— Кто-то...
— И ты бы смеялся?
— Нет. Эх, если бы мне мама спортивный костюм купила, как у Борьки! Я ей сказал, что без хлеба посижу, пусть купит, а она говорит: у нас же еще Маришка — это сестра моя, — она не может без хлеба. Ну ладно, Регина Чеславовна, побежал. Только вы — никому!
На следующий день на переменке в дверь учительской просунулась голова Мити. Глаза его кого-то выискивали среди учителей. Увидев Регину Чеславовну, заморгали, заулыбались, просунулась и рука, энергично махнула: «Сюда!»
Митя молча, несколько раз повернулся перед Региной Чеславовной.
— Ну как?
— Здорово! Чудесно! А ты обижался на маму...
— Оказывается, мама понемногу откладывала деньги, а вчера пошла и купила тот самый спортивный костюм. Как у Борьки! — И Митя еще несколько раз повернулся, чтоб Регина Чеславовна могла полюбоваться.
Скорее бы кончились трудности, чтоб побольше радостей детям, конфет — и никаких заплаток!
Сегодня что-то нездоровилось. Был тихий влажный вечер, когда воздух не освежает, а тяжестью прилипает к человеку. Какое время года, не разберешь: то зима, то снова осень. Потеплело, все покрылось налетом влаги, туман холодными кусками оседал в груди, дышалось трудно. Тело всегда откликается на перемену погоды. Если дух храбрится, не сдается, то тело не такое упорное, покорно уступает времени и всем пережитым невзгодам.
Вдруг из окошка плеснуло на тротуар смехом, чей-то знакомый голос запел: «Ви — роза! Ви — роза, бель Татиана-а-а!» Снова смех. Да это Витя Хомяков. И девочки там. Дружно, слаженно запели офицерский вальс: «Ночь коротка, спят облака, и лежит у меня на ладони незнакомая ваша рука...»
Регина Чеславовна перешла на другую сторону. Окно на втором этаже не занавешено, над подоконником чуть-чуть торчат макушки сидящих, зато хорошо видна кружащаяся по комнате пара. Кажется, Ника и Леня Мартыненко. Что это за вечеринка? Ведь родителей предупредили, чтоб никаких вечеринок. Слух о вечеринках с танцами, вином и бог еще знает чем просочился не только в школу, об этом заговорили в гороно, в горкоме комсомола. Заведующий гороно поднял бучу: дескать, плохо смотрят учителя. Разве за всеми усмотришь? Пока что вот такая мера: просьба к родителям не разрешать безнадзорных вечеринок. Но ведь могут и без родительского разрешения: взрослые загружены на работе, трудный восстановительный период. Но почему обязательно думать плохое? Молодежь должна собираться, танцевать, петь... Молодежных клубов для старшеклассников нет. Дворец пионеров тоже приютить всех не может. Так пусть лучше на глазах, в школе, чем собираться вот такими безнадзорными компаниями.
А за окном уже другая песня — «Любимый город может спать спокойно». Ну что ж, иди и ты, Регина Чеславовна, спокойно спи, пусть молодые поют...
В это время она увидела Володю Сопенко, который тоже остановился под окном и стал слушать. Ей захотелось с ним поговорить.
Володя, как видно, колебался, пойти или не пойти к ребятам. Потом направился к подъезду. Кто же там собрался, почему и Сопенко туда?
— Володя! — позвала Регина Чеславовна.
— Регина Чеславовна, вот хорошо! — совсем по-детски обрадовался он, удивив Регину Чеславовну. — А я как раз хотел с вами поговорить. Нужна помощь, ваша и других учителей. Обязательно! Идемте, я познакомлю вас с Алешей...
У Регины Чеславовны появилась новая забота — Алеша. Она рассказала о нем в школе, в гороно. К Алеше прикрепили учителей. У него приняли экзамены за пятый класс, перевели в шестой.
Теперь у Алеши дома было что-то вроде клуба. Пришлось даже установить часы приема «вольных посетителей», чтоб не мешали ему заниматься.
Дня не хватало. Алеша был счастлив. Раньше он не знал, куда девать время, сутки казались огромными, как неделя, а теперь — раз! — и нет, и не все еще успеваешь сделать.
Володя составил ему железный график, сказал: «Если хочешь чего-то добиться, дисциплинируй себя, не отступай даже в малом».
По секрету от Алеши решили первое представление оперы сделать платное, билеты распространить по школам, а все деньги отдать Алеше для поездки в Москву к самым главным врачам. Теперь у репетиций, у всей подготовки — и костюмы шили, и билеты писали, и декорации рисовали — появился особый смысл.
Но произошли события, которые отодвинули на второй план и оперу, и даже Алешу.
Глава десятая. ХОМЯЧОК
1
Вите Хомякову очень не хватало Лены Штукиной, он скучал по ней, хотя даже с Симой никогда о Лене не говорил. Лена обращалась с ним, как с ребенком, тормошила, жалела.
Правда, Витю, как сына погибшего генерала, все немножко баловали. Ему даже нравилось быть всеобщим мазунчиком, ходить в ореоле отцовской славы. Об отце Витя не очень печалился; он гордился и, конечно, хотел бы, чтоб отец был живым героем, живым генералом, но хотел этого больше для мамы, чем для себя. Витя страдал из-за того, что так сильно страдала мама. Она не любила общество, никуда не ходила и даже со скульптором, которая делала памятник отцу, встречалась неохотно. Любила она быть только с Витей вдвоем. Они разговаривали, что-нибудь вместе делали по дому, в саду, иногда ходили в кино. Но Витю тяготила постоянная грусть и печаль мамы, и он охотно убегал из дому.
