— Тебе говорят, снимай, зря упираешься.
Мальчишки невольно отступили на шаг, таким они его еще никогда не видели. Таким беспомощным.
— Ни за что, — сказал Кристофер. — Нечего вам глазеть на меня.
— Сам не снимешь, так заставим, учти, — процедил Герт сквозь зубы. — Все равно заставим. Подумаешь, какой красавец, уж и поглядеть на него нельзя. Урод несчастный, ублюдок.
— Твой отец — это и мой отец! — вырвалось у Кристофера.
Герт задохнулся от злобы. И Кристофер понял, что все, обратного пути нет, но ему было уже все равно.
— Твой отец тоже иногда заявляется к нам по ночам, — добавил он. — Я сам видел.
Он не узнал собственного голоса. Неужели он сам сказал такое? И он не издал ни звука, когда Герт схватил с земли завязанный узлом обрывок каната и хлестнул его по голой груди.
— Вот тебе… будешь знать… вот тебе, гад…
Кристофер пытался заслонить руками грудь. Но он не плакал. Было больно. Было очень больно, но ему вовсе не хотелось плакать. Как странно. Кристофер сам себе удивлялся, и Герт тоже был поражен и все хлестал и хлестал изо всех сил.
Кристофер у него еще заплачет, снимет эти вшивые брюки во что бы то ни стало. Разве он не хвалился им всем — разве не обещал, что сегодня Кристофер снимет с себя все и они увидят, какой он урод?
И разве этот гад не обхамил его? Не наговорил гадостей про его отца? Нет, теперь он просто должен его заставить, просто вынужден. У Герта побелели ноздри. Он просто вынужден добиться своего.
— Держите ему руки! — приказал он.
Множество рук протянулось к Кристоферу, его схватили и прижали к стене, как бы распяв. Мальчишки напирали друг на друга, толкались и пихались, уж очень им хотелось угодить Герту.
— А ну, отодвиньтесь! — скомандовал Герт. Он молча выжидал, пока снова не окажется лицом к лицу с Кристофером. Он все равно своего добьется. — Ну, что ж, сам не хочешь, так придется мне, — сказал он и, шагнув вперед, расстегнул ремень на Кристофере. Брюки соскользнули с худого мальчишеского тела, и ребята захихикали. Стоявшие сзади поднимались на цыпочки, тянули шеи.
— Отпустите его, — сказал Герт.
Они с жадным вниманием разглядывали бледнокожую, кривобокую фигурку, так вот, значит, он какой. Нет, не того они все ждали. Они отводили глаза от его лица, этот горящий ненавистью взгляд будто связывал их по рукам и ногам. Вместо беспомощного, собачьего выражения — взгляд, прожигавший насквозь.
Даже Герт чуточку покраснел. Неужели это тот самый Кристофер?
Кристофер не отрываясь смотрел на Герта, он чувствовал, что взял верх.
— Скотина ты! — он сверлил взглядом Герта. — Что, не вышло?
Герт молчал.
— Сволочь ты, вот ты кто!
Полнейшее отсутствие страха, вот чем он взял Герта, он был сильнее, и наконец-то пришли все те слова, которые он всегда мечтал сказать ему. Он не сомневался, что расплатой будет смерть, но какое это сейчас имело значение. Вскоре они, конечно, забьют его насмерть за то, что он себе позволил.
Он в упор смотрел на Герта, а тот стоял, как парализованный.
— Вот ты-то сам и есть ублюдок! — сказал он. — Просто моя мать перепутала нас, когда мы были маленькими. Будто ты не знаешь!
Подобная мысль Кристоферу и в голову никогда не приходила, сейчас она возникла как-то сама собой. Было даже что-то пугающее в той яростной, фанатичной убежденности, с какой он произнес эти слова, стоя перед ними во всей своей уродливой наготе.
Герт побледнел. Собственное бессилие приводило его в бешенство. А Кристофер ликовал, и безудержная радость, бушевавшая в нем, прорвалась потоком слов. Они выговаривались как-то сами собой, без всякого усилия с его стороны. Все эти диковинные слова, которых мальчишки никогда не слышали и значение которых Кристофер едва ли знал сам. Слова, которые он где-то услышал или прочитал и скрывал, как сокровище, до того они были диковинные.
Слова, таившие в себе смысл, о котором он мог лишь догадываться. Теперь он черпал их обеими горстями из своей сокровищницы.
Он и сам не заметил, как речь его обрела проповеднический пафос, точно он предавал их всех анафеме. Он был похож на безумного.
«Слова, — думал Кристофер. — Те самые. Все до единого».
«Он просто свихнулся», — думали другие. Они онемели от страха.
«Все до единого. — У Кристофера будто крылья выросли, до чего же легко было у него сейчас на душе. — Это потому, что я скоро умру», — думал он.
Но умирать вдруг стало так обидно. Нет, умирать, оказывается, вовсе не так легко, как ему думалось. Когда он замолчал, мальчишки не сразу очухались — какое-то время во дворе еще стояла мертвая тишина.
Им вроде как необходимо было от чего-то избавиться, от какого-то груза, который давил на них. Раздалось шарканье ног, кое-кто уже попятился, но не успели они опомниться, как Герт присел и рысью прыгнул на свою жертву. Но Кристофер просто взял и отодвинулся, он и теперь не боялся Герта, голова была ясная, светлая. Со всей отчаянностью проигравшего прыгнул Герт, но промахнулся — Кристофер сделал шаг в сторону, и еще один — прямо в открытую дверь, что вела к Глухой.
