Куда уж ей осуждать такого человека как Тапани Юссила. Он же с малых лет не знал счету деньгам.
— Да что они там нашли, — возражала Майре, — кукиш с маслом.
Майре, та осуждала. Сама-то из богатой семьи, хоть и пошла замуж за рабочего. Ей не было дела до других, до того, что о ней скажут. Зато для Анни она была такой доброй, такой верной подругой. Дурного слова не бросит, не глянет зло — не то что другие.
Майре не боялась осуждать.
Вот Анни поравнялась с домом Савикко, самым большим и ладным домом в селении. Гордо стоял он посреди высоких берез, утверждая славу своих хозяев. Все вместе здесь походило на хорошую усадьбу. Большие лужайки и нарядные клумбы, посаженные чужеземные ели и лиственницы, сад с каменной изгородью, почти до самой дороги. Через калитку можно было увидеть тенистый двор, густую изгородь из сирени, белые стол и стулья с тонкими гнутыми ножками. Главное здание находилось в глубине. Ближе к дороге стоял старый амбар, который скрывал жизнь дома от посторонних взглядов.
Но и в этом доме оставался лишь один из сыновей поддерживать в нем порядок. Был он не без причуд, но вполне приличный человек.
Проселочная дорога, обогнув дом, свернула к шоссе и слилась с ним. Отсюда хорошо просматривалась центральная часть села; виднелись магазины: один кооперативный и два частных, два-три банковских здания, бензоколонка, молокозавод, откуда уже давно не получали ни молока, ни молочных продуктов, и, конечно, жилые дома — красивые частные домики. Дорога здесь в центре покрыта асфальтом, идти по ней было легко, да и палец успокоился.
Кооперативный магазин Анни считала своим. Она была постоянной его покупательницей, потому как Вилле велел брать товары только там, да и девочки говорили: нечего нам кормить частников.
Продавщицы в кооперативе были вежливые, никто из них не смотрел на Анни свысока. На ее приветствия они отвечали рассеянной улыбкой. Молодые женщины, думают, видать, о мужчинах, ну да бог с ними. Главное, выслушают, когда их о чем-то попросишь, и так завернут тебе покупки, что пакет не развалится тут же.
У витрины фруктового отдела стояла Майре, выбирала апельсины, рассматривала их, щупала. Она кивнула Анни, и та подошла к ней. Потрогала яблоки и посмотрела на Майре, а Майре взглянула на нее.
— Ты в субботу на бега поедешь?
— Да, наверно, чего еще тут делать!
— Машина, небось, уже переполнена?
— Для тебя место всегда найдется.
— Ну что ж, хорошо.
Так они стояли, расхваливали зеленые яблоки и бранили красные. Анни чувствовала справа от себя тепло, исходящее от Майре. Она была счастлива, когда во время этого разговора о яблоках — французских, аргентинских, венгерских, — Майре несколько раз бросила на нее игривый взгляд, слово подмигнула.
— Хоть повеселимся, что нам еще остается?
— Вот именно.
— Пока ведь еще не старухи, верно?
— Конечно.
— Матти выйдет на ипподром Ниссиля вместе с другими ребятами, а у Кари назначена встреча с Лиисой Йокела. Он, видать, хочет представиться семейству Йокела.
— Можно подумать, что его и так не знают и не видывали, — удивилась Анни, зная, что и Майре с нею согласна.
— Да уж такой у него характер.
Анни не спускала глаз с очереди. Ведь никто не позовет, если прозеваешь. В нужный момент она уже стояла у прилавка и громко произнесла: «Моя очередь». Она сказала это так громко, что и сама приободрилась. Кажется, ее заметили. Даже не оборачиваясь, она знала, что в очереди были одни знакомые. Жена Микконена, у которой рот параличем перекосило, веселая бабуся Маттила, молодая женщина из банка на сносях, что хорошела день ото дня. Чуть дальше, на другом конце прилавка у холодильника стояла дочь Анттилы. Только что, весной, она кончила гимназию, но дальше учиться не стала, да и не работала нигде. Вид у нее грустный, а ведь тоже, небось, на что-то надеется. У кассы стоял старый Яакко, который, несмотря на годы, был еще совсем неплох.
Сама заведующая магазином обслуживала Анни. Была она хорошенькая, без морщинки, хоть дети у нее уже взрослые. Вот ведь, ровесница Анни, а как сохранилась. Анни было трудно сосредоточиться на покупках: она вдруг подумала, как выглядит сама. Бледная, вся в морщинах… и как это только другим удается так сохраниться? У заведующей даже волосы уложены, — чтоб ей пусто было!
— Что вам угодно? — спросила заведующая приторным голосом, будто обслуживала самого дорогого покупателя. И Анни стала перечислять, что ей нужно четыре пакета обезжиренного молока, и пять кило пшеничной муки, и пачку кофе «Салудо», раз уж надо набрать большую покупку, на которую положена скидка, и не забыть бы дрожжи, и два кило сахарного песку, еще надо взять кусок колбасы, раз уж предлагают, и телячью печенку, и бутылку крови, раз она есть. А также два кило салаки — хорошая и недорого.
Тут она вдруг вспомнила, что едва не забыла про маргарин и яйца. Корзинку свою она оставила в фруктовом отделе, и от мысли, что могла ее там забыть, на лбу у нее выступил пот.
