— Ну, брат Боколо, — говорил Мамаду, — твой омлет-суфле накрылся.
— А ты что, милый, хотел омлет из четырех яиц? — спрашивал Боколо.
— Да, из четырех, но тебе тоже нужно столько же.
— Ну что ж, я повторю: разбить восемь яиц, отделить желтки от белков, положить в желтки шесть ложек сахарной пудры и цедру с половины лимона, натертую как можно мельче. Все хорошо размешать.
— Пока все правильно, — говорил Мамаду, — а перед подачей?
— Взбиваю белки до образования густой пены и соединяю их с приготовленной массой. Затем надо взять кусок сливочного масла и положить на сковороду.
— Чтобы он расплавился на большом огне! — продолжал Мамаду. — Ты забыл упомянуть про большой огонь. Теперь нужно вылить на сковороду всю массу.
— Затем, когда масло впитается, помешать омлет. После этого я переворачиваю его на смазанное маслом блюдо и складываю пополам в виде полумесяца. И блюдо ставлю на горячую золу.
— Ты про это раньше не говорил, — заметил Мамаду. — Правильно. Продолжай.
— Посыпаю сахарной пудрой и ставлю в горячую печь.
— Весь секрет в том, чтобы печь хорошо прогрелась, — пояснил Мамаду. — Но следи за тем, чтобы твой омлет не подгорел. Теперь можешь его подавать.
— Ешь на здоровье, — сказал Н’Голь, разламывая купленный им батон. — Пока я говорил, ты даже не удосужился открыть банку консервов!
Озорной ветер прошелестел листвой. По аллее мимо них промчался клочок бумаги. Н’Голь поспешил проткнуть его острием палки и вернулся обратно с набитым ртом. Прежде чем приняться за сыр, они высказались по поводу угря. Мамаду предпочитал угря под белым соусом с луком и шампиньонами. Н’Голь склонялся к угрю по-английски, когда филе предварительно маринуют в лимонном соке, а затем обваливают в муке.
Потом они встали и рассудили, что пора идти. Было бы недурно теперь, после всего, выпить по чашечке кофе. Потом каждый отправился подмести свою улицу перед тем, как вернуться домой, в подвал. В этот вечер они собирались сыграть в бобы вшестером. Игра несложная, напоминающая карточный блеф. Каждый зажимает в кулаке несколько бобов — от одного до десяти — и называет любое число в десятке. Если, к примеру, он называет восьмерку, а бобов больше или меньше, тот, кто потребовал открыть кулак, забирает бобы себе. Игра ведется в очень быстром темпе, и ставка стремительно растет. Если одновременно разжав кулаки, два игрока называют правильное число, проигрывают оба. Н’Голь и Мамаду играли на пару и выиграли.
На следующий день они отправились покупать словарь, так как не знали некоторых слов, употребляемых Констанцией Кабриоле. Радость от изучения кулинарных рецептов несколько омрачалась из-за непонятных наименований каких-то кухонных приспособлений и терминов, например холщевая цедилка, процеживание с отстоем, выжималка для ломтиков лимона. Их товарищи смеялись до слез, когда слышали, как два приятеля загадывали друг другу загадки. Кто-то даже предложил сходить в больницу к Боно, который по-прежнему был очень плох, и рассказать ему обо всех этих яствах. Н’Голь решил, что это и в самом деле было бы совсем недурно.
Они отправились в барак, именуемый больницей, который находился на кольцевом бульваре. У Боно едва хватило сил очистить апельсин, который ему принес Мамаду. Он сидел в дальнем конце огромной общей палаты в синем халате, который еще больше подчеркивал его худобу. Выздоравливающие больные смотрели передачу по телевидению. Передавалась викторина на тему кино. Какой актер сыграл роль пастора во втором фильме, снятом в Швейцарии в 1935 году?
— Я хочу уехать отсюда, — сказал Боно, — я хочу вернуться домой. Я хочу увидеть свою мать.
— Увидишь ты свою мать, как же! — бросил ему нервный сосед.
Н’Голь и Канди поспешили вернуть недобрым словам их прямой смысл и заверили Боно в том, что он и в самом деле скоро увидит свою мать, раз ему этого так хочется. Перед глазами Боно тут же возникла родная деревня на берегу лагуны, дома на сваях, Канди тоже увидел сестер своего друга в юбочках из ракушек — они плели сети. Узкие пироги проплывали под домами мимо огромных дремлющих птиц.
— А сейчас, — сказала дикторша, — переходим к конкурсу, посвященному приближающемуся посту. Перед вами участники этой недели. Вы можете звонить нам во время передачи или записаться для участия в следующее воскресенье. Жизнь домохозяек, безусловно, становится все сложнее; предоставим им возможность немного помечтать.
Н’Голь смотрел на экран, на котором появился номер телефона студии. А Боно и Канди представлялось, как они поднимаются по бамбуковой лестнице в один из домов на сваях и в нос им ударяет острый запах шафрана, идущий от рыбы, которая вялится под навесом.
— Мы обсудим сегодня соусы. Наш первый кандидат молод, но вкус ведь не зависит от возраста.
Обнаженные рыбаки стоят выпрямившись в своих пирогах, которые образуют круг вровень с зеленоватой чертой горизонта. Они молча тянут огромную круглую сеть из гладкой, как зеркало, воды — и вдруг словно взрывом взметнуло брызги стекла и ртути: то сверкает и кипит рыба в сети.
