Она горько усмехнулась.
— Неприятности. Дома сущий ад. Мама со мной не разговаривает. Да и отец, бедный, совсем запутался. Не знает, кому угодить. Но есть что-то еще. Мне просто страшно. Вы верите в предчувствия?
— Нет, — ответил я преувеличенно бодро.
Эми остановилась, не поднимая глаз. Зябко поежилась.
— Что-то плохое непременно случится.
Деревья пламенели ярким осенним багрянцем. Было непривычно тихо. Где-то вдалеке слышались звуки пианино. Однообразные, бесконечные ученические упражнения. Мне почему-то вспомнились студенческие годы, и меня захлестнула тихая и теплая грусть.
По улице прогремел трамвай. Мгновение, и рухнул мир задумчивой тишины, разбиты звуки пианино. Шум большого города со всех сторон полонил нас. Надо было стряхнуть с себя это дурное настроение.
— Идем.
Она равнодушно, словно автомат, зашагала рядом.
— Вы думаете, ему много дадут?
— Не думаю. Он еще молод, и это его первое преступление. Скорей всего, получит условно. А ты знала о его подвигах?
Эми подняла глаза. В них было то отчаянно дерзкое выражение, с каким некогда принцесса приглашала меня в театр.
— Знала, хотя он мне ничего и не говорил.
— И не могла ему помешать, остановить?
— Нет.
У меня на языке вертелся вопрос: «Неужели ты так его любишь?..» Но я сдержался, я проглотил этот вопрос. Вкус его мне показался горьковатым, может, потому, что я заранее знал ответ.
Эми осталась ждать меня на улице. Я вошел, представился дежурному офицеру и поднялся к Камену. Он сразу же попросил привести арестованного Бориса Йорданова Тодорова. Через несколько минут дверь отворилась, и милиционер пропустил Боби.
Молодой человек выглядел уставшим, но не слишком обескураженным. К знакомому мне уже надменно нахальному выражению прибавилось еще что-то — какая-то издевательская ухмылочка. И если по лицам можно читать что-то, то на его лице было написано: «Вам еще не надоело возиться со мной? Можно и продолжить, я ничего не имею против».
Камен строго взглянул на него. Его лицо недвусмысленно предупреждало: «Осторожно, малыш, не увлекайся! Напрасно ты петушишься…»
Что же говорило при этом мое лицо? Вероятно, что-то вроде: «Постойте, не ругайтесь. Давайте разберемся во всем, как подобает настоящим мужчинам».
Однако и я чувствовал себя не очень ловко.
Камен сказал:
— Следствие заканчиваю. Подпиши протокол допросов предварительного следствия.
Боби взял авторучку и небрежно подписался.
— Что еще?
Камен подал ему папку:
— Прочти и, если есть какие-нибудь возражения, можешь их изложить.
— У меня нет возражений.
Я протянул руку, чтобы взять папку. Молодой человек посмотрел на меня вопросительно.
Камен пояснил:
— Это твой адвокат. Познакомьтесь.
Дружелюбно улыбаясь, я протянул руку. Но Боби руки моей не принял. Он оглядел меня с ног до головы.
— Я не нанимал адвоката.
— Об этом позаботились твои близкие.
— Кто?
— Эмилия, — сказал я.
Он оглядел меня еще раз и скривил губы в снисходительной усмешке:
— Это вы занимаетесь разными там водяными?
Не помню, когда я еще так краснел.
— Да… мы с Эми большие приятели.
— Не стоило вам утруждать себя. Должен вас предупредить, я приглашу себе другого адвоката.
Камеи явно забавлялся моей беспомощностью.
— Видишь, каков! Крепкий орешек. Он пуп земли.
Я попытался заговорить в тон Камену.
— Молодежи вообще свойственна излишняя самоуверенность. Вспомни, ведь и мы были молоды.
— Что-то не припоминаю, чтобы меня арестовывали за кражу.
Боби поглядывал вопросительно то на меня, то на Камена. Наконец усмехнулся дерзко и снисходительно:
— Вы приятели?
— Тебя это не касается! — сердито оборвал его Камен.
— Напротив, касается. Здесь пахнет сделкой. Вы вроде бы доставляете ему клиентов, гражданин следователь, а он вам за это вроде бескорыстно благодарен.
Камен резко встал из-за стола.
— Не забывай, где находишься!
— Вам не надоело меня пугать? Не станете же вы держать меня здесь всю жизнь только за то, что я разломал какую-то старую телегу…
— Если будете и впредь так рассуждать, — вставил я как можно спокойнее, — загубите свое будущее.
— А вам что за забота?
Мне хотелось сказать ему, что я и гроша ломаного не дал бы за него, но пожалел Эми. Увы, именно я посоветовал ее отцу дать деньги. И не только это… На свою же голову заступался я за него.
— Сейчас я освобождаю тебя под залог, — обратился к Боби Камен. — И советую тебе не делать глупостей. Так не забудь…
— У меня прекрасная память. А за деньги я должен благодарить Эмилию?
— Да.
— Хорошо. Я ее отблагодарю. Можно идти?
— Иди.
Боби вышел. Мы с Каменом остались одни. И мой приятель вдруг заговорил совершенно иным тоном, в котором чувствовались озабоченность и грусть.
— Слушай, великий психолог, можешь ты мне объяснить, откуда у этого юнца столько злости?
