«Отец целыми днями лежит, наверняка у него есть время поразмышлять», — мелькает в голове Божены, когда она оглядывает палату. На отца смотрит настороженно, стараясь угадать, что он думает о ней и обо всем, что случилось до его отъезда. Потом догадывается — опасалась зря. Отец как-то ушел в себя, лицо его словно оцепенело от ожидания, которое заслонило все: и дочь, и весенние полевые работы, и собственное хозяйство. Так по крайней мере чудится ей, хотя, может, это лишь поверхностное впечатление: позже Божена поняла, что все время сидела как на иголках, в ожидании, когда из внешнего отцовского спокойствия и равнодушия вырвется резкое:
— Ну а ты? Что-нибудь надумала?
Пока не вышла из палаты, не была уверена, что разговор вдруг не свернет в эту сторону и отец решительным жестом и взглядом не сбросит с себя настороженную робость и бессилие больного. Он бы, может, и хотел так сделать, но Божена чувствовала: постель, анализы, здешняя обстановка — все это уж слишком не для него… Он унижен, скован, а потому предпочитает замкнуться и быть всего-навсего больным, для которого главное — его хворь, назначения врачей, их уклончивые слова и даже выражение их лиц.
Божена пыталась осторожно расспросить отца обо всем этом и из больницы уходила с сознанием, что вполне прилично справилась со своей миссией. Компот, мамины коржи и деньги она передала, про индейку речи не было — и теперь она сразу почувствовала себя свободной, ничем не связанной. Отец, правда, помянул Имриха, полагая, что она пойдет к брату, хотя прямо об этом не сказал. Видно, понимает, что я приехала не только ради него.
Пойти к Имро — это уже обязанность, но Божена приготовила для себя и некое вознаграждение. Ведь мать посылала ее в город, чтобы она немного развлеклась, потому что дома ей тоскливо. Изо дня в день все телята да телята. Мать сама предложила ей съездить в город, побольше и поинтересней, чем их районный центр, в город, где по-настоящему развеешь дурное настроение, где поневоле будешь думать о другом. «Я здесь, — говорит себе Божена, шагая по аллее от больницы, — и сегодня домой возвращаться не надо, никто от меня этого не требует».
Пообедала в ресторане, потому как буфет, куда она заглянула поначалу, показался ей слишком убогим. Больше всего не понравилось, что все здесь так быстро: получил, заплатил и тут же стоя съел. Ни посидеть, ни поразмыслить — для этого буфет не приспособлен. Хотя прежде Божена бывала в ресторанах всего несколько раз и всегда с кем-нибудь, она почувствовала себя здесь на удивление спокойно и привычно. Не проявила торопливости и нетерпения. Было приятно, что ее обслуживают, а главное, было время подумать о том, что делать дальше.
Собственно, размышлять-то было не над чем. К Имриху она сходит попозже, все равно сейчас у них никого нет дома. Так что с этим спешить нечего. Сперва она пройдется по городу, навестит девчат в общежитии.
Божена рассматривала витрины, в одном магазине купила колготки. Довольно долго простояла перед книжным прилавком, но так ни на одной книге и не остановилась. В парфюмерном — выбрала себе помаду, духи и лак для волос. Было начало четвертого, когда она вошла в общежитие. Хотела сделать это незаметно, как прежде, когда еще она уходила оттуда по утрам и возвращалась после обеда.
Благополучно добралась до третьего этажа. Немного задохнувшись от быстрой ходьбы по лестнице, остановилась в знакомом коридоре и вдруг утратила уверенность. Как-то сразу оцепенела, представив себе, что ни одной из девчонок, к которым она идет, в общежитии может не оказаться. Она вернется на улицу, и кто знает, найдет ли в себе силы еще раз ступить в этот коридор…
Но Божене повезло.
В комнате, где она прежде жила, готовилась к завтрашнему семинару Катка Погорельцова, невысокая приятная девушка. Потом из соседней комнаты пришла красивая блондинка Вера, дружески поздоровалась с Боженой, завязался разговор…
Но об этом Божена вспоминает уже в шуме винного погребка, когда на минуту отключается, рассматривая людей за соседними столиками и окружающую обстановку. Ей тут совсем не плохо. Где-то глубоко таится тихая мысль, что все здесь собрались ради нее одной. Вера сразу предложила ей: у меня свидание с Миланом, пойдем с нами, где-нибудь посидим. Захочешь — можешь у меня и переночевать. К брату успеешь сходить завтра.
Благосклонность Веры, которая вообще-то о себе весьма высокого мнения и не до всякого снизойдет, на этот раз Божене по душе.
Можно было подумать, что программа вечера заранее подготовлена. Карол, двадцатишестилетний ассистент педагогического факультета, случайно вошел в погребок следом за ними, они даже еще не успели ничего заказать. С Миланом и Верой он хорошо знаком и сразу естественно, с явным удовольствием взял на себя роль Божениного кавалера. Первый же бокал выпили на брудершафт, с поцелуем — как положено, и Божена почувствовала себя рядом с Каролом так свободно и просто, что даже сама поразилась. Она живет этим вечером, упивается им, и соседство молодого, симпатичного мужчины наполняет ее волнением.
Карол склоняется к ней, что-то говорит, иногда берет за руку. Ненавязчиво, видно, этот парень умеет завоевывать симпатии, люди ему доверяют, как она сейчас. Что же тут плохого?
