1
Вите Хомякову очень не хватало Лены Штукиной, он скучал по ней, хотя даже с Симой никогда о Лене не говорил. Лена обращалась с ним, как с ребенком, тормошила, жалела.
Правда, Витю, как сына погибшего генерала, все немножко баловали. Ему даже нравилось быть всеобщим мазунчиком, ходить в ореоле отцовской славы. Об отце Витя не очень печалился; он гордился и, конечно, хотел бы, чтоб отец был живым героем, живым генералом, но хотел этого больше для мамы, чем для себя. Витя страдал из-за того, что так сильно страдала мама. Она не любила общество, никуда не ходила и даже со скульптором, которая делала памятник отцу, встречалась неохотно. Любила она быть только с Витей вдвоем. Они разговаривали, что-нибудь вместе делали по дому, в саду, иногда ходили в кино. Но Витю тяготила постоянная грусть и печаль мамы, и он охотно убегал из дому.
С Леной Штукиной они раньше жили в одном доме, через стенку. Прилетели сюда с мамой сразу после гибели отца. Но без отца мама не хотела жить в большой генеральской квартире, перебрались в другую, поменьше, в более уединенном месте. Витя по-прежнему ходил к Лене, там и приобщился к компашке.
После отъезда Лены он несколько раз был у Алика Рябова, был даже на вечеринке у Игоря Мищенко.
Ни водки, ни вина не пил — совсем. Когда была Лена, к нему не приставали, она к нему относилась, как к ребенку, которого нельзя обижать. Потом компашка увеличилась, перестала быть такой дружной и тайной, всякий раз появлялись новые ребята и девушки, совсем взрослые, незнакомые. Над Витей смеялись, называли сосунком, заставляли пить насильно. Он перестал ходить. Не ходили туда и Клара, и Сима, и Леня. Верным другом Игоря оставался только Рябов. Иногда Витя встречался с Игорем и его друзьями в сквере напротив Дворца пионеров, когда во дворце не было репетиций. Вите не очень с ними нравилось — их шуточки, анекдоты, выкрики вслед прохожим, но ему немного было лестно в глазах других ребят находиться под опекой компании. Игорю нужен был его авторитет генеральского сына.
— Не могу понять, Хомячок, ты мужчина или нет, — сказал однажды Игорь, когда они сидели на лавочке, перекидываясь скучными пустыми словами. — Может, ты переодетая девочка, а?
Компания, в которой Витю знали только Алик и Игорь, заинтересованно насторожилась, ожидая развлечения.
— А что? — спросил Витя. Он знал: сейчас последует какая-нибудь непристойная шуточка. Все это было ему мерзко, чуждо, встать бы и уйти, но почему-то не уходилось.
— Если ты мужчина и хочешь, чтоб мы тебя уважали, стукни вон того типа под дыхало. — Игорь показал на незнакомого парнишку, который купил в газетном киоске «Крокодил», сел на свободную скамейку и рассматривал карикатуры, не обращая внимания на окружающих.
Витя был вежливым и услужливым, его часто посылали то за папиросами, то с записочками, то еще с какими-то мелкими поручениями, и он выполнял их безропотно. Но бить...
— Зачем? Он тебя обидел?
— Попробовал бы! В первый раз вижу этого грамотея. Личность мне его не нравится, понимаешь? Скажи, пусть больше сюда не ходит, это наш сквер... Да дело не в нем, а в тебе, Хомячок. Что ты за размазня? Небось и стукнуть не умеешь?
Игорь подначивал. Друзья прислушивались к его словам с одобрением.
Витя молчал.
— Да не бойся, в обиду не дам. Ты только начни.
Алик подтолкнул Витю в спину. Витя встал.
— Не хочу, — сказал он своим обычным вежливым голосом.
— Я так и знал! Этому дитяти только сисю сосати!
Компашка заржала.