— Канди, — крикнул Н’Голь, ткнув друга в бок, — ты слышишь? Они не могут отличить кремовую пассеровку от белой!
Его раскатистый хохот заставил повернуться от экрана всех зрителей. Его попросили замолчать, но он продолжал орать, обращаясь к экрану:
— Надо быстро помешивать, не давая муке поджариться! Ах макаки, ах белоносые!
Канди выпустил руку Боно и встал.
— А теперь, — сказал ведущий, — перейдем к следующему вопросу, на который вы, вероятно, найдете лучший ответ. Какая разница между соусами «метрдотель» — холодным и заправленным? Я повторяю вопрос…
И, пока он повторял свой вопрос, Боколо и Мамаду, подняв руки, словно школьники на уроке, принялись оглушительно кричать:
— Мелко порубить петрушку, лук, эшалот, добавить яичного соуса, смешать со сливочным маслом и лимонным соком.
— В заправленный надо добавить еще муки и стакан воды.
— Тише! — воскликнула дежурная медсестра, которая вошла с тележкой. — Вы не на базаре. Посещение окончено. Боно, а вам надо лежать в постели! Ну-ка, быстро уходите!
— В воскресенье, — прошептал Н’Голь на ухо Боно, — мы не придем, будем на телевидении. Вот увидишь, для меня такой конкурс — плевое дело.
— Итак, друзья мои, — сказала появившаяся на экране новая дикторша, — на следующей неделе мы будем разыгрывать большую сумму. Начинаем новый конкурс: «Кто это сказал?» У французов есть будущее, поскольку они помнят прошлое.
Медсестра взяла Боно под руку, глядя, как Н’Голь и Канди удаляются в глубь коридора, выкрашенного бледной, тусклой краской. Боно закрыл глаза и в ту же минуту увидел многоцветие закатных красок, предшествующее наступлению темноты. От камышей, растревоженных последним взлетом ибисов, поднимался терпкий запах перца. Еще минута, и лагуна заколебалась, как это бывает, когда глядишь на что-нибудь сквозь огонь.
Сестра помогла Боно улечься в постель и велела ему лежать спокойно. Поставленные в ряд кровати покачивались. Боно взялся руками за голову и крепко сжал ее, надеясь унять головокружение. Он сел на кровати, и глядевший на него сосед был поражен огромными белками его глаз.
— Мамаду, — сказал Н’Голь, покачиваясь в вагоне метро, — мы недостаточно хорошо знаем блюда, подаваемые перед десертом.
— У нас в запасе целая неделя, милый, — ответил с уверенностью тот. — Я справлюсь.
— Надо обязательно выиграть этот конкурс, — сказал Н’Голь.
— Ты еще сомневаешься? Я уверен, что мы выиграем и оплатим билет Боно, чтоб он мог уехать на родину, а мы с тобой будем раскатывать на велосипедах с моторчиком, как у нашего шефа. И уж ни в коем случае, дружище, не останемся жить в подвале.
Среди недели Леопольд Брокар, явившийся проверить их работу, заметил, что оба друга сидят у подножия конной статуи Жоффра перед зданием Высшей военной школы. Он выключил мотор и слез с велосипеда, желая застать приятелей врасплох. Прячась за цоколь памятника, к которому были приставлены обе метлы, он незаметно подкрался поближе. Голоса Боколо и Мамаду, переговаривающихся между собой, звучали настолько необычно, что Брокар тут же решил, что они, так же как и Боно, заболели. У всех его работников никудышное здоровье. Он прислушался.
— Мы сможем подарить цветы Констанции Кабриоле, — сказал Н’Голь.
Леопольд задумался: видел ли он когда-нибудь эту Констанцию? Несколько негритянок приходят иногда поглазеть, как он обучает своих рабочих на площади Антверпена. Они стояли серьезные и безмолвные, тесно сгрудившись позади кустов, словно позади барьера на скачках. Случалось, что одна из них отвечала на улыбку Леопольда, руководившего маневрами ансамбля метелок: «Мягче! Начнем сначала! Правая сторона! Эй ты, левша, не нарушай порядок, с тобой я займусь отдельно».
— А пока расскажи мне про взбитый крем, — сказал Канди.
Брокар выглянул и увидел обоих негров, сидевших рядышком в задумчивости, опершись локтями о колени.
«Эти мерзавцы бьют баклуши, — возмутился он, — а ведь еще только одиннадцать часов! Ну погодите-ка, я вам задам!»
— На полпинты крема взять пол-унции порошка камеди, полторы унции расплавленного сахарного песка, затем хорошо взбить с помощью плетеного венчика.
— Плетеного веника? — встревоженно переспросил инспектор.
Оба молодца, потеряв от неожиданности дар речи, уставились друг на друга.
— Разойдись! — приказал Брокар, но потом, движимый любопытством, произнес помягче: — Я не возражаю против небольших перерывов, когда этим не злоупотребляют. Констанция! Это, конечно, тоже какая-нибудь африканская девица. Чьи же она? Твоя, Мамаду?
— Нас обоих, — ответил Канди.
— Ну и ну, — захохотал Леопольд. — Всегда у вас все общее!
К легкой зависти примешивалось отвращение.
— Вы забыли водосточную решетку на углу, там ведь тоже надо убирать.
— А мы как раз туда и направлялись, — сказал Мамаду.
— Значит, вы все делаете вместе? — спросил Леопольд, снова чувствуя приступ раздражения. — Но ведь у каждого свой участок. Послушай, ты, отправляйся-ка туда!