И будто его и не бывало.
Они замерли, уставясь на светлый квадратик пола у входа. Нигде ни звука… Только этот бесовский аромат дымка из черной дыры — знак Запретного. Табу. Он вошел к Глухой.
В дикой панике мальчишки бросились к воротам.
Кнуд Сёренсен(р. 1928)
ЗЕМЛЯ ГОРИТ ПОД НОГАМИ
© Gyldendal Publishers, 1983.
Перевод П. Мамонова
Я сидел, завтракал. В дверь постучали. Это был Йенс.
— Вот так, значит, — сказал он. — Уезжаем.
За окном стояла машина, в ней сидела Карен с детьми. Карен что-то крикнула, но не было слышно. Я покачал головой.
— Вот так, значит, — снова сказал Йенс. — Пока к ее брату, а там посмотрим.
Они взяли только то, что влезло в прицеп. Все остальное, видно, надеялись переправить с кем-нибудь потом, когда будет известен точный адрес.
— Что же с хозяйством? — спросил я.
— Не знаю. Будь, что будет.
Он все еще стоял в дверях. Было слышно, как мотор работал вхолостую. Как видно, они очень спешили.
— Может, по чашечке кофе на прощание, — предложил я. — Сколько же лет прошло? Десять? Пятнадцать?
— В ноябре будет одиннадцать, — сказал Йенс. Он все стоял, как будто недоговорил чего-то. Наконец он выдавил: — Будет лучше, если мы уедем.
— Но что же с домом? — напомнил я опять. — Там вам вряд ли удастся обзавестись хозяйством, раз вы здесь ничего даже не продали, бросаете на произвол судьбы. Да и нам тут все дело портите.
— Давай не будем, — сказал он. — Сил уже нет. Мы не для того заехали. Просто хотели попрощаться.
Я встал и проводил его до машины. Карен опустила боковое стекло.
— Ну, пока, — сказала она. — Ты просто сумасшедший, что остаешься.
Я смолчал. За последние месяцы мы только и делали, что говорили про это.
И все же я крикнул им вслед:
— Привет Биргитте, если встретите! Вы все просто чокнулись!
И я пошел и доел свой завтрак.
Это было 12 июля. Дело, конечно, не в числах, просто мне запомнилось, что я тогда подошел и посмотрел на календарь. Вторник, 12 июля.
Я сел и задумался. Это надо же: за такой короткий срок вся жизнь ведь перевернулась.
Если память мне не изменяет, началось это осенью. Как раз у них подохла корова. Вообще-то корова была как корова, вполне здоровая, вот-вот должна была телиться. Но какая-то ерунда вышла с теленком — сросшаяся тройня.
Ну и что, всякое бывает. Всегда что-то не так.
Вечером в клубе справляли чью-то серебряную свадьбу. Заговорили о корове, вот, мол, какая история. И о теленке.
Один идиот заявил:
— Наверняка это радиация. — Все притихли. Карен только было открыла рот, как я крикнул:
— Что я слышу, Йенс, ты завел себе радио в хлеву?
Все захохотали.
А зима прошла, как обычно. Нормальная зима.
Да, все началось с этой подохшей коровы. Это она всех разбередила. Никто бы и внимания не обратил на всякие там мелочи, обычные ничего не значащие пустяки, напугавшие кучку дураков, если бы не эта идиотская корова.
Взять хотя бы историю с травой. Там и сям попадались сухие былинки, хотя дождей вроде бы хватало. Ну и что, всякое бывает. Всегда что-то не так.
Пошли разговоры. В газете появилось несколько писем читателей, и нашлись такие, кто быстренько продал своих коров — очередной идиот пустил слух, будто местное молоко может оказаться вредным для здоровья.
Биргитта расстроилась. Я сказал ей:
— Не бери в голову. Это все политика. Да с какой стати я потащил бы вдруг на бойню нормальных, здоровых коров. Да ни за что.
Она не спала всю ночь.
— Успокойся ты, ради бога, и постарайся взглянуть на вещи трезво, — сказал я на следующий день. — Ничего ведь не произошло. А паникеры всегда были и будут. Ну, закопаны там где-то под землей какие-то отходы, но ведь это так же безвредно, как если б они были на Луне. Ты же сама прекрасно знаешь. Вообще исключено, что это может как-то влиять на то, что находится на поверхности.
— Йенс и Карен думают переселяться, — вот все, что я услышал в ответ.
Попозже, в то же утро, я решил сходить к Йенсу. Он стоял на пороге и курил сигарету.
— Ты совсем не думаешь о себе, — сказал я и добавил: — Что это за чепуху болтают, будто вы переселяться задумали?
— Надо убираться отсюда, и побыстрей, пока можно хоть что-то продать. — Это сказала Карен, выйдя из прачечной возле дома. Она, видно, собралась в город. — Хотя разве тебе втолкуешь.
— Вы что, смеетесь? — сказал я. — Да после всех этих сплетен вам все равно уже ничего не продать. Оно и к лучшему. Вот увидите, очень скоро никто про всю эту ерунду и не вспомнит.
Потом мы не раз еще возвращались к этим разговорам, но ни к чему путному это не приводило.
На очереди была история со свеклой. Некоторые свеклины выросли какие-то странные.