Я поднял трубку.
— Алеш Соботка — это вы? — спросил довольно приятный мужской голос.
«Ну — началось! — подумал я. — Отец Ладены. Кто еще мог бы спрашивать так идиотски?»
Я оглянулся, посмотреть, закрыта ли кухонная дверь и не услышит ли мой голос мама, и произнес негромко:
— Да. Я вас слушаю.
— У вас есть в Слапех бот?
— Нет. Нету, — отвечал я удивленно и сделал носом долгий выдох.
Сразу отлегло. Потом невозмутимым голосом спросил:
— Это что, новый анекдот?
— Да нет… Нет-нет. Простите. Я разыскиваю в телефонной книге Алеша Соботку. Он мой сосед по причалу. В ботике у него большая течь. Так я хотел предупредить…
— Какая неприятность… — сказал я.
Он поблагодарил и повесил трубку.
— В чем дело? — появилась из кухни мама.
— Там у кого-то тонет лодка, но к тебе это не имеет отношения!
— Перестань, Алеш! От этих подготовок ты, наверно, скоро сбрендишь!
— Нет, правда, тут искали человека, у которого тонет лодка.
Я с укоризной посмотрел на маму.
Но не успела она раскрыть рта, как телефон зазвонил снова.
— Наверно, опять этот, — ткнул я пальцем в аппарат, — посмотришь.
Мама решительно подняла трубку:
— Я слушаю…
Потом сказала холодно:
— Пожалуйста!
И обернулась ко мне:
— Тебя.
— Кто? — спросил я срывающимся шепотом. — Опять этот?
Меня вдруг охватила странная робость.
— Какая-то девушка, — сказала мама, лицо у нее было неподвижно, и я никак не мог понять, что она в ту минуту думала.
Я взял у нее из руки трубку.
Ладена.
Рядом стояла мама. Вот в чем был камень преткновения!
— Алеш! Что нового?
Я долго ничего не говорил.
Наконец мама скрылась в кухне.
— Ты что молчишь? — услышал я опять Ладену.
— Тут была мама, — отвечал я тихо, прижимая к губам трубку. — Говори ты!
— Так, может, в другой раз?
— Нет.
— Пишу тебе письмо, — заговорила она опять.
— Зачем?
— Я люблю писать письма. В письме прошу не назначать на завтра ни с кем встреч, чтоб мы могли увидеться. Уже восемь страниц исписала. Еще пишу, что мы не будем так транжирить. Хоть ты и делал это для меня, я знаю, но все равно не надо. И завтра вместо ресторана пойдем погулять.
— Какая глупость, — сказал я.
— Почему глупость? Погуляем в Стромовке[11]. Я никогда там не была.
— Я говорю о письме, которое ты отправила.
— Я еще его не отправила.
— Ничего мне домой не посылай, понятно?
— Так я его тебе принесу, хочешь?
— Это другое дело… — успокоился я (просто боялся отца с матерью — в этом была загвоздка).
Потом спросил:
— Ты еще «за»?
— Я хочу выиграть пять бутылок, и мне грустно… Без шуток. Потому и хотела тебя услышать. Ничего?
— Ладена… — сказал я приглушенно.
— Так ничего, что я тебе позвонила? У нас сейчас перемена.
— Да. Утром я хотел все бросить и устроиться в контору или продавцом…
— А теперь не хочешь?
— Нет.
— Ну молодец.
— А как твои? — опять обдало меня ощущение страха.
— А что?
— Отец никогда не приезжает в Прагу?
— Не-ет. Вчера я маме отправила письмо. Мы каждую неделю отправляем друг другу письма…
— Так ничего не произошло?
— А что должно было произойти?
Действительно, а что должно было произойти? Мы обменялись еще несколькими фразами, и я повесил трубку.
Около половины второго, с ясной головой, забыв о всех сомнениях и тревогах, я подходил к библиотеке. Через три дня пойду сдавать экзамен. И женюсь. Так я решил. Вот только маму было немного жалко. «Может, она и поняла бы? А может, я еще ей скажу…» — подумал я.
Потом вошел в зал и, отыскав свободный стул, разложил книги и принялся за работу.
7
В четверг я вышел из дому прямо с рассветом. Было морозно, но меня это не волновало — мне было жарко. Особенно горел лоб.
Спал я сегодня с трех и до шести утра. Когда, поднявшись и надев синий костюм, начал завязывать синий галстук с долевой белой полоской, понял, что по крайней мере целое столетие благополучно выскочило у меня из головы. И стал паниковать. Никогда в жизни, кажется, я так перед экзаменом не трясся.
Я сел «У Флоры» на одиннадцатый, слез на Мустеке и пошел через Староместскую площадь пешком. Повсюду уже было людно — особенно перед курантами. Мне захотелось выпить чего-нибудь охлаждающего, но я прекрасно знал, что стоит сбиться с курса, и на экзамен я не попаду. Особенно тяжело стало у дверей Ондроушека. Постучать? Или ждать, пока вызовет? Занятно, что о предстоящем бракосочетании я почти не думал. В коридоре нашего факультета был сумрак, стоял какой-то застарелый запах. Курева, вероятно. Пристроившись к окну против двери, я приготовился ждать. Взглянул на часы. Пять минут девятого. «Минут через десять постучу», — решил я.
Затем дверь распахнулась.
