— Помни!.. — сказала она и скрылась в своей комнате.
А я пошел на кухню, потому что здорово проголодался.
Происходило что-то необычное.
Над плитой сохло кухонное полотенце, посуда была вымыта, стол пуст — а за столом сидели отец с мамой.
Я поздоровался с невозмутимым спокойствием (потому что спокойный голос — отражение спокойной совести), сказал, что в горах было очень хорошо и что я зверски хочу есть.
Мама в ответ только кивнула и не поднялась, в лице у нее задрожало что-то, а взгляд стал неуверенным и ни на чем не мог остановиться, пока папа не проговорил:
— На это мы тебе еще, пожалуй, нужны… а больше ни на что.
— Не знаю… — сказал я, удивившись. — Не знаю, о чем вы говорите.
— Ну разумеется, ты ничего не знаешь, — напустился на меня отец, — не знаешь даже, что у тебя есть определенный долг перед теми, кто тебя содержит и воспитывает. Ты ничего не знаешь и не хочешь знать! — крикнул он, и в лице его мелькнуло что-то угрожающее.
Он еще посмотрел на меня долгим взглядом, будто стараясь обнаружить нечто без того уже известное, и наконец взорвался:
— Что это за девица, с которой ты вступил в законный брак? Или ты этого тоже не знаешь?
— Не знаю, — сказал я, ведь я и в самом деле не настолько знал Ладену, — я ее действительно…
Договорить у меня не было возможности: отец в этот момент вскочил и вне себя от гнева врезал мне пощечину. Лоб у него покрылся испариной. Выбритое лицо под лысиной казалось грозным.
— Он еще будет строить из нас дураков, — заговорил он снова. — Или ты хочешь нас морочить?
Я никогда не имел в мыслях ни того, ни другого и предпочел не отвечать.
— Этого я тебе тоже не советую, — преодолев вспышку гнева, продолжал отец спокойнее. — Я в понедельник был в Национальном комитете в Нуслях — там меня проинформировали… Обрадовали, нечего сказать.
— Это было не совсем так…
Я хотел рассказать ему о пари, но поднял голову и, встретившись с ним взглядом, не решился. И продолжал молчать, упрямо глядя в пол.
— Тебе бы следовало нам все объяснить, Алеш, — стала убеждать меня мама. — Ведь неприлично отцу о свадьбе собственного сына узнавать в ресторане от чужих людей…
«Вот оно что, — подумал я. — Сработал пан Заградничек, папин приятель». Он видел в пятницу, как мы бежали от ратуши с букетом, что-то заподозрил и не успокоился, пока не выложил все папе тут же вечером, на сходке рыбаков.
— Я правда, мамочка, Ладену не особенно хорошо знаю, — не глядя отвечал я.
Отец опять вскочил, но мама его удержала.
— Погоди, Ян! Так мы ни до чего не договоримся.
— Точно! — сказал я.
Отец заехал мне второй раз по той же щеке.
— Ты долго еще будешь меня лупцевать? — спросил я насколько мог спокойнее. — Может, мне вообще уйти?
— Иди, — сказал отец с ухмылкой.
Такой вот он был человек. Мог месяцами меня не замечать, только спросит иногда: как в школе, как на улице, понравилась ли книга — тому подобные никчемные вопросики… Но этой его уверенности, что все идет, как должно, я мог позавидовать. В конце концов он меня даже развеселил. Я стал смеяться прямо ему в лицо.
— Постель стоит не так уж дорого, — сказал я, — а за учение ты все равно не платишь.
— Алеш! — одернула меня мама.
Глаза ее налились слезами. Она вынула носовой платок и, сдерживая всхлипывания, сказала:
— Что тебя заставило жениться? Она что, в положении? Говори правду!
Я покрутил головой. Насколько я всегда любил маму, настолько мне все стало вдруг противно. Все. Папина кичливость и мамина забота о благополучии семьи… Было ощущение, что я навечно покидаю детство и оставляю все, что было в нем, без сожалений.
Мама истолковала мою задумчивость по-своему.
— Исправить промах никогда не поздно, — начала она. — Мы все равно узнаем, что это за девушка и что у тебя там за обязательства. И говорю заранее, я никогда не допущу, чтобы мой сын соединил свою судьбу черт знает с кем…
Я поднял голову и посмотрел на маму. На ее заплаканное лицо… Что я ей должен был ответить? Что я ей мог ответить? Раскаяния я не чувствовал. Вся эта сцена за столом меня, скорее, раздражала.
— Ладена не черт знает кто, — сказал я и опять умолк.
— Ведь сам же говорил, что хорошо ее не знаешь и что она… благодарение богу, не беременна, — напомнила мама.
Потом спросила:
— Почему ты в таком случае женился?
Поколебавшись мгновение, я поднял глаза на отца, потом на мать и произнес негромко:
— Я ее люблю.
— И что, так сразу и жениться! — закипел отец. — Да я не знаю, сколько… Видела ты подобного идиота, мать? Ты мне скажи, где ты намерен жить? И кто вас будет содержать, когда ты не умеешь заработать ни кроны? Вот что скажи!
Я немного перевел дух.
— Об этом мы не говорили.
— Ну вот, — снова обратился отец к маме, — они об этом не говорили! Для них это несущественно.
Настала пауза.
