на полный день; а предприятие ИНКЛЕМО — водопроводчиков для воздухоотопительной системы; ЛАХЕМА покупала, только от общественных организаций, ртуть, в том числе и неочищенную. Но больше всего увлекла меня возможность приобрести наложенным платежом семена гвоздики CEANT CHABAUD, цветущей с лета до первых заморозков.
— Гвоздику эту я тебе когда-нибудь приобрету, — сказал я Ладене.
— Ври больше! — не поверила она.
— Честно! — настаивал я на своем. — Если я кого полюблю, то покупаю ему цветы.
— Я рада, — ответила Ладена.
— Чему? — не дал я посягнуть на свою независимость. — Я ведь сказал когда-нибудь и если полюблю.
— Ух ты! — сказала Ладена. — Я вот недавно спрашивала о твоих талантах — пока я вижу, что ты можешь только болтать языком. Иногда, правда, занимательно.
— Могу покрасить комнаты и кухню. Тебе и твоим родичам.
— Ну, это — плагиат, — кивнула она на доску объявлений (бюро пражских коммунальных услуг искало маляра для интерьеров).
— Я тоже это могу сделать, — уверил я ее.
— А что еще ты можешь?
— Досуха вытереть посуду и наколоть дрова.
— Ну, это маловато. Для мужчины.
Она была права.
Но ведь не мог же я рассказывать девчонке, что я в каникулы берусь за все, что подвернется. Торгую фруктами на Либерецкой ярмарке, разношу пиво…
— Еще, — я вспомнил, — с незапамятных времен чиню шариковые ручки и пишу плакаты, у нас, для комитета ССМ[5]. И нет на факультете коридора…
— А зонтики? Не чинишь?
— Ну, разве только твой…
— Врешь ты.
— Возможно.
— А хочешь один раз сказать правду?
— Один раз — да.
— Тогда скажи, что бы ты сделал, если б меня, совершенно незнакомую девчонку, увидал в трамвае?
— Хм… что бы сделал? — начал я рассуждать вслух. — Я бы сказал себе: «Внимание, Алеш. Смотри, какая классная девчонка. Плохо ей будет, если ты ее проворонишь». И заговорил бы с тобой: «Девушка, я вас откуда-то знаю. Откудова же это я вас знаю?..»
Ладена схватила меня за рукав:
— Ой, ну ты просто!..
Что я такое, она не сказала.
Мы находились возле «Глаубиц».
Я затянул Ладену в зал.
Колмана там не было, зато был Вашек Перлик из нашей компании. Он помахал мне от столика, но не нашлось ни одного свободного стула.
Я подошел к нему один, пожал руку и спросил о Ченеке.
Вашек жадно поглощал гуляш и полным ртом промямлил:
— Он был. За час до твоего прихода ушел с Иткой Пражаковой.
Это была новость.
— Ничего нет невозможного, — сказал он и опять стрельнул глазом к двери, на Ладену. Взгляд его говорил: «Что у тебя с этой?» Наконец Вашек не выдержал, спросил:
— Знакомая?
— Кузина Бета, — сказал я, — едет со мной в четверг как подружка невесты.
Он не повел и бровью, но поставил под сомнение мой выигрыш:
— Если не сбежит…
Потом высунул шею из рубашки апаш и дернул головой. К двери.
Приятно было это видеть. Ладена действовала с первого взгляда. «Вот так-то, знай наших!» — подумал я. А вслух сказал:
— Нацеливаюсь на отдельное жилье. Хотя найти и будет трудновато. Смекаешь?
Вашек высказался скептически:
— Комната на двоих — мечта поэта…
— Не беспокойся! — хлопнул я его по плечу. — Что-нибудь да придумаем. Бывай!
Мы прочесали с Ладеной Нерудовку, дошли до «Меценаши», «У Патрона» заглянули в зал, но никого не встретили. Шатались целый час, пришли опять на Старе Место, и тут Ладена, вытащив платочек, вытерла нос и решительно сказала:
— У тебя ноги не болят?
— Ты ведь у нас физкультурница?
— Поэтому я свои должна беречь.
— Ну, значит, у меня болят.
— Может, послушаем немного музыки — ты выдержишь?
Я в ту минуту мог бы выдержать, что угодно, — и Ладена завела меня в одно место, на пятачке возле Вифлеемской часовни. Тут был уютный полумрак, за столиками — по крайней мере по одному выпускнику средней школы, а в уголке — старый патефон с кучей еще более старых, заигранных пластинок. Ладена поставила одну, мечтательно застыла, слушая.
Я взял ее руку — не всю, только кончики пальцев, — стал нежно гладить каждый ноготок (этот пас у меня отработан — со времен бальных танцев в школе действовал безотказно) и посмотрел в глаза.
— Знаешь, мне сейчас ужасно хорошо…
— Знаю, — сделала она лицо, как у праотца Чеха[6].
И немного погодя сказала:
— Кто тебя сегодня вывел из игры с утра пораньше?
— Об этом ты сейчас не говори.
— А все-таки?
— Немножко позже, ладно?
Я улыбнулся. Представил себе, как напишу письмо Ондроушеку, он это любит; что-нибудь выдумаю и отверчусь от неприятных разговоров в деканате. Потом спросил:
— У вас тоже обязательное посещение лекций?
— Некоторых — да.
— Сегодня они были?
— Только Гопкирка.
— Кто?
— Как кто?
