толкнул дверь и отправился на поиски Джири.
Серая кепка все еще маячила возле киоска. Поезд прогудел на прощание, и Робинсону в этом гудке почудилась насмешка. Он коснулся плеча Джири и взволнованно выдавил:
— Добрый вечер.
— Опять встретились, — раздался беспечный ответ. Джири был воплощением покоя в этом море суеты.
— Опоздал на поезд, — объяснил Робинсон. — Чертовски неприятно, у нас сегодня вечером гости. Жена будет… — Он даже взмок. — Пойдемте выпьем пива, если вы тоже ждете.
В конце фразы Робинсон слегка приподнял брови, как бы желая, чтобы Джири понял деликатный намек его полувопроса. Робинсон остался доволен собой — намек прозвучал весьма ненавязчиво, без тени фамильярности, зато Джири может воспользоваться случаем и объяснить, как сочтет нужным, отчего он до сих пор еще на вокзале. Но Джири словно и не подозревал о том, что от него ждут объяснений.
— В кафе сейчас не протолкнуться, — ответил он. — Но думаю, мы что-нибудь найдем. Вон то, мне кажется, самое подходящее.
Он кивнул в сторону вывески над дверями в углу зала ожидания: «Спиртные напитки», и они отправились туда. Лавируя среди людей, то и дело сталкиваясь с ними, Робинсон чувствовал, что в нем закипает гнев. Раз уж попал в такой переплет, и все ради того, чтобы помочь Джири, пусть тот хотя бы не артачится.
В кафе стояла банная духота. У левого края стойки продавали чай и кофе, у правого — спиртное. Народу было полно. Одни поспешно хватали рюмки и залпом выпивали содержимое, словно их поезд вот-вот отойдет, другие бережно обнимали рюмки пальцами и угрюмо зыркали по сторонам, словно опоздали на поезд и теперь должны торчать здесь уйму времени. Посетителей обслуживали двое пожилых флегматичных барменов; хотя и неторопливо, но они делали свое дело исправно, ни на что не отвлекаясь. Робинсон и Джири заказали пиво. Молча подождали, когда их обслужат, потом с трудом выбрались из толпы, разыскали в углу зала банкетку, на которой им удалось уместиться вдвоем — тесновато, зато по крайней мере можно поговорить.
— Будьте здоровы, — сказал Робинсон.
— И вы будьте.
Робинсон выпил, затем посмотрел Джири прямо в глаза.
— Надеюсь, вы не сочтете меня назойливым. Все нормально?
— Не понимаю.
— Я хочу спросить, — пояснил Робинсон, взвешивая каждое слово, — у вас все нормально?
Джири задумался.
— Разве я неважно выгляжу?
— Сознаюсь, я не сел на поезд, поскольку тревожусь за вас.
— Весьма тронут, Филип. Спасибо.
— Послушайте, — Робинсон расправил плечи, — боюсь, мы рискуем запутаться в недомолвках.
— Слишком сильно сказано, — улыбнулся Джири.
— Не сочтите за труд сообщить мне, — решительно продолжал Робинсон, сколько времени вы провели на вокзале?
— Девять дней.
Наступила пауза. Наконец Робинсон выдавил из себя:
— Девять дней?
К своему стыду, он почувствовал явное облегчение, прямо от сердца отлегло. Да, Джири действительно сошел с ума! И Дженифер непременно простит ему, что он не успел к ужину.
— Но почему? Почему? — с горячностью спросил он, спеша погасить эту отвратительную вспышку радости.
— Меня это устраивает.
— Но… — Робинсон в недоумении развел руками. — Вы же не станете утверждать, что провели на вокзале все девять суток?
— Нет, — ответил Джири. — Я ночую в гостинице. Спать ложусь в одиннадцать. По утрам не тороплюсь: сюда прихожу обычно полдесятого.
— В какой гостинице?
— В привокзальной.
— Стоп. Дайте разобраться, — сказал Робинсон. — Вы ночуете в привокзальной гостинице и целыми днями гуляете по платформам?
— Иногда гуляю, иногда сижу. А ем в кафе, их тут хватает. И вам теперь могу посоветовать, куда лучше пойти.
— Нельзя ли узнать, зачем вы это делаете?
— Я мог бы объяснить, — ответил Джири, — но при всем моем почтении к вам, Филип, не вижу причины, почему я обязан делать это.
— Тогда ответьте мне только на один вопрос. Вы что-то изучаете здесь, обследуете? Чего ради вы здесь торчите?
— Вы хотите сказать, послал ли меня сюда кто-нибудь. Нет, никто. Я на вокзале по своей доброй воле.
— Вы собираете какую-нибудь информацию?
— Не в том смысле, какой вы подразумеваете.
— Что ж, — сказал, вставая, Робинсон. — Если вам хочется находиться здесь — дело ваше. Но, полагаю, вы догадываетесь, как это выглядит со стороны.
— А как?
— Так, словно у вас расстроены нервы и вы не в состоянии поступать разумно, — резко ответил Робинсон.