В комнате рядом Марцела пустила радио на полную мощность. Наверно, чтоб соседи не слыхали, что у нас скандал.
Папа встал и принялся ходить по кухне.
Мама посмотрела на него и тяжело вздохнула, сожалея обо мне.
— Вот, дожили…
Потом спросила, имея в виду Ладену:
— И кто она?
— Студентка.
— Какого факультета?
— Химического.
— А где живет?
— В общежитии.
— Ну вот вам!.. — снова сел к столу отец.
Его, кажется, уязвило, что Ладена живет в общежитии. Но где же ей, черт возьми, жить?
— Она не пражанка и живет поэтому в общежитии, — сказал я.
— А знает она, по-твоему, из какой ты семьи?
— Из какой же я такой особенной семьи?
На рассуждения мамы оставалось только развести руками.
— Жаль, что не знает, — с гневной выразительностью продолжала мама. — А ты бы должен ей сказать!
— А может, это ее не волнует, — отвечал я.
— Зато нас это волнует, — вступил опять отец. — Чем занимаются ее родители? Что они за люди? Это хоть ты знаешь?
— Специально мы не говорили…
— Не говорили! — изумленно протянул отец. — У вас на это не хватило времени! Могу себе представить… Ну тогда я тебе скажу… Девица эта из Усти-над-Лабой, и отец их бросил.
Я не отвечал. Сосредоточенно смотрел на скатерть. Какой-то миг я отца ненавидел. Он сидел неподвижно, твидовый пиджак расстегнут, с брезгливой миной на лице. И до чего противна была эта его осторожность. Я чувствовал, как к глазам подступает что-то. «Реветь я тут ему не буду. Этого он не дождется», — поклялся я мысленно.
— Меня это не интересует. Женился я не на родителях, — сказал я.
— Меня это тоже больше не интересует, — сухо сказал отец и поднялся.
В дверях еще добавил:
— Но никаких баб сюда мне не води! Когда будешь сам себя содержать — хоть на голову становись. Это мое последнее слово.
— Вижу.
— Алеш! Перед тобой отец! — встала между нами мама.
— Но, мамочка, — сорвался мой голос до высокой ноты, — может, я завтра разведусь! Может, меня эта девчонка больше не волнует! Может, я нигде не хочу жить, не хочу учиться, не хочу ваших денег!..
И с той же быстротой, с какой я начал это перечисление, я его оборвал.
В коридоре звонил телефон.
«А вдруг Ладена?» — подумал я и, взглянув с отчаянием на маму, выбежал из кухни.
Я поднял трубку. И мгновенно просиял, как только Ладена произнесла «алло».
— Ты где? — спросил я, точно ждал, что она скажет: «Напротив в автоматной будке, сейчас приду…»
Она этого не оказала.
— Я говорю из общежития… из проходной.
— Что у тебя? Ты получила открытку с видом из Шпиндла?
Вместо ответа я услышал всхлипывания. В висках у меня застучало.
— Что с тобой? — спросил я.
И еще раз настойчиво:
— Ты меня слышишь?
— Здесь мама, — сказала Ладена. — Вчера отец твой звонил одному знакомому в Усти, все рассказал ему про нас, и у нее теперь от этого нервное потрясение. Я хотела, чтобы ты знал…
— Не может быть… — Какое-то мгновенье я готов был сдернуть аппарат и разнести все в доме. — Но так же ведь не делают, Ладена!.. Я прошу извинения за все, я ко всему этому совершенно непричастен! Ты меня слышишь?
Раздались всхлипывания. Потом что-то щелкнуло.
Глухо.
Бесповоротно.
Я выпустил трубку, оставив ее болтаться на шнуре, и бросился в комнату. Захлопнул дверь и заперся.
Чтобы остаться одному со всем, что на меня свалилось.
Горела щека, болела голова, и на душе было пакостно.
12
Два дня, не переставая, сыпал снег, и два дня с заявлением о разводе в кармане я никак не мог соединиться с Ладеной по телефону. В пятницу к вечеру, приняв решение, я после лекций отправился на Ветрник. Озябшей рукой написал в книге посетителей свою фамилию, прочел, что после девяти мне следует покинуть помещение, и рысцой взбежал на третий этаж. Здание было что надо, с широкими окнами, под одним из которых какой-то романтик метровыми буквами вытоптал на снегу:
Клара тебя любит Михал.
Это меня растрогало, вернулось прежнее приятное ощущение раскованности — пока я не вспомнил, что́ произошло между мной и Ладеной два дня назад. Воспоминание о последнем телефонном разговоре — которое я мысленно все время обходил — посбило несколько Мою самонадеянность. Впрочем, одно это было бы еще не так трагично, не будь моего столкновения с отцом и его жизненными взглядами — я чувствовал, что нам с ним уже не понять друг друга, и не с кем было поделиться этим горестным открытием. Я в самом деле совершил какой-то промах и то смирялся, то вынашивал протест. «Плюнь ты на всех девчонок, учись, живи себе спокойно…» Но как мог парень быть спокойным без девчонок? Все это было далеко не просто.
Перед дверью с цифрой двадцать один я остановился.
Выждав немного, постучал.
Сперва услышал незнакомый женский голос:
— Опять кто-то лезет.
Открылась дверь, и сидящая на диван-кровати девчонка в желтоватом затрепанном свитере потянулась ко мне головой: