Он проявил такое знание расположения подземных линий, употребил такое количество технических терминов, что полицейский спросил, не работает ли он, случайно, инженером при управлении метрополитена. Он возмущенно ответил, что не имеет ничего общего с этими недоучками, с этими убийцами, которые пожинают теперь плоды своего невежества. Вместо того, чтобы проявить сострадание к участи погибших при исполнении служебных обязанностей сотрудников метро, он с пеной у рта поносил их. Такое озлобление показалось странным. Даже слепому было ясно, что тут дело нечисто: для случайного пассажира, чудом спасшегося в последнюю минуту, он слишком много знал. Журналистов попросили удалиться, и расследование началось всерьез.
Чтобы заставить его говорить, крутых мер не потребовалось: он сам только и ждал возможности высказаться. Желая уличить виновных, он припомнил, как десять лет назад послал предупреждение в управление метрополитена. Его показания были проверены. По этому же случаю отыскались и сведения о его судимости. Выяснилось, что однажды он уже совершил подрывной акт в метро, разбив стекло в вагоне. Это подтверждало подозрения: речь шла об опасном маньяке, который вполне был способен на диверсию в тоннеле. Его заставили двадцать раз повторить, как ему удалось, если верить его утверждениям, выскочить из поезда, где все двери были закрыты. На его теле не было порезов, и он не мог представить ни одного свидетеля. Аквалангист нашел его молоток неподалеку от поезда. Но это еще ничего не доказывало и даже, наоборот, усугубляло его вину, ибо он был признан рецидивистом. Не говоря уже о том, что это орудие могло быть использовано и для того, чтобы повредить своды тоннеля. Естественно, доказать обратное он не мог.
Когда он понял, что из главного свидетеля превратился в подозреваемого номер один, он чуть не умер от смеха. Ну и курьез! Впрочем, он сам признал, что если бы такая мысль пришла ему в голову, то он, наверно, и впрямь попытался бы ускорить развязку, которой так долго ждал. Это было занесено в протокол.
Большего и не требовалось: из подозреваемого он стал обвиняемым. Но это не огорчало его, так как он надеялся, что на суде недоразумение разъяснится, а он к тому же получит возможность высказать в глаза главе управления метрополитена все, что он о нем думает, и публично обвинить его в некомпетентности и преступной безответственности. Газеты поместят отчет о его показаниях, и правда выйдет наружу. Разве не к этому он стремился? Он безропотно позволил подвергнуть себя судебно-психиатрической экспертизе. Врачи признали его стопроцентно вменяемым и способным сознавать значение совершаемых им действий.
Обвинительный акт показался ему смехотворным. Эти люди утверждали, что он повинен в гибели трех тысяч восьмисот сорока трех человек — это он-то, единственный, кто в свое время пытался их спасти, известив об опасности соответствующие инстанции! Это было нелепо.
Он шел на суд с открытой душой. Толпа угрожающе ревела, когда его вели. Это были все те же тупые рожи, которые он так часто видел в метро. Как он их презирал! Ну, ничего, сейчас он им всем покажет, он швырнет им правду в лицо, они увидят, сколь велико было их ослепление! Он опустился на скамью и приветствовал председателя суда. Он хотел подчеркнуть, что добровольно подчиняется установленным правилам; потом обвел глазами присяжных.
И тут среди тех, кто должен был его судить, он узнал мужчину, того самого, который не мог быть ни его однокашником, ни однополчанином, солидного мужчину, которого он видел однажды в метро и который бил его по щекам.
И тогда он понял, что защищаться бессмысленно. Этот, во всяком случае, не сможет ничего понять. Он был подавлен и решил, что говорить не будет. Им нужен был виновный, и так случилось, что выбор пал на него: что ж, он согласен играть эту роль. Его обезглавили в тот день, когда под Сеной снова заработало метро. Он и сам уже не был до конца уверен в своей невиновности.
Лучик
Перевод Т. Ворсановой
Посвящается Альфреду и Терезе Манессье
Луиза Бюссе обошла все комнаты, проверяя, всюду ли опущены ставни и плотно ли закрыты окна. Соседи уехали в Париж и, как обычно, доверили ей ключи, поручив закрыть дом. Она очень ответственно относилась к этой просьбе: ей нравилась и сама вилла, и ее обитатели.
Мсье и мадам Дюбуа купили этот дом пять лет назад и сразу же установили добрые отношения со своей соседкой. И хотя были они людьми разного круга, захаживали друг к другу запросто и не считали за труд всевозможные взаимные услуги.
Луиза родилась и выросла в этом краю и никогда, похоже, за пределы округа не выезжала. Дюбуа, напротив, были парижане, которых на склоне лет потянуло в деревню. Луиза часто задавалась вопросом, откуда у них берутся деньги, и немалые, раз они живут в таком огромном доме и, по всей очевидности, не работают, однако спрашивать об этом считала бестактным.
Впрочем, Дюбуа жили куда скромнее, чем многие здешние хозяева усадеб, а те ведь тоже ничего не делают.
Каждую осень Дюбуа проводили два-три месяца в Париже, где у них было скромное пристанище, и возвращались к рождеству с чемоданами, полными книг.