Я не знал, что ответить. Я смотрел в окно. Боби вышел из здания милиции. Эми порывисто бросилась к нему. Он холодно спросил ее о чем-то. Она, волнуясь, раскрыла сумочку, подала ему сигареты и спички. Боби закурил, бросил спичку, сунул коробку себе в карман и зашагал по тротуару. Девушка покорно последовала за ним. Я наблюдал за ними, пока они не скрылись из виду. На душе у меня было необъяснимо тяжело и тревожно. Они совсем не походили на влюбленную пару.
6
Прошло больше педели. Серый поток будней катился и тащил меня за собой в привычно напряженном темпе — развод, два мелких дела о разделе имущества да еще один малоинтересный жилищный вопрос. Я словно плыл по течению, не заходя глубине, чем это было необходимо, чтобы дело шло хорошо. Вечером, когда кончались приемные часы, я закрывал двери адвокатской конторы и оставлял за ними чужие заботы. Встречался с приятелями, ходил в кино или сидел дома.
Я имею обыкновение рассказывать жене наиболее интересные случаи из моей юридической практики. Но тут я сделал для себя открытие: почему-то избегал рассказывать ей о Боби, о моей с ним встрече в милиции. Вообще я замечал, что у памяти есть своеобразный фотоэлемент, который фиксирует кадры самопроизвольно. Иногда он запечатлевает на своей пленке такие моменты, в которых нет ничего особенного, и потам бывает трудно объяснить, почему именно они зафиксированы в твоей памяти. Так, например, мой первый процесс, в котором я участвовал как стажер-адвокат, был по делу об убийстве. Я очень волновался от сознания, что должен буду разговаривать с настоящим убийцей. Им оказался какой-то извращенный тип, безликий и невзрачный, который преднамеренно и хладнокровно отравил свою жену лишь потому, что подозревал ее в измене. За предумышленное убийство его приговорили к расстрелу. Потом, как ни старался, я не мог вспомнить его лица, зато очень хорошо запомнилась его левая рука (почему-то не правая, которой он подсыпал своей жертве яд), а именно левая, на среднем и указательном пальцах которой были совсем одинаковые белые пятнышки на ногтях — в форме собачьей головы.
Что касается моей встречи с Боби, то здесь память любезно предлагала мне один и тот же кадр: я протягиваю ему руку и при этом улыбаюсь вполне дружелюбно, а он не принимает моей руки и презрительно оглядывает меня с головы до ног. Ясно, такая фотография не может украсить альбом приятных воспоминаний. Мое самолюбие было уязвлено, и довольно глубоко. Я старался заглушить это чувство доводами, что, мол, надо быть снисходительнее к проявлениям юношеской самоуверенности, что со временем Боби поймет мое доброе намерение и ему будет стыдно. Но это мало утешало. Я не мог избавиться от мысли, что мы с Каменом ошибаемся. И мое плохое предчувствие подтвердилось раньше и страшнее, — чем я мог предполагать.
Однажды Камен позвонил мне.
— Твой Боби исчез.
— Что? Как это исчез? — переспросил я в замешательстве.
— Извини меня за откровенность, но ты провалился как психолог.
— Да говори ты серьезно. Мне сейчас не до шуток.
— Какие шутки! Ведь ты, надеюсь, не шутки ради занимался психологическими опытами?:.
— Камен, прошу тебя! — Я скорее злился, чем просил. — Скажи наконец, что случилось?
— Успокойся, сейчас все расскажу. Мы поймали еще одного из этой шайки. Я хотел устроить очную ставку с Боби. Послал повестку. Но оказывается, он вообще не появлялся дома. Родители его были даже неприятно поражены тем, как мы его отпустили под залог. Они рассчитывали, что мы его исправим. Ну пак, тебя не возмущает их легкомысленное отношение к сложной проблеме роста преступности среди молодежи?
Я чувствовал, Камен меня заводит. Но у меня не было желания принимать вызов. Он оставался верен себе: любил делать обобщения и во всем видеть проблемы.
— И что же теперь? — спросил я.
— Ну, сам понимаешь. Надеюсь, через несколько дней его отыщут, но залог, внесенный девушкой, будет конфискован.
— Да, неприятно, — пробормотал я.
— Послушай, а ты не сможешь предпринять кое-что?
— Что именно?
— Ведь его связывают нежные чувства с этой девушкой. Она может знать, где он.
Я замолчал. Это поручение было мне не по душе. Ведь я как-никак адвокат. Мне казалось, что я злоупотреблю доверием Эми, узнав через нее, где ее любимый. Даже утешительная мысль, что это для его же блага, не могла возбудить во мне энтузиазма. Камеи словно прочел эти мои сомнения:
— Твой гражданский долг, товарищ…
— Да, мой гражданский долг…
— Не забывай, что ты служитель правосудия.
— Нечего меня агитировать. Сделаю, что смогу.
— Ночь я дежурю. Можешь мне звонить.
— Ты предлагаешь идти к ней сейчас?
— А когда же?
Я повесил трубку. Пообещал жене пойти вместе с ней и дочкой в гости… Я начал бриться нарочно медленно. Никак не мог решить, что мне делать…
— Мы уже готовы, — донесся до меня голос жены через дверь ванной. — Ты идешь?
— Идите одни, — отвечал я, продолжая бриться.