Витя с возмущением оглядел их. И что это за люди, у которых потребность кого-то бить, унижать... Будто впервые увидел он пустые светлые глаза Алика, его маленькую голову на тонкой цыплячьей шее, толстогубое, раскормленное лицо Игоря. И вдруг ему захотелось ударить, но не того ничего не подозревающего парнишку, а этого, нагло ухмыляющегося и считающего себя царем природы Игоря, да и всех их неплохо бы схватить за шиворот и стукнуть головами об скамейку, чтоб закрыли довольно хохочущие рты! Но он еще никогда никого не бил, и разве это так уж обязательно, так непременно — выражать свои чувства кулаками?
Засунув руки в карманы куцей курточки, Витя зашагал прочь.
— Хомячок, стой, я же пошутил! Иди, иди сюда, у меня сосочка есть! — крикнул Игорь, но Витя уже не слушал ни выкриков, ни смеха.
Все. Больше с ними ему делать нечего. Раньше ему нравились их песни, танцы, бесшабашность и... Лена. А теперь там только пустота и противность. Лучше вообще быть одному.
Витя медленно шел домой. Они жили с мамой в смешном двухквартирном домике, вытянутом вверх, узком, как водонапорная башня. Домик стоял в большом саду, из-за этого сада мама и выбрала его; она возилась с кустами, цветами весь день, не уставая. Свежие цветы на могиле их отца были выращены мамой, каждый день она меняла букеты, складывала их особо, со смыслом, который Витя не всегда мог угадать.
Сад, Витя, могила отца — вот чем теперь жила Витина мама.
Квартиры в домике, сложенном из красного кирпича и пламенеющем среди деревьев, как экзотическое растение, были устроены непривычно: внизу кухни и все хозяйственные уголки, узкая лесенка вела на второй этаж, где были комнаты мамы и Вити.
В другой половине дома жила семья инженера с нефтезавода. Это были местные украинцы — муж, жена и двое детей. Оба коммунисты, патриоты своего завода, о них писала и местная и областная газеты, помещали их портреты. Не раз они получали записки с угрозами от украинских националистов, но только отмахивались и продолжали жить и работать, как сами считали нужным и правильным. Когда их смены совпадали, они оставляли детей на попечении Витиной мамы. Мама бралась охотно за эти хлопоты, потому что тогда Витя не уходил из дому, возился с ребятами, утром сам одевал их и отводил в детский сад.
Сегодня соседи дома, на их половине свет — и внизу и вверху. На Витиной половине темно, включена настольная лампочка в маминой комнате. Витя знает, что мама сидит в кресле и делает вид, что читает, а сама прислушивается к шагам — не идет ли он. У Вити свой ключ, на всякий случай, но мама просила звонить, ей приятно самой открыть ему дверь, встретить. Как-то он не позвонил, вошел потихоньку, увидел маму одну в этом кресле, напряженную, ожидающую. Тогда решил, что не будет больше оставлять ее вечерами, лучше они вместе пойдут в кино или побродят по городу. Но перетянула компашка. Он говорил себе, что идет в последний раз, но какая-то недобрая сила притягивала его к этому, в общем-то, чужому ему сборищу. Теперь-то уж он наверняка не пойдет. Чтобы быть с ними на равных, он должен пить, бить. А... зачем?
Витя открыл ключом дверь парадного, но закрыть не успел. За ним в коридор вошли двое незнакомых парней. Сначала Витя подумал, не послал ли Игорь кого-то из своей свиты, чтоб проучили его, но парни были взрослые, Витя их, видимо, не интересовал. Один подошел к двери соседей, позвонил. «Наверное, с завода, что-нибудь случилось», — подумал Витя, из вежливости поворачиваясь к ним спиной, и подошел к своей двери.
Время было позднее, соседка спросила, не открывая:
— Кто там?
Парень схватил Витю за плечи, подтолкнул к двери, прошептал:
— Скажи, что ты!
При свете маленькой лампочки, которая еле теплилась в запыленном плафоне, разглядеть лица парней было трудно. Но ясно, что они затеяли недоброе. А если спустится мама и откроет дверь? Ведь она ловит каждый звук. И Витя тихо ответил:
— Вы звонили — вы и говорите.