Вышла Вавакова.
В вязаном платье, на высоких каблуках, она казалась вполне стройной, но анемичное лицо свое не попыталась оживить даже губной помадой. Вавакова держала кипу книг и, увидав меня, небрежно бросила:
— Профессор еще не пришел, ты подожди.
Она стала говорить мне «ты». Это был добрый знак.
— Здравствуйте! — сказал я и тут же предложил: — Помочь?
— Сумеешь отнесли это на кафедру чешского языка?
— Конечно, — оглянулся я на подоконник, где лежал портфель.
Она заметила мой взгляд:
— Я положу на стол.
— Профессор будет, как вы полагаете?
Вавакова посмотрела на часы. Было четверть девятого. Он назначил мне на восемь.
— Куда же ему деться?
Она была права. Куда же ему деться. Я взял из рук у нее книги, отнес вниз к секретарше и снова начал нервничать. Обратно к лестнице умышленно не торопился, раздумывал, можно ли попросить Вавакову замолвить за меня профессору словечко, — конечно, это так и не пошло дальше проекта. Как всегда. Я сделал крюк — поднялся на третий этаж и прошел коридором, опоясывающим все четыре крыла. Была пора экзаменационной сессии — только мои шаги гулко отдавались в тишине. У кабинета Ондроушека я замер и прислушался. Голосов не было слышно, и я робко постучал.
— Еще не приходил, — сказала Вавакова, не отрываясь от книги, и стала ждать, пока я затворю.
— Портфель можно взять? — спросил я.
— Разумеется.
— А вы не думаете, что профессор мог забыть? — хотел я удержать нить разговора (главное потому, что в одиночестве не чувствовал себя уверенно, хотя и подготовился на этот раз неплохо).
— Такого еще не бывало, чтоб профессор мог забыть свои обязанности, — уверила она меня.
Она была о нем, как видно, неплохого мнения. В беседе с ней об этом следовало помнить.
Тон ее меня немного обескуражил. Я нерешительно сказал:
— Послушайте, мне кажется, вообще все это зря. Я позабыл по меньшей мере полстолетия, а если уж достанется абсолютизм Баха…
— То обязательно все вспомнишь, это я знаю… — перебила Вавакова и в утешение мне улыбнулась бледными губами.
— В голове у меня сегодня беспорядок, — вздохнул я.
И неожиданно схватился за спасительную мысль:
— Вдобавок я в одиннадцать женюсь.
Это не могло не тронуть молодую женщину. Вообще любого.
Она быстро взглянула на меня:
— Вполне серьезно?
Но по глазам ее я видел, что она не верит. Должно быть, не могла представить себе человека, пришедшего на свадьбу в таком виде. Синий костюм мой был не так уж плох, но, разумеется, не для свадебного торжества.
— Была такая спехатура… — произнес я, еще раз шумно вздохнув.
Сказал — и самому стало противно: ну не подлец ли я — так отношусь к Ваваковой, когда та искренне желает мне добра.
— Родители пока не знают, — вставил я и придал лицу озабоченное выражение.
Она понимающе кивнула. Как человек, кое-что повидавший в жизни.
— А почему ты не сказал этого в понедельник профессору? Он бы тебе назначил другой день.
— И сам не знаю. Боялся, вероятно. Я рад был, что вообще-то разрешили пересдать, — сказал я покаянно, глядя на Вавакову.
Ну кто на моем месте вел бы себя иначе? Колман? Пожалуй. Но тому все трын-трава.
— Я поговорю с профессором, — решительно произнесла Вавакова. — Сейчас же с ним свяжусь по телефону, если его что-то задержало. Ты не волнуйся.
И скрылась в канцелярии.
— Большое вам спасибо, — обратился я к двери и отошел на прежнюю позицию у окна.
Немного успокоенный, достал из карманов конспекты и разложил их все на радиаторе. Меня тревожила вторая половина девятнадцатого века. Ее, конечно, следовало повторить. Когда я опускал в карман руку, она наткнулась там на пряничного кукленка, которого Ладена положила мне на счастье. Я гладил его пальцами, пытаясь вспомнить, что она при этом говорила, и, ободренный радужной надеждой, точно восстановил Ладенины слова.
«Тебе по плечу и не один Ондроушек», — сказала она, как будто то, что я не провалюсь, не вызывало никаких сомнений. А потом спросила, кого мы пригласим свидетелями к нам на свадьбу. Тогда вот мне впервые показалось, что для Ладены я не посторонний, что принимает она все это всерьез.
Прошло около четверти часа, когда Вавакова явилась и сказала неуверенно:
— Никак не отыщу… Дома нет, и в Академии не знают, где он. Разве что снова барахлит машина…
Привет!..
— Что будем делать? — посмотрев на циферблат, поднял я несчастные глаза на ассистентку.
Она пожала плечами.
— Ждать. Если профессор назначил тебе на сегодня, он, разумеется, учел это в своем расписании.
— Да знаете, бывает иногда такое с головой — вроде склероза, что ли…
— Профессор — еще бодрый человек, — произнесла Вавакова чрезвычайно сухо и убежденно.
«С этим склерозом тоже надо было подумать, а потом уж брякать!» — отругал я себя мысленно. Она относится к Ондроушеку с глубоким уважением, в лучшем случае, а тут такие разговоры.