12
Проснулся я в восемь вечера. Кто-то топал по коридору. Я поднял голову. Обадал уже на ногах. В мозгу промчались видения всех дней, прожитых тут, и я снова лег.
А надо было вставать. Меня мучила страшная жажда. Кто-то все ходил по коридору, туда и обратно. Надо сказать Обадалу, чтоб он это прекратил.
В коридоре, у двери в контору, меня дожидался незнакомый человек средних лет. Этакий красавчик с полудлинными волосами — в самый раз, чтоб работать в учреждении, где на длинноволосых смотрят с недоверием.
Я прошел мимо него взять чашку и вернулся в коридор, к раковине. Налил себе воды, выпил полную чашку и еще одну.
Незнакомец усмехался. Я предложил ему воды, он отказался, тогда я выпил ее сам. Что-то не видно Павличека…
Обадал смотрел озабоченно. Потихоньку моргнул мне, я не понял, что он хочет сказать. «Какая-нибудь проверка?» — пришло в голову. Надо думать, теперь начнут проверять все, что касалось Рудной. И я сразу оскорбился.
Тем временем принесли кофе. Ребята, приехавшие со мной, слонялись по двору, стараясь не смотреть на этого типа.
— Кто вы такой? — спросил я.
Вид у меня, пожалуй, был не самый привлекательный. Незнакомец разглядывал меня недоверчиво. Пялился, как на какого-нибудь диковинного зверя. Я невольно провел рукой по лицу. Укололся о щетину. Губы жгло. Вот и вся моя странность.
— Люди в порядке? — спросил я у Обадала.
— Ага, — ответил он. — В порядке. Отдыхают. И служба в порядке, все идет по порядку.
— Хорошо, — бросил я и неожиданно глянул этому типу в лицо.
Тот скалил зубы, высокомерно кивая, словно подозревал, что мы тут где-то прячем правду.
— Что вам не нравится, черт побери?! — рыкнул я.
Тип дернулся, обошел стол и встал за ним, как будто там и есть его место.
— Я вам звонил, когда начался буран.
«Ага, это тот, кто не пожелал назваться», — мелькнуло у меня в голове.
— А, пан аноним? — проговорил я.
— Ну это как посмотреть.
— Манеры у вас отвратительные.
Он не обиделся. Скорее удивился. А меня ужасно раздражало, что я не знаю, как его зовут.
— Целый вечер жду, когда вы наконец проснетесь, уважаемый товарищ.
— Вот это приятно услышать.
— Чем я заслужил такую честь?
— Сейчас узнаете.
— Где Павличек? — спросил я у Обадала.
Связь между этими двумя людьми вдруг показалась мне слишком очевидной.
— Павличек уехал, теперь тут я, — сказал незнакомец. — Павличеку надо прийти в себя после всего, что он здесь видел.
— А вы, стало быть, ждете меня, так. Мои люди тоже ждали, когда наконец кончится эта адская работа.
— Подпишите протокол проверки.
— Какой проверки? Мне ничего не известно. Вы к кому обращались?
— К замещающему начальника участка Павличеку.
— Понятно. Только мы за порог, как он вызвал проверку. Ладно. Ничего страшного не случилось. Мы ездили за роженицей. Больше вам ничего не надо?
— Надо. Вы уже в состоянии отвечать?
— Слушайте, не вынуждайте меня забыть правила вежливости!
— Я пытался поговорить с вами, когда вы вернулись из Рудной. Это оказалось невозможно.
— Да ну вас. Еще бы, ведь я был пьян.
— И вы в этом так спокойно признаетесь?
— А что? Топиться мне теперь, что ли?
— Да!
— Да? — с трудом вырвалось у меня из внезапно охрипшего горла. — А вы знаете, что это такое — пробиться в заваленную снегом Рудную? Скажите, вы не хлебнули бы? Так-таки и не хлебнули?
— Есть у вас представление о том, сколько материала высыпано на дорогу? Поездку в Сосновую я тоже ставлю вам в счет, вам туда незачем было ездить, — продолжал он тоном надсмотрщика.
Да он просто дурак. Ни к чему раздражаться. Обадал съежился на стуле у окна, притих.
— У нас есть представление обо всем.
— Нет. Каждый брал, сколько в грузовик влезало.
— Вы что, шоферов исповедовали?
— Я узнал, что мне нужно. Вам этого достаточно?
— И что же, они брали полные кузова?
— Кажется, да, — неуверенно ответил он.
— Значит, сосчитайте, сколько было грузовиков, каждый берет по три тонны. И будет точно.
Он замахал руками, возмущенно выкрикнул:
— Но так же нельзя!..
Мне стало смешно. Случись где пожар, этот шут гороховый станет отпускать воду кружками, чтоб знать, кому какой предъявить счетик.