Куда его ударили, он не разобрал. Стукнулся об стенку, в голове зазвенело, перехватило дыхание. Парень придавил его к стене, зажал рот курткой. Другой снова позвонил.
— Кто там? — На этот раз спрашивал сосед.
— Дежурный с завода, срочно вас вызывают.
Загремел засов, одновременно за Витиной дверью послышалось движение, мама снимала цепочку.
Головой двинул Витя парня под подбородок, толкнул в грудь и закричал изо всей силы, чтоб было слышно и маме и соседям:
— Не открывайте, не открывайте! Бандиты!
Мама распахнула дверь...
2
Когда хоронили маму, Витя все еще был без сознания. Больница, в которой он лежал,— почти рядом с кладбищем. Правда, это старое кладбище, обсаженное высокими деревьями и огороженное непроницаемым каменным забором в два человеческих роста, обычно не очень смущало живущих рядом. Там был свой мир, здесь — свой.
Трагедия, разыгравшаяся в Витином доме, потрясла город. Бандиты рассчитывали страхом, угрозами парализовать население, но насилие и террор вызывали возмущение, протест, жажду борьбы, только мелких и подлых душой отпугивали и предостерегали.
Услышав Витин крик, сосед выпрыгнул в окно, поднял тревогу. Бандитов удалось задержать. Они не скрывали, что посланы на задание: уничтожить инженера и всю его семью — «за зраду[1] Украине». И если бы не Витя...
Витя поправлялся трудно, медленно. Ему не решались сказать правду. Говорили, что мама ранена, лежит в другом отделении, прийти к нему не может
Соседи каждый день приносили кисели и бульоны. Из школы было к Вите целое паломничество. Но в палату к нему никого не пускали: вдруг кто-нибудь ненароком проговорится.
Витя тосковал и все время думал о маме. Что бы ему ни говорили, раз она не идет, ей очень плохо; значит, пойти к ней должен он, Витя. Он пил и ел все, что ему давали. И лекарства, и кисели, и тошнотворный мед. Он терпел перевязки и уколы. Не стонал, а плакал только ночью и совсем немного, когда знал, что никто не увидит.
Ради мамы... Ведь он слышал, как она сбросила цепочку. Это было за какой-то миг до того, как сунули ножом... А что она могла против тех двоих, с ножами?
Он попросил у сестры бумагу и карандаш.
— Зачем?
— Напишу маме записку
Сестра даже руками замахала:
— Нельзя, что ты! Твоя мама не знает, что ты в больнице, ранен... — Сестра быстрехонько вышла из палаты.
«Как же не знает? — размышлял Витя. — Ведь она видела, что я упал...»
Первыми в больницу к Вите прорвались Клара и Ника. Клара несколько дней просила отца, чтобы он позвонил главному врачу и уговорил пропустить их. Она доказывала: Вите тяжело одному, это неправильно — изолировать его от всех, ведь так он дольше не поправится. Мама взяла Кларину сторону, и Денис Иванович, ничего не обещая Кларе, позвонил в больницу. Узнав, что Витя пошел на поправку и к нему не пускают только из опасения, как бы не проговорились о смерти матери, высказал врачу сомнение, полезен ли для мальчика такой карантин. Ребята считают Витю героем, проговориться никто не должен.
— Идите, вас пустят, — сказал он Кларе, — только смотри не подведи меня!
Зима чуть-чуть повернула к весне, и цветов еще не было, даже веточек с котиками не продавали на рынке, только букетики засохших бессмертников.
Клара купила такой букетик, но Ника сунула его в пустую чернильницу у себя на столе и срезала несколько стеблей ярко цветущего «декабриста».
Когда они вошли во двор больницы, Ника еще раз напомнила Кларе: молчок. Клара, что бывало редко, даже обиделась: не такая уж она дурочка и пусть лучше Ника за собой последит. Но ссориться было некогда. Сестра набросила на них халаты, проводила.