— Две минеральных и два лимонада «Яффа», — сказала она не очень уверенно, а мысленно продолжила: минеральные для Вилле, лимонад девочкам, а зять пусть пьет квас. К счастью, он довольствовался домашним питьем. Сама Анни пила воду, вода полезна. По крайней мере, хоть на себе можно сэкономить. Напитки в магазине стоили очень дорого, будто в них подсыпали золото.
Анни хорошо знала, сколько у нее в кошельке денег. Вилле запретил покупать в кредит. Все это время в голове у нее непрерывно щелкал счетчик, считавший не хуже карманной машинки зятя. На это голова Анни еще годилась. В школе она проходила арифметику: четыре действия с целыми числами, которые она старалась твердо помнить, каким большим ни получался бы результат.
До получки Вилли оставалось два дня, и того, что она сейчас купила, пока хватит. Дома у нее есть корейка — можно сделать соус. Свежего хлеба она покупать не будет: все равно завтра придется печь, заодно испечет и сдобные булочки.
Вилле не к чему стоять здесь рядом и говорить: не трать, старуха, кто знает, как скоро придется жить только на сбережения. Кто-кто, а уж Анни деньгам счет знает. Теперь на душе у нее было хорошо. Одно ее огорчало, что Майре, сделав покупки, ушла не попрощавшись. Но все-таки они же договорились поехать на бега. Майре наверняка зайдет за ней. В кожаном кошельке Анни на дне сумки находились деньги, которые ей удалось сэкономить. Они были отложены на билет. Вилле бега не любил, да и молодые тоже — у них свои интересы.
К прилавку протолкалась смуглая женщина в пестрой косынке. Она так хитро взглянула на Анни, что той стало не по себе. Это была Сойли Кархуваара, ее школьная подруга. Анни чуть посторонилась. Чего она так смотрит, чего ей надо?
— Здравствуй, — сказала Сойли. Ее светло-карие глаза блестели. Видать, что-то проведала, наверно, какую-нибудь сплетню про Оску.
— Слыхала, будто завод закрывают? — сказала Сойли, притворно улыбаясь. Анни вздрогнула. Словно холодная волна окатила ее с ног до головы.
— Что, что ты говоришь?
— Да ты, наверно, уже знаешь, что завод сегодня закрывается. Ворота, говорят, будут заперты всю зиму. Откроют только в марте.
Сойли не отрываясь следила за ее лицом, словно жаждала насладиться ее отчаянием. Такое явное злорадство помогло Анни овладеть собой. Она уперлась пальцами в край прилавка и стояла молча.
— Что… завод закрывается?
— Всех уволят. Двести мужчин, не говоря уже о бабах, страшное дело. Ты что, не знаешь?
— Нет, не знаю, — сказала Анни и посмотрела в глаза заведующей. Даже та выглядела испуганной, видать, кто-то из ее сыновей работает на заводе.
Другая продавщица, обслуживавшая Сойли, который раз повторяла: «Чего вам еще?» Сойли перестала говорить о заводе. Анни спросила заведующую, слыхала ли та, что завод закрывают.
— Нет, я ничего не слышала. Это же такая беда для многих. Позвонить, что ли, узнать, что и как?
Анни растерялась. Она не могла припомнить, надо ли еще чего-нибудь купить. «Дрожжи», — произнесла она еле слышным голосом и сразу заметила, что уже купила их. Заведующая пробила чеки на ее покупки, Анни заплатила. Ее не покидал страх, что Сойли снова заведет тот же разговор. Но Сойли уже занялась своими покупками: ржаные хлебцы, масло, банка сельдей, колбаса двух сортов и… Интересно, с получки, что ли, покупает, или у нее и так денег куры не клюют? Внезапно вспыхнувшая неприязнь к Сойли напомнила Анни, что Сойли уже на старости лет завела ребятенка, да не от мужа, а где-то на задворках танцплощадки.
Когда Сойли прошла в галантерейный отдел, Анни на какое-то время успокоилась. Она смотрела, как заведующая умело укладывает в корзинку ее покупки, а те, что не поместились — в добротную коробку, которую затем несколько раз перевязала веревкой, сделав на конце петлю. Хорошая веревка…
Веревка… Да какой от нее прок, разве что затянуть на шее.
Но о таком даже думать грешно.
Анни поспешила домой. Она едва ступала на больную ногу, неуклюже подворачивая и сгибая ее на ходу. Опять разболелся большой палец. Ноги ее не слушались, она спотыкалась. Что подумают о ней те, кто смотрит сейчас из окон своих дач? Вот, мол, идет эта дура, старуха Хяркенен, несется что есть мочи, аж пыль столбом. И чего это она там тащит? Взяла бы уж такси…
Коробка была очень тяжелой, казалось, рука оборвется. Сменить же руку было невозможно: в другой была корзинка. Надо было взять велосипед, но Анни его боялась. Она была уверена, что упадет на виду у какого-нибудь зубоскала, который уж повеселится на ее счет.
От того, что туфля давила на больной палец, что рука обрывалась под тяжестью, а веревка резала пальцы, от всего этого была, однако, некоторая польза: это отвлекало Анни от мысли о закрытии завода, от того, что так мучило ее сейчас. И все же вопросы возникали один за другим. Неужто всех уволили? Может, только часть? Кого уволили? Кого оставили?
Вопросы возникали, множились, застревали, разбегались, а ответов на них не было. Один только смутный страх.