— Можно. Во время такого бедствия некогда отвешивать на граммы. Да и весов тут нет. Управление пока не закупило. Вон тракторная станция тоже иной раз забирает соль и шлак и не взвешивает. Весь материал — на дорогах в Рудную и в Сосновую. Можете проверить. А кто посмеет утверждать, что нам незачем было пробиваться в Сосновую, того спущу в нужник!
— Ехать в Сосновую было позарез необходимо, — осторожно поддержал меня Обадал.
— Ты молчи. Справиться с заносами тоже было позарез необходимо!
Я дважды повторил эту фразу. Надеялся, что тип запишет ее в свои бумажки.
— Скажи, Обадал, есть у нас кто в резерве?
— На один струг найдем.
— Хорошо. Бери струг и сажай на него этого контролера, пускай сам убедится, что соль и шлак годятся только на то, чтоб дорогу посыпать.
Тип помотал головой: не хочет.
— Благодарю, не поеду, — произнес он ледяным тоном. — И так много времени потерял, дожидаясь вас.
— Какой же вы контролер, если лично не контролируете!
— У меня есть глаза и уши. А выводы сделаю как-нибудь сам. Подпишите. — Он придвинул мне бумагу и ручку. — Давайте!
— Отвяжись ты, шут! — сорвался я. — Ничего я не подпишу. И пошел вон. Вон, говорю!
Он позеленел. Он нервничал и трусил, потому что воображал, что струшу я при одном его появлении.
— Будьте же благоразумны. — Я заговорил примирительно. — Поезжайте на трассу, убедитесь, что у нас все как надо.
Я мельком пробежал протокол. Сплошные глупости. Бросил ему бумагу обратно.
— Директор будет недоволен, — заметил он.
— Не будет, — возразил я. — Можете рассказать ему все. Только ничего не выдумывайте. Я вас предупреждаю.
Он ушел. Фамилия его была Сланый. Я прочитал это в протоколе, который вернул ему.
Мы с Обадалом довольно долго сидели, глядя друг на друга. Нам было грустно. Что-то утратилось. Нам не хватало бури, которая заставила бы нас работать до изнеможения, и еще — твердой уверенности, что в схватке с нею мы не одиноки.
Стихии отбушевали, теперь все распадается на отдельные элементы и каждый из них исследуют, насколько он был полезен. Неизмеримое мерят несоизмеримыми средствами, в этом, вероятно, и заключается несправедливость, от которой нам грустно. Любопытно узнать, какой силы был буран. И какую силу развили мы, горстка людей, малых и слабых. Получилось бы наверняка примечательное соотношение. В этом-то и крылась причина радости, охватившей нас, когда мы добрались до Рудной и позже, когда ехали домой.
Что-то в этом роде я и пытался теперь объяснить Обадалу. Тот сосредоточенно слушал. Под рукой у него был рабочий дневник, но за сегодняшний день он не внес в него ни строчки. Да и вносить-то нечего. Повсюду мир и покой.
— Оставь кого-нибудь дежурить, Обадал, и отправляйся спать. Я еду домой — надо же в свою берлогу заглянуть. Выкупаться хочу.
— Желаю удачи. — Обадал встал, похлопал меня по плечу.
— Спасибо, — отозвался я. — Удача, пожалуй, будет кстати.
Он пожал мне руку, улыбнулся.
— Скажи жене, что я твое заявление в клочки порвал. Так?
— Скажу. А вы?
— Я тоже кое-что скажу своей.
Обадал внимательно посмотрел на меня.
— Кстати, где же все? — спросил я.
— Испарились, когда этот типчик принялся их будить и требовать, чтоб они подписали, что он там навыдумывал.
— Хорош!
— Вот и я говорю.
— Ну и как, подписали?
— Может, кто и подписал. Но все смылись, нет их.
— Ничего. Передай всем привет от меня.
— Спасибо.
— Пока, Обадал.
Я оделся и поехал на автобусе в Дроздов. К ночи был дома. Позвонил — открыла Эва.
— Где ты была? — спросил я вместо привета.
— Ну и вид у тебя, — ответила она.
— Так все-таки, где ты была три ночи? Я звонил, никто трубку не брал.
— У матери.
— Точно?
Я не смотрел на нее, не знал, правду она говорит или лжет. Руки у меня висели как плети. Пальто и все прочее как-то само собой свалилось на пол. Я принял ванну, побрился и рухнул в мягкую постель.
Я спал, и ничто мне не мешало. Разбудил меня телефон. Звонила жена. Было восемь часов утра.
Перед тем как выйти из дому, я долго торчал у зеркала. Вообще-то у меня такой привычки нет. Поразился — до чего же постарел.
Познание старит, вспомнилась мне хрестоматийная мудрость. Если это верно, значит, многое я, познал, раз так выгляжу.
Хорошо, что жизнь долга и единственна, впереди еще много возможностей познавать и стареть.