Слово «пристанище» не выходило у Луизы из головы — она все гадала, на что же это может быть похоже. Очень смутно представлялся ей маленький, похожий на ее собственный, домик в глубине двора, куда въезжают через парадные ворота. Это старинное слово напоминало о выездах, каретах, каретных сараях и конюшнях. Но в Париже давным-давно не было лошадей, и она не знала, что и думать.
На первом этаже Луиза навела порядок в кухне: помыла оставшуюся в раковине от завтрака посуду — и прошла через столовую в библиотеку, где не выветривался стойкий запах табака. Каждая вещь здесь была на своем месте. Книги выровнены на полках или сложены в стопки по углам, все, кроме одной, лежавшей на столе. Она взяла ее в руки, чтобы получше рассмотреть: соседи привили ей вкус к чтению. Книга пахла свежей типографской краской, по несмятому корешку было видно, что ее никто еще не раскрывал.
Называлась она «Рассказы о моей деревне», и написал ее некто Жан Шампион. Она припомнила, что однажды мсье Дюбуа давал ей роман этого писателя, и он пришелся ей по душе. Луизе захотелось прочесть и эту книжку, и она сунула ее в карман передника. Потом она ее вернет.
Закрыв дом, Луиза обошла сад и заглянула в теплицу, куда составили герань и где пока что отдыхали луковицы тюльпанов. Здесь тоже все сложили аккуратно: садовый инвентарь, горшки, летнюю мебель, убранную из сада. Можно было идти и не беспокоиться.
Она еще немного задержалась у краснеющих деревьев. Стоял октябрь, самое начало, и, хотя уже наступала осень, в этот погожий, еще теплый день хотелось погулять. Щеглы копошились в сухой траве, белка вмиг взлетела на липу. Уходя из сада, Луиза улыбалась. Она закрыла калитку и повернула ключ в замке.
Стоит только перейти дорогу, и она дома, где ее ждет работа: собрать артишоки, выкопать позднюю картошку, перегладить белье… Но было так хорошо, что она разомлела, села на согретую прощальными лучами солнца скамейку, достала из кармана книгу и начала читать первый рассказ, который назывался «ЛУЧИК»:
Деревенские ребята другого ее имени и не знали. Свое прозвище Лучик она, конечно, получила, еще когда ходила в школу, и так оно к ней и пристало. Произносили его не без лукавства, потому что теперь это была большая нескладная косоглазая женщина. Глаза ее (как это обычно бывает у скупых людей) не сходились на носу, а, наоборот, словно охватывали открытым взглядом большое пространство. Глядя на вас, она слегка склоняла голову к плечу, чтобы вы забыли про левый глаз, который к тому же смотрел чуть выше правого. И, как бы извиняясь за эту странность, она почти всегда улыбалась.
Как только ее брат Рене женился — было это лет пятнадцать тому назад, — она оставила свою ферму: отчий дом, в котором родилась и выросла, поля, где пахала и сеяла, луга, где пасла скот.
— Когда в доме две женщины — одна лишняя, — сказала она. — И потом, теперь не те времена. Столько рук и не нужно. За меня будут машины трудиться.
Дело в том, что уже давным-давно она справлялась с любой мужской работой. Это началось во время войны, когда брат был в плену. Отец, еще в прошлую войну отравленный газом, был слаб здоровьем. Вот тогда-то, в восемнадцать лет, ей и пришлось научиться пахать. Она умело прокладывала борозду, окриком направляя лошадей. И в жатву, и в молотьбу целые дни напролет перекидывала она снопы и даже могла взвалить на плечи пятипудовый мешок зерна. Мужчины, правда, не позволяли ей этого делать, стараясь сохранить все-таки дистанцию между собой и этой девушкой, пожалуй слишком сильной, не боявшейся любой работы.
С той поры ровесники видели в ней скорее товарища, чем женщину. Они не церемонились, подшучивая над ней, да и она в долгу не оставалась: за словом в карман не лезла и никогда не краснела. Кое-кто из парней в шутку не раз пытался опрокинуть ее в амбаре или в риге, однако открыто не ухаживал за ней никто и никогда. И вовсе не ее неуловимый взгляд был тому причиной — скорей они боялись связаться с девушкой, женившись на которой непременно окажешься под каблуком.
Опасались ее неспроста, потому что в свои двадцать лет именно она устанавливала порядки в родительском доме и вела хозяйство. Себя она не щадила, своего труда не жалела, и ее поля во время оккупации считались одними из лучших в округе.
Кроме того, она показала, что у нее есть голова на плечах, когда сумела извлечь выгоду из сложившейся ситуации. Благодаря черному рынку она увеличила небольшое состояние родителей, а прикупив несколько гектаров у обедневших соседей, расширила приусадебные земли. К стаду прибавилось три коровы, старую тележку заменили новой и откормили еще несколько свиней.
После победы, когда брат вернулся из Германии, ей было трудно смириться с тем, что бразды правления надо передать ему, и первые месяцы распоряжалась все еще она. Потом, когда настало время снимать урожай, им пришлось действовать сообща. Многие годы они все решали вместе. Рене ничего не осмеливался предпринимать, не посоветовавшись с сестрой, и, если ему не удавалось переубедить ее, от своих планов отказывался. Именно она, первая в округе, решила купить трактор. Дело пошло быстрее, и им даже случалось предлагать свои услуги соседям. Они смогли поднакопить денег и купили американский комбайн. Это дало возможность взять в аренду еще несколько участков земли.