— Не беспокойтесь, — сказал один. — Лежите спокойно. Говорить можете?
Рантанен кивнул.
— Можете рассказать своими словами, что с вами вчера произошло?
— Но мне ничего не объяснили… Обет молчания, вы же понимаете, — сказал Рантанен.
— Вы связаны обетом молчания? — удивился второй. Первый сделал пометку в блокноте.
— Не я, а вы.
— Конечно, — согласился мужчина. — Но по долгу службы я обязан задавать вопросы. Итак, что же произошло вчера вечером?
— Но вы должны это знать. Мне сделали операцию.
— Это мы знаем, — сказал первый. — Но почему вас оперировали?
— Вот вы и скажите. Скажите. Вы же врач.
— Я не врач. Мы из полиции. Просто нам дали эти халаты.
«Вот, значит, как», — подумал Рантанен. Полицейские снова попросили его рассказать все своими словами. Он сказал, что не помнит подробностей. Они настаивали, что важны именно подробности. В палату вошла сестра, она сменила в капельнице опустевшую бутыль. Полицейские молча наблюдали за ее движениями. Рантанен смотрел на руки женщины, возившиеся с капельницей. Ногти были коротко острижены и покрыты плотным слоем бесцветного лака. Когда женщина вышла, полицейские снова принялись за свое. Теперь Рантанен уже стал отличать их друг от друга. У одного из них был пробор, у другого — шрам на верхней губе. Пробор спросил:
— Ну, так что же произошло вчера вечером до того, как вас привезли?
Рантанен закрыл глаза и долго молчал. Полицейские решили, что он вспоминает, и приготовились ждать, а это они умели. Но в конце концов Губа со шрамом перелистал свои заметки и сделал новую попытку:
— Вас привезли сюда в четыре часа утра, и вы истекали кровью от колотых ран, так?
— Да?
— Так тут написано. Это правда?
— Я не знаю, — пожаловался Рантанен.
— Кто это сделал? — настаивал полицейский.
— Кто меня привез?
— Нет, кто вас ранил?
— Кого из них вы имеете в виду?
— Так их было несколько?
— По крайней мере пятеро.
— Пятеро кого?
— Пятеро неизвестных. Здоровые и страшные.
— И кто из них вас ударил?
— Все.
— В самом деле? — вежливо удивился полицейский. — Тем не менее, на спине у вас только одна колотая рана. Правда, глубокая.
— Аккуратная работа, — пробормотал Рантанен. Потом он добавил, что не требует возмещения ущерба. Второй полицейский сделал пометку в своих бумажках. Рантанен сказал, что не намерен обращаться в суд. Старший по виду полицейский объяснил, что речь идет не о его обращении в суд, а о конкретном преступлении и в соответствии с тем, что уже известно, будет составлено обвинение. Рантанен поинтересовался, что именно известно. Полицейский на вопрос не ответил, а подчеркнул, как важно своевременно выяснить все, что может повлиять на ход расследования. Рантанен просто обязан им помочь. С другой стороны, попытка ввести следствие в заблуждение карается законом.
— Я не могу отвечать за свои слова, — сказал Рантанен. — Вы же видите, в каком я состоянии.
— Расскажите только то, что помните. Что-то же вы, конечно, помните, — потерял терпение второй полицейский. Но Рантанен молча закатил глаза. В своей жизни ему довелось побывать на допросах, и здание городского суда ему было знакомо, да и осужден он был. Теперь дело другое. А другое ли?
— Я ведь жертва, — заговорил Рантанен. — Меня не должны ни в чем обвинять.
— Еще никого ни в чем не обвиняли, — сказал полицейский. — Мы только хотим разобраться.
— Что касается вас, то есть сведения о нанесении побоев и угрозах, что противозаконно.
— Кто это сказал? — спросил Рантанен.
— Не будем сейчас об этом, — перебил второй полицейский, явно теряя терпение. — Расскажите, что вы помните.
— Может, не сейчас, — попросил Рантанен. — Устал до чертиков и катетер протекает. И тошнит меня.
— Ничего, не стесняйтесь, — сказал Губа со шрамом. Но Рантанен закрыл глаза и демонстративно захрапел. Пришлось полицейским, так ничего не добившись, уйти. Второй, проходя мимо Рантанена, пожелал ему скорейшего выздоровления.
«Как мило, — подумал Рантанен, — и эти не назвали своих имен. Мое-то они знают… И видать, все остальное тоже».
Совершенно обессилевший Рантанен спал часа два, потом явилась сестра по лечебной физкультуре, толкая перед собой какой-то аппарат на колесиках. Из аппарата торчал шланг с наконечником, похожий на хобот. Это сооружение предназначалось для дыхательных упражнений. Нужно было без перерыва дуть в хобот, сколько хватит сил. Женщина обошла кровать кругом, помогла Рантанену сесть и потребовала, чтобы он покашлял. Он послушался и чуть не потерял сознание от боли, но сестра, время от времени ободряя его радостными возгласами, была чрезвычайно довольна. Кашлять пришлось невыносимо долго, но он честно старался изо всех сил. Наконец женщина оставила его в покое, он дунул в хобот, и тот немедленно ответил ему тем же. Ничего более бессмысленного Рантанену уже давно не приходилось делать, поэтому он громко рассмеялся, но смех отозвался болью в теле.