Может, встречу старого Петржика по дороге на работу. Надо потолковать с ним насчет моего сына. Вполне возможно, старик расскажет что-нибудь про свою дочь. Что-нибудь шутливое, веселое.
Я отлично помнил, как шутила с нами, как хохотала, за бока хваталась снежная буря. У меня до сих пор все тело болит и долго еще будет болеть оттого, что я вместе с людьми в оранжевых жилетах смеялся ее шуточкам. И от этого смеха капали в снег наши слезы и пот.
13
По пассажу навстречу мне шли люди — знакомые лица! Я молча смотрел на них. Все слова мои замерзли. Потом разом встряхнулся. Они приближались. Они! Сзади всех я разглядел Обадала.
— Что вы тут делаете? — встретил я их вопросом.
— Нет, это вы что тут делаете? — отозвался Бальцар. — У директора были, что ли?
— Вас уже отпустили? — добавил Достал.
Пстругова благодарно улыбалась, а Райнох восхищенно смотрел на нее.
— Нашего начальника пока не арестовали, так что и отпустить его не могли!
Они весело захохотали.
— Ты, Илона, всегда там, где что-нибудь неладно!
— Звонила нам твоя секретарша, что с тобой неладно, — объяснила Илона. — Я ей и намекнула, пускай, мол, позовет нас, если что.
— Слыхать, Зборжил, вам крылья обрывают, — угрюмо проговорил Обадал.
— Да не обрывают. Чепуха.
— Но собираются, — упрямо сказала Илона.
— Потому мы и примчались, — объяснила Анка Пстругова. — Хотим спросить директора, как он поживает, как здоровьичко… Вернитесь, Зборжил. Пойдемте с нами. Мы ему откроем глаза!
Она серьезно смотрела на меня. Придется разочаровать их. Ведь все уже решено.
— Завтра передаю дела Павличеку.
Бальцар усмехнулся. Шепнул что-то товарищам и шагнул вперед.
— Нашли кому передавать! — воскликнул он. — Не ходите с нами, Зборжил. Не нужно. Мы теперь пойдем к директору одни. Тут явное недоразумение. А нет — так мы ему всю правду выложим, как было дело.
Они стояли передо мной — маленькая кучка людей, чьим отношением я так дорожил.
— Ладно, — сказал я. — Я объяснил Смолину, что мы пережили. Только упрямый он. И еще там Прошекова сидит.
— Прекрасно! — воскликнула Илона. — Уж она-то обязана за вас вступиться!
— Что ж, попробуйте им объяснить. Вас они поймут.
— А вы куда? — Илона схватила меня за рукав.
— Буря пронеслась. Теперь уже только — домой.
— Скажите супруге, — вмешался Достал, — мы после обеда нагрянем к вам, если все кончится благополучно.
— Приходите! — У меня на душе стало очень хорошо. — Правда, никуда не заглядывайте, а прямо ко мне!
— Вот ведь как обернулось-то, — произнес Бальцар. — Раньше мы хотели, чтоб вас убрали, а теперь получается наоборот. Ну, договорились?
— Да смотрите, чтоб выпивка была! — еще издали крикнул догонявший товарищей Лысонек: он бежал бегом, чтобы успеть пожать мне руку.
— Заметано, Зборжил? Как только все уладится, мы к вам на всю ночь!
— До скорого, — простился за всех Бальцар.
Они пошли дальше. Я еще расслышал, как Бальцар говорил товарищам:
— Все время приходится держать ушки на макушке…
Анка Пстругова ответила ему, наверное, тихо, но порыв ветра донес до меня ее слова:
— Ложиться, так уж в чистое…
Я прошел через пассаж и постоял на уютной маленькой площади перед Дроздовской ратушей.
Мимо двигались потоки людей. Многие из этих людей были мне знакомы, со многими я здоровался. Меня охватило приятное чувство полноты и доброты жизни.
Затем я свернул к театру и заглянул в «Приятные встречи».
Старого Макса еще не было. А, пожалуй, неплохо бы повидаться с ним, чтобы лишний раз поддержать в старике вкус к жизни.
Я пошел домой. По дороге в угловом гастрономе, что неподалеку от моего дома, купил несколько бутылок вина, две — коньяку, сыр, колбасу и батоны. Я не знал, придут ко мне ребята или нет, но все равно радовался, потому что это были люди, с которыми я хотел жить.
Я шел, сгибаясь под тяжестью покупок. Немели руки — я тащил все в охапке. И, нагруженный таким образом, говорил себе: «Есть на свете правда! Иной раз прячется где-нибудь, но — есть. Чего стоил бы человек, если б не защищал самого себя и тех, кто ему дорог?»
Эта белая история завершилась на нашей улице, очень темной, очень тихой. Светило солнце, искристый морозный воздух пах чистотой, а машины и люди, проезжавшие и проходившие мимо, выводили меня из заблуждения, убеждая, что жизнь не всегда тяжела.