— Поступать разумно, — повторил Джири. — Вы, надеюсь, вкладываете в это понятие конкретный смысл. Или же хотите сказать — поступать, как все?
— Не запутывайте нашу беседу еще больше, Артур. Вы отлично понимаете, что я имею в виду.
— Если бы на всех больших вокзалах постоянно жили сотни людей, вы бы привыкли к этому и не считали это неразумным, — заметил Джири. — Вы ведь на каждом шагу сталкиваетесь с куда более странными явлениями и принимаете их.
Робинсон порывисто поднялся. Вечер испорчен, дома теперь мира не восстановишь несколько недель, если не месяцев, а этот Джири, человек, которому он от души желал добра, отказывается от помощи. Он смотрел на серую твидовую кепку Джири — спокойствие, которым от нее веяло, приводило его в бешенство.
— Что ж, Артур. Я опоздал на поезд, потому что встревожился за вас, но, судя по всему, вы считаете, что я понапрасну теряю время.
— Я тронут вашим вниманием. И мне было приятно побеседовать с вами. Жаль, что вы опоздали на поезд.
— Знаете, что меня больше всего пугает в вас? — Робинсон наклонился к Джири. — Ваше спокойствие.
Джири взял свой стакан и отхлебнул немного.
— А почему бы мне не быть спокойным? Вы спросили меня, сколько времени я уже на вокзале, и я подумал: лучше сказать правду, чем играть в прятки. Я ведь знаю, вы чуткий, доброжелательный человек. Вы не будете стараться упечь меня в психушку только из-за того, что я поступаю не так, как обычно поступают другие.
— Раз уж речь зашла о психушке, — гнев Робинсона еще не остыл, — могу сказать, что я думаю по этому поводу. Если вы останетесь на вокзале, вы сойдете с ума. Бесконечные толпы людей, отсутствие удобств и крыши над головой — все это доконает вас. Бога ради, смейтесь надо мной, но через три месяца вы свихнетесь.
— Хотите поспорим? — с улыбкой спросил Джири.
— С удовольствием, — ответил Робинсон. — Только каким образом я получу свой выигрыш, когда вам выдадут свидетельство о невменяемости?!
Это слово — «свидетельство» — вырвалось у Робинсона нечаянно. Лучше было бы сдержаться, оставить его при себе, ведь и так все ясно. Оба на секунду замолкли, потом Джири спросил:
— Вы в самом деле так считаете?
— Я считаю, — размеренно произнес Робинсон, — что у вас сильное нервное истощение, вы переутомлены и потому, вероятно, не в силах судить, что вам на пользу, а что во вред.
— Иначе говоря, я душевнобольной, — заключил Джири. Снова наступила пауза. Он нарушил ее первым: — Вы были знакомы с Джеффри Уинтерсом?
— Где-то слышал это имя. А я мог его знать?
— Он был микробиологом.
— Что же с ним произошло?
— Джеффри был бесконечно одинок, другого такого я не встречал. Он говорил, что в разладе со всем миром и ничего не может с этим поделать. Привязан он был лишь к нескольким людям, больше всего, мне кажется, к своей жене и ко мне. Но ведь этого мало. Он чувствовал себя так, словно бо́льшую часть суток проводил вне земной цивилизации, на какой-то другой планете, где, кроме него, не было ни одной живой души.
— Что с ним случилось?
— Он покончил с собой, — без всякого выражения ответил Джири.
Робинсон снова наклонился к нему:
— Зачем вы рассказали мне об этом?
— Предположим, Джеффри нашел способ избавиться от этого ужасного одиночества, хоть и несколько странный. Не лучше ли было оставить его в покое и не принуждать вернуться к тому, что вы называете разумным образом жизни, тем самым обрекая его на невыносимое одиночество? В итоге как-то утром он отравился на своей кухне.
Робинсон продолжал стоять, склонясь над Джири и пристально всматриваясь в его лицо.
— Что вы пытаетесь мне внушить? Что покончите с собой, если вам не разрешат оставаться на вокзале?
— Нет, конечно. — Джири рассмеялся. Казалось, все это искренне забавляло его. — Ничего такого я о себе не говорил и вовсе не желаю, чтобы мне приписывали подобные глупости. Просто я вам рассказал случай, в котором модель разумного поведения, как вы это называете, не очень-то помогла.
Робинсон выпрямился.
— Пожалуй, я пойду. Вы недвусмысленно дали мне понять, чтобы я не вмешивался не в свое дело. А с другой стороны, ни с того ни с сего вспоминаете о судьбе своего друга, покончившего с собой от одиночества. Вот что у вас на уме, и тем не менее вы утверждаете, что здоровы.
— Вовсе я не утверждал. Кто нынче может этим похвастать? Вы снова договариваете за меня.
— Ладно, я пойду.
— Как хотите, Филип, но ваш поезд не так уж и скоро. Может, посидим и закажем еще пива? Народ схлынул, и мы мирно побеседуем.