— Стоило, стоило, — передразнил я со злостью.
— Уж не считаешь ли ты, — раздраженно вытаращил он глаза, — что нам это было известно, когда мы заключали пари? Не допускай даже такой мысли, Алеш! Когда Ежоур узнал, что положение не действует, я сразу побежал тебе звонить — только жених наш не хотел брать трубку. Зачем ты прятался? Скажи? Потом-то мне все стало ясно. Особенно там, в ратуше. Это нас и взбесило.
— Что тебе стало ясно?
— Что жениховство свое ты замыслил вполне серьезно, только хотел слупить с нас пять бутылок. Ладно, ты их получишь! — сказал Ченька и явно удивился, встретив мой серьезный взгляд.
Но больше всего поразило его мое признание:
— Возможно. Возможно, я замыслил это и серьезно. Скорее, все-таки нет…
Я замолчал, чувствуя, что Колман окончательно сбит с толку. Потом потерянно махнул рукой:
— Ладно, устрою как-нибудь.
Но как устрою, я понятия не имел.
Он начал утешать меня:
— Я знаю одного юриста. Он нам составит заявление бесплатно. Недели две протянется разбор — но это уже можно пережить…
И, увидев страдальческое выражение моего лица, спросил:
— Может, выпьем? Мы все равно тебе всей компанией должны!
С его стороны это было довольно мило.
Официантка еще записывала наш заказ, а Ченька уже обернулся к двери.
— Куда же она делась, не пойму, — растерянно сказал он. — Кого-то, вероятно, встретила… — И снова оглядел зал через ряды столиков. — Это меня в ней просто злит: только куда-нибудь зайдем, как обязательно кого-то встретит…
И вдруг ни с того ни с сего заявил:
— Да. Ты, пожалуй, прав. Мне тоже этого не избежать. Я, вероятнее всего, женюсь на Андуле!..
— На какой Андуле? — насторожился я, боясь очередного подвоха.
— На Лепешицкой, разумеется. Надо сказать, умнейшая девчонка. Роскошные стихи пишет.
— Возможно, — произнес я, немного растерявшись.
— Нет, правда — нечто совершенно несравнимое с нашими, факультетскими. И сказать откровенно…
— Что?
— Веришь? Я, кажется, не возражал бы уже быть женатым. Девчонку эту я по-страшному люблю.
— И давно вы знакомы? — стало разбирать меня любопытство, хотя еще плохо укладывалось в голове, что е Колманом могло произойти такое.
— С незапамятных времен. Еще с танцевальных уроков в школе. Потом три года пробыла с родителями в Польше. Месяц, как приехала, и я едва не налетел на нее в городе. Сначала просто не узнал. Пишет громадно. Обязательно прочти. Я знаю, это по твоей части.
Я вытащил листок, пробежал глазами несколько строчек и, сунув его обратно, чокнулся с Колманом.
Немного посидел молча, слушая гул зала.
— Ченек… — сказал я через некоторое время.
— Ну?
— Тебе серьезно кажется, что у Ладены вид воинственный?
— Ее зовут Ладена?
— Да.
— Вполне серьезно, Алеш. Ну а что такого? А представляешь, как она взъестся на законника, который будет вас разводить?..
— А-а, — сказал я.
Когда мы допили вино, пришла Андула. Губы ее были свежеподмазаны и расплывались в виноватую улыбку.
— Знаешь, кого я встретила, Ченек? Ногачову. Сидит у самых дверей. Которая вела у нас рисование.
Я дал им немного поболтать об учителях из двенадцатилетки и со словами «я пошел» поднялся.
— Может, повторим? — щелкнул по пустому бокалу Ченька.
— Нет, пора, — сказал я. — Надо собраться в горы. И выспаться перед дорогой.
— Ты не с Чермаком едешь?
Я покрутил головой. Было неприятно объяснять, что еду я один и что решил это только сегодня утром.
— Думаешь, будет приличная лыжня?
Ченек взглянул на Андулу, словно хотел спросить: «А не махнуть ли и нам тоже?»
— Не сомневаюсь, — сказал я. — А куда едет Чермак? Случайно не скорым в Крконоше?
— Папаша его ездит этим поездом, я знаю, — вспомнил Ченек.
— Ну что ж, спасибо, — сказал я.
— Значит, в среду. А к юристу зайду, не беспокойся.
— В среду в котором?
— Сразу после первой лекции. Приземляйся в буфете. Я там буду.
— Договорились, — сказал я и пожал руку ему и Андуле.
А он еще напомнил:
— Не забудь про это!..
— Про что? А, да, — хлопнул я себя по карману, где лежали стихи Андулы. — Всего!
На улице я взглянул на часы. Было почти семь — время ужина, а домой почему-то не хотелось, хотя слоняться одному было неприятно, и я стал думать, что же со мной происходит; но в голову лезла все какая-то ерунда — и я, глазея на витрины, дошел пешком до самого Дома моды. Оттуда наконец доехал трамваем до «Флоры» и через несколько минут, сбросив ботинки в коридоре, уже входил к нам в кухню. Отец и мама еще сидели за столом.
— Добрый вечер, — сказал я и потянул носом воздух. На ужин была отбивная.
— Добрый, — отозвался отец. — Ну, как там дед?
Отец у меня лысый и высокий, всегда гладко выбрит и, когда разговаривает с нами, делает безучастное лицо — как будто дома его все утомляет. На службу ходит зиму и лето в твидовом пиджаке, и у меня подчас бывает ощущение, что папа в этом пиджаке родился. Впрочем, отец обладает мощным интеллектом и таким же аппетитом. Знает три языка и все последние анекдоты. Их он рассказывает только на работе или в баре ресторана «У Витков», где каждую пятницу бывает в обществе рыбаков-любителей.
— Нормально, — сказал я и сел к столу. — Угля ему теперь хватит до апреля. Утром приходил пан Духонь…
— Вот и отлично, — сказал отец, но непонятно было, относит он это к приходу пана Духоня или к углю.
Я обернулся к маме:
— Никто мне не звонил?
Я думал, не звонила ли Ладена. Не знал, зачем она могла звонить, но это все-таки не исключалось.
Мама отрицательно мотнула головой и встала, чтобы дать мне ужин.
Ел я помалу и без аппетита, а на душе было невесело. В особенности потому, что все хорошее — недолговечно. «А, глупости! — пытался я взбодриться. — Что мне, в конце концов, до Рихарда с Ладеной? Вот разве что воспоминания о ней…» Но это всё были хорошие воспоминания. Дома стало тоскливо. Если бы я остался в Праге, то обязательно поехал бы к Ладене в общежитие. Так хоть по крайней мере избегу соблазна.
— Наверно, я поеду в горы, — сказал я маме.
— Когда? — сделала она озабоченное лицо (мама по любому пустяку готова волноваться — это меня ужасно раздражает).
— Сегодня.
— Ты в своем уме? Я ничего не приготовила.
— Что там еще готовить! — махнул я рукой.
И в качестве аргумента добавил:
— Ребята уже уехали, утром.
— Кто именно?
— Чермак там, и вообще… Времени у меня полно. Поезд не раньше одиннадцати. В купе отлично высплюсь, — перешел я на спокойный тон, — и утром сразу встану на лыжи.
Мама пошла решать этот вопрос с отцом.
Но он успел уйти. Была пятница — и его ждало общество рыбаков-любителей.
— А почему ты не сказал отцу? — стала мне выговаривать мама. — Теперь опять я буду виноватой.
— А почему он не сказал мне, что уходит?
— Когда ты будешь дома? — поинтересовалась она вместо ответа, стараясь не встречаться со мной взглядом.
— Пока не знаю. Зависит от… Занятия у нас только в среду.
Мы помолчали.
— Я сделаю тебе на дорогу шницелей. Это очень быстро. Как раз я взяла мясо на воскресенье.
— Не надо ничего, — чмокнул я ее в щеку.
— Ступай-ступай, — сказала мама, но не отстранилась. — И помни, что на свете есть родители и что я не затем только, чтобы стирать и стряпать.
Бесспорно. Но и у меня были свои проблемы. Изобразив раскаяние на лице, я пошел в коридор доставать шерстяные носки и лыжную мазь. Но мама вышла и сказала, чтобы я сначала выпил чаю. Чай был страшно горячий, я сделал несколько глотков, а потом сидел, глядя неподвижно в чашку, и убеждал себя: «Пошлю Ладене открытку с самым лучшим видом и соберу под ним штук десять подписей девчонок. Пусть видит, как живу. И не воображает, что я очень в ней нуждаюсь».
11
В горах я пробыл и весь понедельник. Чермак — отличный парень. Устроил мне койку и питание в пансионате. На лыжах были мы все дни до темноты. В последний день трасса под Петром была укатана как зеркало — малейшая неровность отдавала в каждом мускуле. Вообще за эти дни я страшно наломался: прилег на одеяло после ужина — и заснул как младенец. Спал я и в автобусе по дороге из Шпиндла. Проехали Высочаны и подъезжали к отелю «Олимпик» — а я все спал. Я спал бы, вероятно, и в трамвае, если б не надо было держать лыжи. Только на нашей улице немного разгулялся. Увидев телефонную будку, вдруг подумал, а не позвонить ли мне Ладене. Звонки в общежитие после девяти, правда, запрещены, но я бы мог назвать себя приезжим дядей или сказать, что звонят из больницы. Так я и сделал. Мне, разумеется, ответили, что в коммутаторной никого нет, скоро десять, но если дело срочное, то я могу подъехать прямо на Ветрник и договориться в проходной.
Мог ли я ждать чего-нибудь другого? Поблагодарив доброжелательную пани на том конце провода, я снова вскинул лыжи и быстрым шагом пошел к дому. Возвращение к работе после отдыха всегда немного неприятно, но я на этот раз с удовольствием думал о начале нового семестра. И о доме — о маме, о своей постели, обо всем, вместе взятом.
Открыв дверь, я увидел в коридоре Марцелу. После рождения ребенка она стала толстой и спокойной, и уже по крайней мере год действовала мне этим спокойствием на нервы.
— Постой минутку… — неожиданно сказала Марцела.
— Зачем? — взглянул я ей в лицо.
Оно было серьезно. Марцела тут же стала делать вид, что ей необходимо отыскать что-то в коридоре.
— В чем дело, наконец? — спросил я, не скрывая нетерпения.
Марцела выпрямилась и недоверчиво взглянула на меня — такого явного выражения недоверия я у нее еще не видел, — потом сказала:
— Обещай, что не будешь с мамой груб, Алеш! Обещаешь? Вообще ни с кем…
— С чего бы это? — удивился я, так ни о чем и не догадываясь, несмотря на ее странный вид.