ю территорию, она лишь добровольно делегировала некоторые из своих прав центру." (Н.А. Назарбаев)
"Вообще говоря, в человеческих поступках и действиях необходимость, неизбежность или неотвратимость того или иного решения определяется именно самими людьми, обществом или избранными ими властями. Требования соблюдения норм морали, права, законов гражданского общества в различных сферах деятельности как раз и служат теми основаниями, с помощью которых мы аргументируем свои решения и поведение в разных ситуациях повседневной практики. В зависимости от различия в характере таких норм и законов, люди приходят к разным заключениям (или решениям) при аргументации."[93, 300]
Ссылки на законы весьма важны для всех частных риторик, входящих в ораторику, однако совершенно особую роль они занимают в судебной речи, где такие ссылки оказываются обязательным и наиболее значимым аргументом. Важную роль играет этот вид аргумента и в парламентской практике, где применяются ссылки на ранее принятые решения Думы или на заключение парламентской комиссии, решения Конституционного суда или регламент и т. п.
ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ СТОРОНА УБЕЖДАЮЩЕЙ РЕЧИ
Топос
§ 34. Психологическая сторона убеждающей речи — наиболее важная часть риторической аргументации. Вспомним еще раз: публичная речь не может ограничиваться предъявлением исключительно рациональных аргументов, не может оставаться безличной. Риторическая аргументация должна быть направлена на человека и ставить целью воздействие не только на его мысли, но и на его чувства и эмоции.
Средства психологического воздействия на аудиторию называются внушением. Принципиальная необходимость элементов внушения в публичной речи признается практически всеми направлениями и школами риторики. Ср., например: "Внушение широко распространено в общественной жизни, особенно в сфере межличностного общения людей. Так или иначе человек в течение всей жизни подвергается определенному внушающему воздействию. «…» Без опоры на чувства и эмоции практически невозможно решить проблему формирования убеждений личности, ибо, вооружая людей только знаниями, нельзя достичь эффекта в воспитании, так как полученные знания не будут подкреплены чувством."[9, 45–58] Таким образом, даже крайне формалистическая советская "теория ораторского искусства" признавала важность обращения говорящего к чувствам аудитории, указывала на правомерность использования средств внушения в практике публичной речи.
В современной науке наибольшее внимание внушению уделяется в политической риторике, имеющей дело именно с большими группами. "Как бы ни были разнообразны способы повышения эффективности выступлений, предлагаемые в перечисленных исследованиях, почти все они имеют одно общее ограничение. Они рассматривают процесс убеждения прежде всего как процесс сознательный. Принятию мнения должно предшествовать усвоение содержания. Между тем мыслители и политические деятели еще несколько веков назад начали понимать, что сознательное убеждение не единственный способ заставить принять мнение. Когда речь идет о больших массах народа и о политике, то, пожалуй, рациональное, аргументированное убеждение есть наименее пригодный способ."[1, 192] Много внимания сущности внушения уделяет неориторика. Так, В.З. Демьянков называет внушением в широком смысле слова "готовое мнение, навязываемое с добрыми или дурными намерениями, логически или гипнотически."[27, 32]
Итак, обращение к чувствам и эмоциям аудитории совершенно закономерный, естественный процесс, игнорирование которого приводит к риторической неудаче. Причем в отличие от доказательства, которое поддается точному описанию и осмыслению, внушение — явление гораздо более сложное и непредсказуемое, и его эффективность в значительной степени зависит от личности говорящего. Поэтому далеко не всегда аудитория добровольно и покорно воспринимает внушаемые ей идеи. Это уравнивает в правах оратора и аудиторию и сводит на нет разговоры о недопустимости средств внушения: "всякий говорящий внушает", однако подготовленный слушатель правильно оценивает степень и средства воздействия и сознательно отбирает только то, что соответствует его убеждениям. Именно поэтому риторическая подготовка особенно необходима: только грамотный слушатель может увидеть, что против него применяют средства внушения и сможет определить, нет ли среди них спекулятивных приемов, применить приемы контрсуггестии.
§ 35. Идеи воздействующей речи реализуются прежде всего через топосы или общие места. Топос (общее место) с древних времен считался краеугольным камнем публичной речи. Впервые наиболее полно сущность и виды топосов были описаны Аристотелем в «Топике» и «Риторике», где они трактовались как один из важнейших элементов риторической аргументации и обозначали мысли, которые помогают оратору объединиться с аудиторией, найти с ней общий язык: так «благо», с точки зрения аристотелевской риторики, это "все то, что люди согласятся признавать благом". Именно поэтому, помещенные в речи, "общие места" помогают оратору склонить людей к своей точке зрения.
