Они подъезжали к Рингстеду. Широкий плавный поворот, и вот уже позади собор и площадь, еще поворот — налево, и снова мимо знака ограничения скорости по пологому спуску к светофору и вправо по крутой визжащей дуге. Машина опять набрала скорость. 160 километров в час!
— Мы любим угождать другим, правда?
Марк не отвечал.
— Ведь любим? — допытывался собеседник. — Милые люди никому не противоречат. Вы угождали другим всю жизнь!
— Не знаю… я… — начал Марк.
Голос мужчины зазвучал резче:
— Да или нет?
— Да, — сказал Марк, — да, я угождал!
— То-то, — продолжал водитель. — Вам ничего другого не остается. Сильные аргументы — всегда правы!
И он стукнул правой рукой по рулевому колесу.
— А сейчас сильный аргумент — в моих руках! И так ведь всегда, всегда самые сильные аргументы в руках у кого-то другого, а не у тебя. Правду я говорю?
— Да! — истерически закричал Марк. — Да, да, да!
— И всегда этот другой весьма аргументированно приказывает нам делать то-то и то-то. И все мы, милые, хорошие люди, слушаемся — кого-то потрошим, кого-то обманываем, насилуем, душим, подавляем своей властью! Но мы все равно — хорошие, мы вынуждены так поступать, потому что знаем: против сильного аргумента не попрешь! Так?
Мужчина понизил голос:
— И еще потому, что это нам нравится, а?
Марк не ответил ничего. Мимо промелькнул еще один лес. «В Дании множество лесов, — тоскливо подумал Марк. — В ней множество лесов, озер, дорог, людей, домов. В домах живут взрослые и дети. Взрослые живут парами, ходят на работу, возвращаются вечером домой, смотрят телевизор, ездят на автомобилях, живут».
— В Дании множество милых людей, — сказал мужчина.
— Да, — покорно согласился Марк.
— И в Скандинавии множество милых людей, и в Европе, и в Азии, и в Америке, на земле очень много милых людей.
Они проехали Остед и очередной знак ограничения скорости. Нигде на дороге ни одной машины, по сторонам ни огонька. Впереди только мокрый асфальт, силуэт водителя и облако серого дождя перед фарами.
— Милые люди заполонили собой весь свет, они вспарывают друг другу животы, взрывают бомбы, вешают, гноят заключенных в тюрьмах, морят народ голодом, насилуют, устраивают автомобильные катастрофы. Я рассказывал вам о катастрофе в Роскильде? Машина разбилась о дерево вдребезги! Дерево-то было мощное, крепкое.
Они были на дороге одни. Ни машин, ни автобусов. Только длинный пустой туннель ночи, по которому машина мчалась уже со скоростью 170 километров в час.
— Отличная техника! — Мужчина довольно похлопал рукой по рулю. — Очень практичная!
Машина неслась, поднимая за собой гейзеры брызг. Мужчина вынул из нагрудного кармана сигарету и, облокотившись на руль, неспешно прикурил от зажигалки.
— Вообще-то мы ведем себя как завзятые лихачи, — сказал он. — Как, по-вашему, похожи мы на лихачей?
— Нет, нет, — поторопился сказать Марк.
— Меня всегда удивляло, откуда они берутся? Что заставляет милых, хороших людей превращаться в лихачей? Ведь стоит обычному милому человеку сесть за руль — и вот тебе готовый лихач! Меня вообще удивляет, как это все мы, милые люди, на деле оказываемся настолько паршивыми, что готовы прикончить друг друга из-за пустяка? Вас это не удивляет?
— Да, — сказал Марк, — меня это удивляет тоже.
— Еще бы, вы же — милый человек! И все-таки удивительно, как это все мы, милые люди, устроившие себе такую милую жизнь, готовы на любое преступление? Наверное, ради того, чтобы все было мило, а?
— Сумасшедший! — взорвался Марк. — Вы сошли с ума!
Мужчина довольно засмеялся.
— Да ну вас! Что вы имеете против милого приличного самоубийства? Кстати, авария, о которой я рассказывал, произошла как раз здесь. Вон то дерево!
И он, выпустив рулевое колесо, показал на дерево у дороги.
Машина мчалась по широкому плавному повороту. Потом она проскочила развилку дорог на красный свет. И пошла дальше к Копенгагену.
У бензоколонки мужчина притормозил. Сразу же появился служитель.
— Полный бак! — Водитель выбрался из машины. Марк, вцепившись руками в сиденье, сидел на месте.
— Не хотите размяться?
Марк послушался.
— Небольшой моцион не повредит, — сообщил ему мужчина, бодро прохаживаясь взад и вперед. Марк едва поспевал за ним. Тот шагал все энергичнее. Марк семенил сзади.
— Все! — сказал мужчина. — Можно ехать дальше! Пошли!
Он решительно двинулся к машине.
— Стойте! — крикнул Марк и остановился сам. — Стойте же!
Мужчина повернулся. Марк, стиснув кулаки, медленно шел на него. Мужчина улыбнулся.
— Ничего не выйдет! — сказал он. — У вас ничего не выйдет. Вы — такой милый человек.
Руки Марка упали, он поплелся к машине. Они сели в нее и поехали дальше.