С Леной Штукиной они раньше жили в одном доме, через стенку. Прилетели сюда с мамой сразу после гибели отца. Но без отца мама не хотела жить в большой генеральской квартире, перебрались в другую, поменьше, в более уединенном месте. Витя по-прежнему ходил к Лене, там и приобщился к компашке.
После отъезда Лены он несколько раз был у Алика Рябова, был даже на вечеринке у Игоря Мищенко.
Ни водки, ни вина не пил — совсем. Когда была Лена, к нему не приставали, она к нему относилась, как к ребенку, которого нельзя обижать. Потом компашка увеличилась, перестала быть такой дружной и тайной, всякий раз появлялись новые ребята и девушки, совсем взрослые, незнакомые. Над Витей смеялись, называли сосунком, заставляли пить насильно. Он перестал ходить. Не ходили туда и Клара, и Сима, и Леня. Верным другом Игоря оставался только Рябов. Иногда Витя встречался с Игорем и его друзьями в сквере напротив Дворца пионеров, когда во дворце не было репетиций. Вите не очень с ними нравилось — их шуточки, анекдоты, выкрики вслед прохожим, но ему немного было лестно в глазах других ребят находиться под опекой компании. Игорю нужен был его авторитет генеральского сына.
— Не могу понять, Хомячок, ты мужчина или нет, — сказал однажды Игорь, когда они сидели на лавочке, перекидываясь скучными пустыми словами. — Может, ты переодетая девочка, а?
Компания, в которой Витю знали только Алик и Игорь, заинтересованно насторожилась, ожидая развлечения.
— А что? — спросил Витя. Он знал: сейчас последует какая-нибудь непристойная шуточка. Все это было ему мерзко, чуждо, встать бы и уйти, но почему-то не уходилось.
— Если ты мужчина и хочешь, чтоб мы тебя уважали, стукни вон того типа под дыхало. — Игорь показал на незнакомого парнишку, который купил в газетном киоске «Крокодил», сел на свободную скамейку и рассматривал карикатуры, не обращая внимания на окружающих.
Витя был вежливым и услужливым, его часто посылали то за папиросами, то с записочками, то еще с какими-то мелкими поручениями, и он выполнял их безропотно. Но бить...
— Зачем? Он тебя обидел?
— Попробовал бы! В первый раз вижу этого грамотея. Личность мне его не нравится, понимаешь? Скажи, пусть больше сюда не ходит, это наш сквер... Да дело не в нем, а в тебе, Хомячок. Что ты за размазня? Небось и стукнуть не умеешь?
Игорь подначивал. Друзья прислушивались к его словам с одобрением.
Витя молчал.
— Да не бойся, в обиду не дам. Ты только начни.
Алик подтолкнул Витю в спину. Витя встал.
— Не хочу, — сказал он своим обычным вежливым голосом.
— Я так и знал! Этому дитяти только сисю сосати!
Компашка заржала.
Витя с возмущением оглядел их. И что это за люди, у которых потребность кого-то бить, унижать... Будто впервые увидел он пустые светлые глаза Алика, его маленькую голову на тонкой цыплячьей шее, толстогубое, раскормленное лицо Игоря. И вдруг ему захотелось ударить, но не того ничего не подозревающего парнишку, а этого, нагло ухмыляющегося и считающего себя царем природы Игоря, да и всех их неплохо бы схватить за шиворот и стукнуть головами об скамейку, чтоб закрыли довольно хохочущие рты! Но он еще никогда никого не бил, и разве это так уж обязательно, так непременно — выражать свои чувства кулаками?
Засунув руки в карманы куцей курточки, Витя зашагал прочь.
— Хомячок, стой, я же пошутил! Иди, иди сюда, у меня сосочка есть! — крикнул Игорь, но Витя уже не слушал ни выкриков, ни смеха.
Все. Больше с ними ему делать нечего. Раньше ему нравились их песни, танцы, бесшабашность и... Лена. А теперь там только пустота и противность. Лучше вообще быть одному.
Витя медленно шел домой. Они жили с мамой в смешном двухквартирном домике, вытянутом вверх, узком, как водонапорная башня. Домик стоял в большом саду, из-за этого сада мама и выбрала его; она возилась с кустами, цветами весь день, не уставая. Свежие цветы на могиле их отца были выращены мамой, каждый день она меняла букеты, складывала их особо, со смыслом, который Витя не всегда мог угадать.
Сад, Витя, могила отца — вот чем теперь жила Витина мама.
Квартиры в домике, сложенном из красного кирпича и пламенеющем среди деревьев, как экзотическое растение, были устроены непривычно: внизу кухни и все хозяйственные уголки, узкая лесенка вела на второй этаж, где были комнаты мамы и Вити.
В другой половине дома жила семья инженера с нефтезавода. Это были местные украинцы — муж, жена и двое детей. Оба коммунисты, патриоты своего завода, о них писала и местная и областная газеты, помещали их портреты. Не раз они получали записки с угрозами от украинских националистов, но только отмахивались и продолжали жить и работать, как сами считали нужным и правильным. Когда их смены совпадали, они оставляли детей на попечении Витиной мамы. Мама бралась охотно за эти хлопоты, потому что тогда Витя не уходил из дому, возился с ребятами, утром сам одевал их и отводил в детский сад.