Рантанен протянул руку и взял приемник, повертел ручку настройки и поднес аппарат к уху. В его глубине надтреснуто и очень тихо звучала ежедневная получасовая программа. Эту передачу любила слушать жена. В груди кольнуло, прямо возле сердца. Он повертел ручку, и из приемника послышалась размеренная речь. «Убийственно размеренная, — подумал Рантанен, — похоже на обзор печати». Он не понимал, о чем говорит диктор. «Может, я уже умер, может, я уже в аду и тут всех заставляют с утра до вечера слушать эту ерунду? Приемник прилип к уху, а я не могу ни отстраниться, ни рукой двинуть, а радио так и будет трещать сутки напролет, впрочем, какие же сутки в аду?» Рантанен швырнул приемник об стенку, и в то же мгновение в палату вошел высокий человек, одетый в штатское. Человек растерянно поглядел на приемник, поднял его с пола и потряс.
— Что, не работает? — сочувственно спросил он низким голосом. Потом он поправил отошедший от розетки штепсель, повертел ручку и поднес аппарат к уху. По его лицу расплылась радостная улыбка.
— Арчангело Чореллиа, — сказал мужчина.
— Кто? — спросил Рантанен.
— Или Пуркеллиа, — задумался мужчина. — А может быть и Луллю. Или надо говорить Луллюа?
Человек подал приемник Рантанену, но тот отмахнулся, не надо, мол. Человек сунул его Рантанену под подушку.
— Здравствуйте, — сказал он наконец. — Помните?
— Я все помню, — устало ответил Рантанен. — Значит, так. Мужиков было трое. У одного хлебный нож. Здоровый и бородатый парень. Он сказал, что убьет меня, если…
Человек вежливо улыбнулся.
— А меня вы помните?
— Я ничего не помню.
— Я вас оперировал. Я хирург. Вас было трудно резать, у вас чертовски сильная спинная мускулатура, «musculus dorsalis rex», никакой скальпель не брал, но надо же было зашить легкое. Так что, бывает и сила не на пользу делу.
— Спасибо вам, — сказал Рантанен.
— Чего там, это же моя работа, — ответил мужчина. — Вы потеряли три литра крови. Чуть богу душу не отдали.
Хирург провел пальцем по воздуху длинную черту и свистнул.
— Ага, это вроде как долгий сон, — догадался Рантанен, — вы его читали?
— Чего?
— «Долгий сон».
— Чье это?
— Я не помню.
— Вы имеете в виду «Глубокий сон»?
— Разве?
— Значит, вы меня не помните? А ведь мы с вами и раньше встречались.
Рантанен невольно посмотрел на хирурга, ему не нравилось, что появляются все новые люди, которым он обязан. Они, видите ли, жизнь ему спасли. И все же хирург казался ему знакомым. Не оттого ли, что он вот уже сколько времени на него смотрел?
— Коувола, Карельская бригада, — напомнил хирург. — Школа младших офицеров. Университеты майора Потра. Покупали у спекулянтов водку. Перепродавали. А однажды провожали девочек в Куусанкоски, а они нас к себе не пустили, и назад в казармы мы уже не успевали.
— Успели?
— Нет. Но никто не заметил. Калле-Жестянка заметил, но ты пригрозил испортить ему фасад, если он выдаст.
— Да? Да-а. А на братской могиле ты тогда толкнул такую речь в защиту мира, — вспоминал Рантанен. — У майора рожа покраснела, но он ничего не мог сделать, во время речи нужно было стоять по стойке смирно.
— Точно, не мог, — обрадовался хирург. — Да, было время.
Рантанен осторожно смеялся, улыбался и хирург.
— Но потом он мне задал жару, — говорил злопамятный хирург. — Я рассказывал когда-нибудь, как…
Но тут Рантанен перебил его:
— Теперь я понял, почему у меня сегодня не было похмелья. Ты же поменял мне кровь, то есть бо́льшую ее часть. Взамен своей я получил трезвую.
Хирург задумчиво поглядел на Рантанена и понимающе кивнул.
— А ту мою кровь никому не давайте. А то бедняга и не поймет, с чего у него голова трещит…
— Так ее же нет, твоей крови, — сказал хирург. — Развеялась по воздуху. Унеслась с ветром. Поднялась в небеса. Просочилась в землю.
— Вот как, — притих Рантанен. И тут на него напал кашель.
— Это тебя дух праведный посетил, — сказал хирург. — Ладно, я должен бежать.
Хирург подлетел к двери, махнул рукой и был таков. В мгновение ока праведный дух покинул Рантанена.
Он затрясся, его лицо исказилось, по лбу струился пот, застилая глаза соленой пеленой, а тут еще и слезы… Он зарылся лицом в подушку, а из-под подушки кто-то сказал: — Вы слушали музыку Франца Куперена…
Ночью у него поднялась температура. Рантанену было плохо, но рвать было нечем. Его трясло, он свернулся клубком и чувствовал себя сплошным сгустком крови. Потом он ощутил страх смерти, это случилось впервые, впервые в его жизни, и, как многие обреченные, спасенные удачной операцией, он решил, что умирает. На него махнули рукой, о нем забыли, забыли о его, Рантанена, способности сопротивляться, способности его тела сопротивляться, способности его органов сопротивляться всему тому, что им угрожает, всем этим смертям, бактериям, вирусам, эпидемиям, злым языкам, людскому равнодушию и ядерной войне. К тому же седой и элегантный отделенческий врач сказал, что кризис миновал, и что Рантанен поправится. А Рантанен не доверял незнакомым отделенческим врачам. Хирург подбодрил его, но дело хирурга уже сделано, ему плевать на всякие послеоперационные осложнения, по его бумажкам все чисто.