Скорее это даже замечательно. Вот и Вера посматривает на них спокойно, доброжелательно, в ее взгляде нет ни удивления, ни предостережения. Мы вместе, и всем так же хорошо, как мне. Мы смеемся — разве может быть иначе? Вера с Миланом держатся как жених с невестой, они более чем уверены, что поженятся, как только Милан кончит институт. Со мной Карол, и я рада, что не сижу при них этакой разинувшей рот деревенской простушкой. Никто не скажет, что я в этой компании не своя.
Но больше всех говорит пятый — кудрявый, шутовского вида четверокурсник Мартин, подсевший к их столику недавно и уже подвыпивший.
— Прости, что я с ходу на «ты», — чокается он с Боженой, а потом с остальными. — Я от природы такой медведь. Да и потом, мы, специалисты по навозу и удобрениям, не обязаны соблюдать бонтон, как господа педагоги, — указывает он бокалом на Карола, — или какие-нибудь филологи. Разве не так?
— Мне все равно, — смеется Божена и отпивает из бокала. — Если ты мне «тыкаешь», я тебе тоже буду «тыкать».
— Идет! — Мартин протягивает Божене длинную руку с тонкими пальцами и, когда та подает ему свою, быстро склоняется к ней и чмокает. — Господа! — вопит он чуть ли не на весь погребок. — Вы заметили, что я сейчас сделал? Я поцеловал руку трупа!
— Если она труп, — вступается за Божену Милан, — так ты давно уже рассыпался в прах. Да ты и вправду высох как мумия.
— И этот прах к тому же отдает вином, — добавляет Карол, с улыбкой заглядывая в глаза Божены. — Растворить в воде — и снова получится вино.
— Шутки в сторону! — Мартин делает левой рукой широкий жест. — Подойдем к делу логически, пан моченый… пардон, ученый ассистент. Существует ли на нашем прославленном и вашем менее прославленном факультете так называемая смертность? Безусловно! Смертность несчастных студентов, которым, извините, разные строгие профессора, доценты и моченые ассистенты не дают успешно завершить начатую учебу. А где есть смертность, там есть и трупы. Из чего следует: Божена, в данный момент сидящая среди нас, есть особа абсолютно мертвая!
Он скорчил горестную мину, склонил голову к плечу — ни дать ни взять скорбящий родственник усопшего.
— Но руки у этого трупа теплые! — Карол берет Боженину мягкую, податливую руку и со значением пожимает. — В чем я как раз и убеждаюсь.
— Не в том дело! — не сдается Мартин. — Она умерла в рамках статистики, мир праху ее… Божена, которую мы видим перед собой, — уже другая Божена!
— И ты прав, — звонким голосом, в котором слышна веселая издевка над собой, соглашается Божена. — Божена больше не ходит на лекции, а ходит кормить телят…
— Это неплохая практика, — подымает брови Карол. — Увидишь, через год и в институте тебе будет легче. Начнешь сызнова, словно ничего не произошло.
— Кое-какую практику я имела и до поступления в институт, ведь я из деревни, а чем все кончилось?
— Жаль, что мы не познакомились раньше. Можно было бы как-нибудь помочь…
— Как, скажи на милость? Когда у кого с наукой не клеится, так уж не клеится, и баста. А если провалил экзамены — так ты их уж точно провалил.
— Думаю, ты поторопилась, — говорит Карол тоном старшего и более опытного. — Экзамены можно пересдать. Во второй раз экзаменатор будет подобрей — и дело в шляпе!
— Это не для меня! — решительно говорит Божена и вдруг краснеет. — Раз я знаю, что не гожусь, лучше сразу!
— Господа, почему никто не пьет? — вопрошает Мартин. — Вы заговорили о серьезном, Вера с Миланом — сущие жених с невестой в рощице зеленой, а я — сиди и гляди на вас как чурбан? Видно, ничего мне не остается, как искать другое общество. Вон, из того угла мне, кажется, уже машут! Еще пожалеете, что потеряли такого собутыльника!
— Третий — лишний… — поддевает его ассистент, стараясь не смотреть на Божену.
— Не задавайся! — грозит ему пальцем Мартин. — У Божены о вашем брате неприятные воспоминания. Может, я не прав? — испытующе смотрит на девушку. — Не будь таких, как ты, она могла бы тут остаться. Уж эти мне преподаватели! Им одна радость — утопить на экзаменах как можно больше студентов. Жуткий народец!
— Не мели ерунду, дружище! — махнув рукой, парирует Карол. — Кто знает, не захочешь ли и ты остаться в аспирантуре, когда кончишь институт.
— Я?! — гулко стучит Мартин в тощую грудь. — Эх, надо выпить! — Он поднимает бокал и залпом его осушает, вытерев рот тыльной стороной ладони, как старый крестьянин. — Такое мне и во сне не привидится! Да я бы тут не остался, хоть сам ректор меня умоляй, запомни это! Ха, ассистент… Что я, отца родного убил, чтобы просиживать тут штаны по кабинетам? Меня ждет большой процветающий кооператив! Так-то вот: про-цве-та-ющий! Порядочный навозный деятель должен оставаться при навозе! И вообще… Ухожу от вас. Поосторожней с ним, Божена! — Он переводит взгляд на Карола. — Знаем мы этих ассистентов! Посулит златые горы, а завтра сделает вид, что вы не знакомы. Бывайте здоровы! Можете тут скучать без меня сколько влезет!