Зато на дальнем лугу жизнь била ключом.
Мелькали шапки и шарфы — красные, желтые, коричневые, оранжевые, синие, сиреневые, кружились куртки, свитера, брюки — серые, зеленые, черные, синие. Ребята чистили лед. Беске нацепил коньки и схватил чью-то метлу. На том участке, где он работал, дорожки делали в виде соединенных между собой извилин и геометрических фигур, которые давали возможность бежать в самых разных направлениях.
Было решено играть в салки, и поэтому по обе стороны участка расчистили две широкие полосы — линии старта и финиша. Тот, кто съезжал со льда в снег, выбывал из игры и становился пленником.
Осаленный несколько раз самыми ловкими, Беске принялся наблюдать за остальными. Спокойно, не спеша скользил он по дорожке, не спуская глаз с линий старта и финиша, там, где готовились рвануться на лед играющие. И тут увидел рыжую Ушу. Развевающиеся на ветру длинные волосы, длинный, до бедер, просторный свитер, длинные ноги в черных обтягивающих трико. Он искоса следил за ней, и она казалась ему похожей на какое-то скользящее животное. Волосы, руки, ноги — были всего лишь продолжением скорости. Гибкая, стройная, дразнящая фигура полыхнула серо-красным пламенем по краю пространства, попавшего в поле его зрения. Он последовал за ней короткими перебежками, чтобы, приближаясь, в то же время заставить ее думать, будто он вовсе и не имеет подобных намерений. Но прежде всего надо ее догнать, потому что бегала она быстрее. Когда расстояние между ними сократилось до трех метров, она увидела его. И умчалась.
На бешеной скорости они кружились по льду. И каждый раз, когда казалось, он вот-вот ее настигнет, она круто тормозила и сворачивала на другую дорожку. Они выписывали на льду причудливые узоры — то мчались по параллельным дорожкам, то по перекрестным, а потом вновь оказывались на одной. Беске старался загнать ее на дорожку, расчищенную в форме эллипса. Если мне это удастся, я поймаю ее, подумал он. Тогда ей не ускользнуть. Он заставил себя сосредоточиться на одной мысли — если он не поймает ее сейчас, он не поймает ее никогда, и тут уж не останется ничего другого, как уйти домой. Цель — поймать Ушу — можно было достигнуть, лишь превратив ее в необходимость.
Он посмотрел на Ушу. Внутри у него что-то екнуло.
В мозгу словно был вставлен кристалл, и сейчас этот кристалл повернулся другой гранью, совсем иначе преломляя свет, краски переливались, увлекая его за собой. И сквозь это сверкавшее по-новому стекло он увидел новую Ушу.
Прерывисто дыша, она засмеялась. Блеснули зубы. Волосы развевались на ветру, и лишь две-три пряди струились по шее да короткий локон плавно извивался по нежной щеке. В глазах мерцали солнечные блики. Беске пожирал ее взглядом. Грудь ее вздымалась при каждом вдохе. Тело дрожало от сдерживаемого смеха. По длинным ногам волнами пробегала дрожь — от бедер к коленям и дальше по икрам к ступням и обратно, она начала чуть заметно покачиваться. Глаза ее меняли цвет от голубого до зеленого, в зависимости от того, как падал свет. Она отбросила волосы за спину, и в зрачках побежали солнечные змейки, отчего глаза точно потеряли четкие очертания. Она призывно покачивала бедрами, пока он не сделал ответного движения. И тут внезапно она рванулась вперед, надеясь, что Беске потеряет равновесие, но он бросился за ней и обхватил ее за талию. Они с грохотом упали на лед.
— Я тебя поймал! — крикнул он, чувствуя сквозь ткань ее тело, упругую, гладкую кожу. Ее волосы, прикосновение ее щеки — как солнечный луч, как нежное дуновение. И ее запах, слабый, почти незаметный, пронизал его насквозь.
В тот, показавшийся ему бесконечным, миг падения Беске испытал множество различных ощущений — тяжесть собственного тела, рвущееся наружу ликование, нежность, ее тепло, пружинистые толчки, когда она, лежа под ним, брыкалась и вертелась, пытаясь вырваться.
— Встань сейчас же, черт тебя подери, — проговорила она, тяжело дыша. — Чего разлегся!
Он поднялся и потянул ее за собой. И еще долго чувствовал ее пальцы на своей ладони.
Он вытер рукой нос, и при этом локтем задел ее грудь, чуть заметно шевельнувшуюся от его прикосновения. У него перехватило дыхание. Уша засмеялась. Беске стоял словно парализованный, бешено колотилось сердце, казалось, оно билось где-то в горле. Она все поняла. И оттолкнула его раскрытой ладонью.
— Уша и Беске, что вы там делаете?
Крик вернул его к действительности. После этой стычки Беске не выпускал ее из виду, стараясь по возможности быть к ней поближе. Никто вроде этого не заметил.
Как только подвернулся подходящий случай, он налетел на нее и сшиб с ног. Ему было бесконечно жаль прерывать ее бег, напоминавший стремительный бег животного, было больно оттого, что она так неловко упала. Но Беске был просто вынужден сделать это. Она кинулась на него и прижала ко льду. С некоторым страхом он осознал, что его неудержимо влечет к ней. Но какие чувства она в нем вызывает, объяснить не мог. Знал только, что потерял свободу — как стреноженная дикая лошадь. Беске отбивался изо всех сил. А она смеялась над ним.