Витя лежал один в длинной узкой палате с высоким потолком, далеким от кровати окном, холодным кафельным полом. Здесь было так чисто, одиноко, даже холодно, что девочки утратили нарочно приготовленные бодрые улыбки. Клара стала на колени и припала лбом к Витиной руке, чтоб скрыть слезы: острая жалость к Вите и его погибшей маме казалась просто непереносимой. Ника склонилась над тумбочкой, поставила веточку «декабриста» в стакан, придвинула на самый край. Цветы повисли над Витиным лицом.
Он улыбался. Он был очень рад: значит, его одиночество закончилось, значит, он и о маме сможет что-то узнать.
Сестра принесла еще один стул, сказала, что нельзя разговаривать громко и много. Пусть говорят девочки, а Витя молчит.
Клара рассказывала о школьных делах, о дворце и репетициях, о том, какая кислая погода, непохоже ни на зиму, ни на весну, не хочется из дома и нос высовывать; так что пусть Витя не горюет, к настоящей весне, когда цветы и солнце, он выйдет из больницы. Потом, когда разрешат, ему будут приносить уроки, придут учителя — заниматься прямо здесь. Захлебываясь от жалости к Вите, от желания сделать для него хоть что-нибудь приятное, Клара сказала, каким молодцом все считают его, как им гордятся: ведь если бы не он, не удалось бы поймать тех двоих бандитов, да и людей он спас, могло быть больше жертв...
— А мама? Что с мамой? — В груди у Вити захлюпало.
Клара испуганно замолчала, виновато посмотрела на Нику: ну придумай же что-нибудь, спаси!
— Сосед успел выскочить в окно и поднять тревогу. Твою маму ранили, она лежит в женском отделении, — четко выговаривая слова, веско сказала Ника.
— А мне почему-то кажется, что все меня обманывают... И вы тоже, — прошептал Витя и закрыл глаза. Подбородок, на котором от напряжения удержать слезы проступили мелкие ямочки, задрожал. — Проведайте ее, пожалуйста... — чуть слышно попросил он.
Клара вдруг громко всхлипнула и выбежала из палаты.
— Мама! Мама! — изо всех сил крикнул Витя и сел.
— Нельзя тебе, нельзя! — бросилась к нему Ника.
Вбежала сестра, засуетилась:
— Я же говорила — рано к нему посетителей.
— Я все понял... — Витя откинулся на подушку. — Я еще раньше все понял...
Клара дожидалась Нику на улице, боязливо выглядывая из-за столба.
— Как можно быть такой... несдержанной? — Ника подобрала слово помягче, потому что по сморщенному виноватому лицу Пупочки непрерывно текли слезы.
— Жалко...
— Если Вите станет хуже, это на твоей совести, учти!
3
К Вите в больницу пришел командир полка, который воевал вместе с его отцом.
— Я тебя усыновлю. Хочешь? — спросил полковник.
— Нет.
— Почему?
— У меня есть отец. Буду солдатом, как он.
— Твой отец был генералом.
— Значит — солдатом. Так считал отец.
— В суворовское поедешь?
— Да...
После санатория Витя прощался со школой, с товарищами и учителями. В актовый зал набилось много народу — ученики и учителя изо всех школ.
Витя стоял на сцене: маленький, бледный, серьезный, в пригнанной по росту солдатской форме — подарок полковника, — герой Хомячок...
Выступали учителя, ученики, офицеры, солдаты, которые пришли с полковником. Говорили высокие, неравнодушные слова. О самом главном, что делает даже маленького человека сильным, — о долге перед Родиной, перед людьми. Желали Вите быть таким же сильным, как его отец, который погиб в бою за Родину, как его мать, которая не побоялась бандитов, чтоб защитить сына.
В углу, за всеми, стояли Рябов — Али-Баба и Гарри Миг — Мищенко, на лице которого блуждала обычная ухмылочка, но никто этого не замечал, потому что никто не обращал на них внимания.