— Постой, — не торопясь сдаваться, отвел я свою руку (зато подальше вытянул ноги, пока не коснулся Ладениного колена), — это, как я понимаю, лектор. Только что он читает? Или есть у вас курс под названием «Але-гоп»?
Ладена наподдала мне под столом ногой так, что я ойкнул.
— Не оскорблять физкультурников!
— Ясно. Какой-нибудь Кодеш[7]…
Она потянула из рюмки и, надув щеки, немного подержала вино во рту. Потом сказала:
— Напрасно изощряешься. Я все равно не в физкультурном.
— А я не в историческом.
— Не в историческом?! А ты мне этого не говорил…
— Не говорил?
— Нет.
Застукала она меня. Это слегка испортило мне настроение.
— Ну не волнуйся, я занимаюсь индологией, — стал я немного горячиться.
— И ты уже на третьем курсе? — удивилась она.
Потом пришла моя очередь удивляться, когда она добавила:
— Да, верно. Чтение санскрита начинается с третьего года. У вас уж должен быть и брахманизм, и индуизм. Я тоже этим увлекалась…
Я не дал ей договорить.
— А как это согласуется с твоей физкультурой или химией? — сказал я и прищурился, словно та ее ложь была невесть какое большое дело, прекрасно зная между тем, что это не большое дело, а всего только игра и, назовись Ладена хоть учителем закона божия, мне было бы на это также наплевать.
— А что, все обязательно должно согласоваться?
— Вообще-то нет.
Я поднял рюмку:
— Не будем больше лгать, идет?
— Кто лжет? — запротестовала она.
— Никто?
— Ты по себе судишь. Индус! Что, я должна была сразу выкладываться, что и как? Учусь я на химической технологии, есть такой факультет в Политехническом — Прага, Сухбаторова, пять. Теперь отстанешь?
Я тряхнул головой.
— Не убежден, — сказал я и немного скис — уже в девятом классе стало ясно, что я не потяну ни на машиностроение, ни на химию, которые в мечтах всегда рисовались папе моей специальностью.
Потом опять поднял глаза, чтобы увидеть еще раз Ладену — рот у нее был ненакрашенный, но влажный, кожа очень светлая, а скулы слегка выдавались, делая ее чуть старше своих лет, — и, чтобы сбить немного с нее спесь, сказал со вздохом:
— А для чего это вообще-то нужно?
— Хотя бы для определения растворителей, милый индус.
— Я не хочу, чтоб ты звала меня индусом.
— Поэтому ты зарумянился?
— Тут душновато, нет?
— Один ноль в мою пользу, Алеш! Видишь, я называю тебя Алеш. Теперь согрей, пожалуйста, мне руки… Ты меня заморозил.
— Ну, это поправимо!
И я сжал ее руки в своих ладонях.
Но все-таки остался собой недоволен. Не удавалось утвердить своего превосходства.
— И нравится тебе ваша химия? Для этих самых растворителей достаточно, по-моему, и техникума.
— Для всяких там исследований — да. Меня-то лично занимает ядерная химия и вычислительная техника. Послушай… там нигде не продается калькулятор?
— Зачем тебе?
— Считать. У одного осла есть эта машина, и знаешь, сколько она ему экономит времени?..
— Не знаю, — сказал я. И снова усомнился:
— Я думал, с тебя хватает одних формул. Ты знаешь вообще какую-нибудь формулу?
Она взяла бумажную салфетку. И на ней написала: PV = nRT.
— Читаю только книги и газеты, — процедил я. — Что сие означает?
— Элементарное уравнение Шрёдингера.
— Дай сюда! — сказал я, схватил салфетку, сжал в комок и бросил в пепельницу. — Не хочу и смотреть.
Она состроила глуповатую рожицу и сказала:
— Жаль. — И по глазам ее я видел, что ей правда жаль. — Нельзя ж все время только болтать глупости.
— Глупости?
— Извини, — полуоткрыла она рот и слабо усмехнулась. — Ты еще не собираешься домой?
— Никаких домой! — решительно заявил я. — Сама ты за обедом говорила, что свободна до вечера.
Она постучала пальчиком по циферблату:
— Семь!
И опять чуть усмехнулась влажными губами. Я уже ничего не соображал. Прядь волос падала ей на глаза, зажженная свеча обливала лицо светом. Оно было красиво. Я оглянулся. Кафе наполовину опустело, официантка смотрела на нас. Я сказал:
— Закажем быстренько чего-нибудь, что тебе хочется.
И сжал Ладенин локоть.
Мы ели молча, и я смотрел, как она отщипывает от хлебного ломтика, накалывает сардинку и почти каждый кусок запивает. Молчание прервал я.
— Подумать только, еще утром я тебя не знал!
Она пожала плечами:
— А я так и не знаю до сих пор, где ты живешь.
— А я не знаю, где ты. Это так важно?
— Я живу на Ветрнике, — сказала она сухо, словно удивляясь, что об этом умолчала.
— Ну, тогда слушай, — сказал я, приняв внезапное решение. — Живу я на Виноградах, у нас пять комнат, две легковые машины, один отец, который, кроме того что главврач, сидит еще не знаю на скольких ответственных постах, — замужняя сестрица и дед в Бржевнове.
Все это, разумеется, я сочинил, кроме Виноградов и деда.
— Достаточно? Или продолжить? — И я широко улыбнулся, так что без надобности открыл дыру на месте вырванного коренного зуба вверху справа.