Он отошел к мальчикам из своего класса, собравшимся группками на линиях старта и финиша. Ребята принялись его дразнить. Уша стояла с девочками. И когда он оказался поблизости, они окликнули его, а Уша захохотала. Беске изобразил полнейшее безразличие. Но в груди и в животе сладко засосало, и он признал про себя, что причиной тому была Уша. Ее длинные ноги в обтягивающих трико, ее гибкая фигура, блеск ее зубов. Независимо вскинув голову — точно косуля, — она покачивала бедрами, и ее ноги, все тело послушно воспринимали это движение, преображая его в мягкое скольжение. И волосы — нежные пряди падали на лучистые глаза, на нос с раздувающимися при дыхании ноздрями.
Беске перестал ее преследовать, обнаружив, что убегала она от него понарошку. Теперь она позволяла ловить себя, не ускользала, даже когда он обнимал ее, смотрела ему в глаза так, что у него захватывало дух.
День постепенно угасал, с дальних лугов подкралась темнота, небо разгорелось красно-фиолетовым пожаром. На западе солнце багровой ягодой висело над кромкой поля, пока его не поглотили пылающие облака.
Сгустившийся мрак обволакивал стужей, и звезды побелели от мороза. Беске смотрел на небо. Уша стояла невдалеке. Чернота вокруг испускала холод, изо рта у них при дыхании вырывались облачка пара, похожие на странных зверьков. Студеный воздух дрожал от свиста коньков по льду и громкого звона, когда лезвия коньков ударялись друг об друга, выбивая из-под ног голубоватый дождь искр. Они вдруг заговорили тихо-тихо, поэтому им пришлось подойти совсем близко друг к другу, так что тепло их дыхания касалось лиц. Уша сделала шаг вперед и, наверное, исчезла бы, если бы Беске не схватил ее за руку. Она не вырвалась, и теперь они стояли рядом, держась за руки. Молча. Не знали, что сказать. Слова разлетелись на мелкие кусочки. Не было ничего, о чем стоило бы говорить. Беске считал, что первой должна нарушить молчание Уша, а Уша думала наоборот. У него внезапно зачесалась спина, но чтобы почесаться, ему надо было выпустить руку Уши. И он не решился, ведь потом взять ее вот так просто за руку он бы не смог.
Уша тряхнула головой. Волосы упали на шею и на глаза. Сейчас они были черные-пречерные, как влажная весенняя земля. Он снова ощутил исходящий от нее слабый запах омытой дождем зелени. Один завиток запутался в ресницах. Беске осторожно убрал его. Она не протестовала, не отклонила головы.
Уша улыбнулась, и он, успокоившись, осмелел:
— Я видел тебя вчера вечером в окне.
Она нахмурилась. У него внутри что-то мягко заворочалось, стало трудно дышать.
— Как это?
— Точно. Вчера вечером, еще шел снег. Я посмотрел в окно и увидел на стекле снежный узор. Он был похож на твое лицо, честное слово. Даже глаза можно было разглядеть.
— Ненормальный.
Беске опять охватила неуверенность — правда, она обозвала его ненормальным, а не слабоумным, и рука ее по-прежнему лежала в его руке. И все-таки он сморозил глупость. Просто для того, чтобы что-нибудь сказать. Он действительно видел на стекле очертания лица, но это было ничье лицо. Вот было бы здорово, если бы и в самом деле это была Уша. И все равно, он сказал глупость.
— Я вчера заметила тебя, — внезапно произнесла Уша. — Мы возвращались из школы, а ты шел впереди.
— Ну да! — воскликнул Беске, и его окатило жаром от мысли, что она обратила на него внимание.
— И у тебя кое-что выпало из ранца.
— Что? — вырвалось у Беске, может, чуть более поспешно, чем следовало.
Она хихикнула.
— Не скажу. Завтра отдам.
Свистел ветер. Чистый искристый воздух заполнял нос и глаза. Потрескивал лед. Протяжные, сухие щелчки стрелой летели по замерзшей глади воды. Лед трескался, как хрупкий хворост. Гулкое эхо доносило разнообразные звуки — удары молотка откуда-то из-за освещенного горизонта, шипение льда под ногами тормозящих конькобежцев, громкие крики. Беске посмотрел Уше в глаза. Они были сейчас еще темнее, чем раньше, как черная вода ручья под тонкой коркой льда. Она повернулась к нему лицом. Пар от ее дыхания ласкал кожу, словно пушистый зверек, гладил нос, губы, глаза. Она открыла рот, точно собиралась что-то сказать, но промолчала. Беске хотелось поцеловать ее, но он не решался. А если она его оттолкнет, что ему тогда делать? Он весь напрягся, но так и не сумел преодолеть страх. И снова Уша выпустила пушистого зверька ему в лицо. Губы ее изогнулись в странной улыбке. Глаза поймали его взгляд и не отпускали. От нее остались одни глаза, и глаза эти держали его в плену.
— Знаешь что, — внезапно сказала она. Не громко, но и не шепотом. Ему показалось, будто это заговорило ее тело, ее душа.
А она по-прежнему смотрела на него этим особенным открытым взглядом и с той же странной улыбкой, от которой у него внутри все задрожало. Он должен поцеловать ее, обнять ее, только не сейчас.
Она ждала, ждала, когда он созреет и услышит, как со свистом летит на своих блестящих коньках мрак, ждала, когда раскроется каждая клеточка его тела и он обретет способность воспринимать малейшие колебания льда, невидимую морозную пелену, влажный, едкий запах луга и ноздри его затрепещут. Она сжимала его руку, и он чувствовал биение крови в ее пальцах. И острое желание обнять ее, крепко прижать к себе. Она как будто источала внутренний жар. Он осязал идущее от нее тепло. И она все ждала, и наконец, когда он, казалось, полностью растворился в окружавшем их мире, она вновь заговорила, не громко, но не шепотом, и изо рта у нее поднимался пар, и стучала кровь.