Сесиль Бёдкер(р. 1927)
ДВЕРЬ ГЛУХОЙ
Перевод П. Мамонова
Что-то загораживало окно изнутри: грязное, слепое окно в паутине и пыли. Но дверь была открыта. Дверь всегда была открыта, и оттуда курился дымок. Странный, тонкий и тихий дымок со своим особым запахом. Кристофер осторожно взглянул на черный дверной проем. Он никогда не видел Глухой, но разве это имело значение. Главное, она была там. Она всегда была там, и почти всегда вился этот дымок.
Его бил озноб: неужели он здесь, в ее дворе? И этот запах, таивший в себе непонятную опасность. Он не знал, что могло так пахнуть, но все здесь было не так, как в других местах. Какая тишина в этом доме!
Не ее ли тень мелькнула там, внутри, в темноте? Кристоферу стало страшно. Здесь нельзя было стоять. И она, конечно, тоже могла его заметить. Кристофер перевел дух.
Зачем она загораживает окно?
Почему не убирает ничего во дворе? Перед самой дверью была настоящая свалка, и помои ручьями текли во все стороны. Мрачное местечко. Однажды он попробовал показать язык одному из маленьких полукруглых окошечек надворных построек — они походили на свиные глазки и казались такими нахальными, — и ничего не случилось. Но во второй раз он все же не осмелился бы. Он смотрел на дымок, тот все тянулся вверх из черной дыры.
Там, за воротами, кто-то бежал к дому.
Их было много.
Кристофер замер. Он понял, что попался. Двор был замкнутый. Ни единой щелочки. Хоть бы какой-нибудь проход или дырка между сараями. Ничего, кроме этой двери. Только открытая дверь напротив ворот, но за дверью — ОНА.
Топот бежавших ног смолк.
Кристофер облизал пересохшие губы. Да, он попался. Это, конечно, Герт. Тихо, по-кошачьи — это его повадка, Герта. Значит, они знали, где он. Прижавшись спиной к каменной ограде, Кристофер тихонько передвинулся подальше, в глубь двора, вспотевшие ладони нащупывали шероховатые камни. Сейчас они появятся. Примутся дразнить его, сначала не подходя близко. Потом возьмут в кольцо, зажмут так, что не шевельнешься. Он прислушался, но ничего не было слышно, они теперь уже не спешили. Теперь им нечего было спешить. Сейчас появятся.
И никакой надежды выбраться. Проклятый двор, тут-то они его и накроют.
Все ближе и ближе.
Они подкрадывались, как жадное многоглазое существо, коварное и грозное. Словно какая-то невидимая сила толкала Кристофера в глубь двора. Против его воли. Он просто не мог оставаться на месте. Уж лучше бы побыстрее, хуже нет, когда они вот так тянут.
Вечно они издевались над ним. Он ведь был хромой.
— А ты ничего, красавчик, — начинал один. — Так тебе и надо. Ты знаешь, почему ты такой? Твоя мать шлюха. Понял, ублюдок?
Хорошо им было издеваться, их-то матери не такие.
— Тьфу, ну и урод!
— Сразу видно — ублюдок.
— Так и не знаешь, кто твой отец?
Они не успокаивались, пока не доводили его до слез. Кристофер иногда задумывался: может ли быть, что у них с Гертом и правда один отец, как однажды обмолвилась мама, но больше она никогда об этом не заговаривала.
Даже если и так, он ни за что бы не сказал этого вслух. Герт избил бы его до полусмерти, тем более, если уж всерьез, Кристоферу было наплевать, правда это или нет.
Ведь сколько еще всяких других приходило к ним в дом по ночам. Хочешь не хочешь, а ему было слышно.
Так тебе и надо.
Вот-вот появятся… Кристофер продвинулся еще немного, лишь бы подальше от ворот, ничего не поделаешь, оставалось только ждать. Он передвигался теперь вдоль стены ближайшего каменного сарайчика. Все тихо, ни звука, чего же они тянут?
Черное отверстие, ведущее туда, к Глухой, неодолимо притягивало его, будто засасывало, на Кристофера повеяло смертным холодом. Он весь покрылся гусиной кожей. Что она там может делать у себя в этой тьме, ведь окно вечно чем-то заставлено, и внутри всегда темно. Пусть даже дверь и открыта.
Никому это было неизвестно. Про этот дом говорили не иначе как шепотом. Говорили так много разного, так много разных слов, он их не понимал, но, наверное, они значили что-то ужасное, раз люди вечно шептались.
Кристофер покосился на черную дыру, теперь она была совсем рядом. Ничего не разглядишь, ощущался только кисловатый какой-то запах, затхлый и в то же время пряный, и курился, курился дымок. Там, у Глухой, скрывалась какая-то опасность. Даже стоять здесь и вдыхать этот запах было опасно. Он чуял это. Взрослые говорили о какой-то сила.
Да, то была сила.
Все тихо, ни звука, только дымок курился, все так же неторопливо, странно. Кто-то сказал про нее, что ей известно больше, чем положено знать человеку, гораздо больше.
И вот они наконец появились. Стояли и смотрели на него. Молча смотрели. Радость мелькала в глазах.
Но они молчали. Здесь боялись даже громко говорить, кто знает, что прячет Глухая в этих своих развалюхах — там по ночам у нее часто горел свет, и случайный прохожий торопился поскорее пройти мимо. Говорили, что она выходит только по ночам, когда все порядочные люди уже спят.
Он взглянул на мальчишек, никто из них ее тоже никогда не видел, но Кристоферу казалось, он знает — она огромная. Не то чтобы толстая, просто очень большая, высокая, с большим, вытянутым, суровым лицом и длинными прямыми волосами.