Рассмотрение этого понятия в риториках более позднего времени шло по пути его формализации, что привело к тому, что в XIX в. "общими местами" стали называть тривиальности, избитые истины. То есть "общее место" понималось как сентенция, которую человек запоминал в готовом виде и использовал в своей речи по мере необходимости. Ср., например:
— Подойдите поближе, — обращается к ней [ученице] Жевузем строгим голосом. — Месье Дырявин вот жалуется мне, что вы невнимательны на уроках математики. Вы вообще рассеянны. Стыдно, Пальцева! Нехорошо! Неужели вы хотите, чтобы я наказывала вас наравне с маленькими? Вы уже взрослая, и вы должны другим пример подавать, а не то, чтобы вести себя так дурно. — Жевузем говорит еще очень много "общих мест". Пальцева рассеянно слушает ее и, шевеля ноздрями, глядит через голову Дырявина в окно.(А.П. Чехов)
Из такого понимания "общих мест" рождалась и схема изобретения содержания: не от мысли к слову, а от слова к словам. Примером подобного подхода может служить классический и часто цитируемый фрагмент из трактата М.В. Ломоносова "Краткое руководство к красноречию".[58] Дана тема "неусыпный труд препятствия преодолевает". Ее разработка начинается не с установления того, кому, зачем и, следовательно, что нам необходимо сказать, а с разделения темы на термины: неусыпный, труд, препятствия и преодоление. Далее "к каждому термину приискать первые идеи из мест риторических" и "к первым идеям приискивать и приписывать вторичные, к вторичным, ежели надобно, третичные из тех же мест." В результате получается такая разработка: "К первому термину — неусыпность — первые идеи присовокупляются: 1) от жизненных свойств — надежда о воздаянии, послушание к начальникам, подражание товарищам, богатство, которого неусыпный желает, или честь, которая его побуждает; 2) от времени — утро, вечер, день, ночь; 3) от подобия — течение реки, которому неусыпность подобна; 4) от противного — леность; 5) от несходственного — гульба" и т. д. "К сим первым идеям присовокупляются вторичные — к надежде: 1) от рода и вида другие страсти, как любовь, желание; 2) от действия — одобрение; 3) от последующего — исполнение; 4) от противных — отчаяние; 5) от подобия — сон. К богатству: 1) от частей — золото, камни дорогие, домы, сады, слуги и прочая; 2) от знаменования имени — что от слова Бог происходит; 3) от действия — что друзей много достает; от происхождения — что от своих трудов происходит; 5) от противных — убожество" и т. д.
Именно против такого схоластического понимания риторики как плетения словес при помощи подобных общих мест протестовал В.Г. Белинский, который писал о необходимости обучать детей жанрам, встречающимся в реальной жизни, причем особое внимание уделять "простому, но живому и правильному слогу, легкости изложения мыслей и, главное, сообразности с предметом сочинения." Именно этого не давала схоластическая риторика, которая лишь приучала детей "писать на пошлые темы, состоящие из общих мест, не заключающих в себе никакой мысли. И все это в темных педантических формах хрии (порядковой, превращенной, автонианской) или риторического рассуждения в известных схоластических рамках. И какие же плоды этого учения? — Бездушное резонерство, расплывающееся холодной и пресной водой общих мест или высокопарных риторических украшений. «…» Неужели риторику должно исключить из предметов учения? — Нисколько, но должно ввести ее в ее собственные пределы. Чтобы писать хорошо, надо запастись содержанием, а этого такая риторика не даст, — и та, которой до сих пор у нас учат, дает только губительную способность варьировать отвлеченную мысль общими местами и растягивать пустоту в бесконечность, другими словами — пускать мыльные пузыри." [9]
Рационалистическое толкование термина «топос» встречается и в современной науке: "Общими местами в риторике называются определенные области содержания, которые признаются всеми в данной аудитории как правильные и проверенные общественным опытом."[91, 43] Эта мысль может быть справедлива только по отношению к сугубо научному спору, поскольку, как известно, Contra principia negantem disputari non potest (нельзя спорить с тем, кто отрицает основные принципы), т. е. спорящие должны признавать какие-то общие научные начала, на основании которых может быть разрешен спор. Во всех остальных случаях это определение не может быть признано верным. Если топосы — это мысли, "которые признаются всеми в данной аудитории как правильные и проверенные общественным опытом", то отсюда только шаг до квалификации общих мест как тривиальностей.
От современного оратора вряд ли можно требовать порядка работы над речью, описанного Ломоносовым, поскольку это только усугубит бессодержательность и пустословие наших речей: "В самом деле, историческую необходимость нельзя обосновывать точно так же, как равенство двух треугольников. Каждый предмет имеет свою специфику, не учитывать которую при общении нельзя. Различны и возможности общающихся: то, что для первоклассника является открытием (например, "Волга впадает в Каспийское море"), старшекласснику может представляться уже избитой истиной, не треб