Вопрос расширения общественных функций языков, используемых данным языковым коллективом, особенно остро воспринимается в тех языковых ситуациях, когда на права доминирующего языка, т.е. на функционально господствующее положение, претендует более чем один язык. Такая ситуация чаще всего бывает при полилингвизме в границах какого-либо государства. Однако и в одноязычной ситуации могут быть случаи, когда борьба ведется за права одного из двух возможных литературных вариантов одного и того же языка. Это вполне естественно. Для любого общества в целом и для каждого его представителя в отдельности далеко не безразлично, какой язык или форма его существования доминирует в общественных и коммуникативных сферах, на каком языке будет получать образование молодое поколение, какой язык слышен с театральных подмостков, на телевидении, радио, на каком языке нужно говорить с сослуживцами, начальством, на рынке и в магазине. Далеко не безразлично, какой язык преимущественно используется в сфере массовой коммуникации – основном источнике информации о событиях окружающего мира.
В.А. Аврорин пишет, что язык, которым человек владеет в совершенстве, дает ему в принципе полную возможность воспринять идею любой сложности и в то же время самая элементарная идея может остаться для него пустым звуком, когда она преподносится через посредство недостаточно понятного языка [Аврорин, 1970, 3].
Национально-освободительная борьба за независимость, как правило, подразумевает также и языковую независимость, под которой чаще всего понимается функциональная полноценность родного языка, возможность использовать его во всех общественных и коммуникативных сферах.
В качестве примера можно привести ситуацию в Каталонии, которая в конце XV в. оказалась в зависимости от Кастилии (см.: [Катагощина, 1970, 8]). В результате ее политического и экономического ослабления стиралась и роль каталанского письменно-литературного языка. Однако, поскольку борьба за национальную независимость и за развитие письменно-литературного языка не прекращалась, каталанский язык сохранил и сохраняет свое единство, а функции его распространяются как на художественную литературу, так и на периодику. В то же время, не будучи языком государственным, он в ряде функций уступает официальному языку – испанскому [Там же].
Попутно заметим, что многие авторы не без основания признают, что в истории развития письменно-литературных языков выбор диалектной основы также очень часто обусловливается социальными и идеологическими факторами – политической и экономической значимостью той области, диалект которой становится основой для литературного языка.
Интересное наблюдение сделано Г.В. Степановым относительно выбора терминов, обозначающих испанский язык у латиноамериканцев. Из двух распространенных терминов в Испании, а именно: el español ʽиспанскийʼ и el castellano ʽкастильскийʼ – латиноамериканцы предпочитают el castellano, который употребляется здесь еще со времен завоевания и колонизации, когда el castellano противопоставляли в качестве образцовой нормы речи прочим диалектам метрополии. Однако, как полагает Г.В. Степанов, преимущественному употреблению el castellano содействовали, видимо, и причины социально-политического свойства, поскольку термин этот в отличие от el español не связан с названием государства España, где испанский является национальным языком [Степанов, 1963, 9 – 10]. Таким образом, стремление к политической автономии в ряде латиноамериканских стран способствовало и обусловило попытку и к языковому размежеванию.
Основой национального самосознания является язык и национальная культура. Все завоеватели, стремящиеся подчинить управляемые ими народы, уничтожить их самостоятельность, начинают свое правление с подавления этого самосознания путем ограничения языка – основного выразителя национального духа народа.
Именно такую политику вела в Чехии Габсбургская династия после 1620 г., когда чехи потерпели поражение и в Австрийской империи началась насильственная германизация славянского населения, которая ставила перед собой задачу полной и окончательной ликвидации политической самостоятельности страны (см.: [Широкова, 1978, 10]). Создалась ситуация, когда оппозиция чешского и немецкого языков приобрела характер острой классовой борьбы [Там же, 51 – 52].
Правящей верхушке общества хорошо известны роль и значение языка как средства усиления национального самосознания меньшинств, средства их духовного развития, возможность получить образование и т.д., и в то же время возможность обладать политическими привилегиями.
Интересный пример можно привести из жизни тюркоязычных (кыпчакоязычных) армян. Львовский архиепископ Ян-Димитр Соликовский (1539 – 1603), представитель польского католического духовенства, учитывая, что львовские армяне, кроме польского, хорошо говорят еще и на татарском языке[40], делал из этого весьма серьезные выводы политического характера. Он понимал, что знание тюркского (татарского) языка облегчает армянам торговлю с Турцией – враждебным тогдашней Польше государством – и что это может привести к политически опасной ситуации, поскольку армяне имели возможность сговориться с турками и овладеть городом Львовом; при этом, по мнению архиепископа, армяне не могли иметь одинаковых с поляками прав, так как их язык коренным образом отличался от языков, имевших хождение в Европе, поскольку это азиатский язык (см.: [Дашкевич, 1981, 80 – 81]). Таким образом, архиепископ прекрасно понимал значение языка в идеологической борьбе, выделяя три важных момента: язык как средство политического превосходства, язык как возможность приобрести экономические привилегии и, наконец, язык как орудие дискриминации. Еще дальше в своих рассуждениях по поводу языка кыпчакоязычных армян идет Ш. Патрица. Он недвусмысленно заявляет, что тот, кто употребляет язык врагов христиан (имея в виду язык турков, татар), не может пользоваться доверием и является врагом. Поскольку армяне знают этот язык, поддерживают дружбу с носителями этого языка, они враждебны полякам [Там же, 81].
Функциональный статус языков и форм существования конкретного языка меняется обществом целенаправленно на основе определенной языковой политики. Особое значение при этом имеет тип языковой ситуации.
При характеристике языковых ситуаций Л.Б. Никольский различает два типа: экзоглоссный и эндоглоссный. Под первым он подразумевает ситуацию, отражающую совокупность функционирования отдельных языков; под вторым – совокупность подъязыков и функциональных стилей (см.: [Никольский, 19762, 80 – 88]).
Экзоглоссная языковая ситуация в свою очередь делится на сбалансированную систему, при которой два и более языка функционируют на равных правах (например, языковая ситуация в Швейцарии, Бельгии; в последней два основных языка – французский и фламандский – признаны официальными государственными языками с равными правами; такая же ситуация наблюдается в Швейцарии), и несбалансированную ситуацию, при которой существует совокупность языков разных функциональных типов. По числу языков, обслуживающих общение в той или иной стране, Л.Б. Никольский выделяет двухкомпонентные языковые ситуации (например, бретонский во Франции, который является языком общения крестьян и моряков полуострова Бретань), трех- и четырехкомпонентные языковые ситуации. Так, в трехкомпонентных языковых ситуациях могут фигурировать местный язык, региональный язык и язык-макропосредник (ситуация в Мали, Сенегале, Индонезии и других странах).
Эндоглоссная языковая ситуация отражает наличие нескольких подсистем одного языка, которые функционируют в одноязычном обществе. Эндоглоссная несбалансированная языковая ситуация может быть одно-, двух- и трехкомпонентной. Однокомпонентная ситуация подразумевает функционирование языка, не распадающегося на подъязыки (примером может служить Исландия, в языке которой между письменными и устными формами почти нет различий). Двухкомпонентная ситуация, наиболее часто встречающаяся, представлена сочетанием литературного языка и территориальных диалектов (например, в Дании три группы диалектов обслуживают устное общение наряду с наличием литературного языка). Трехкомпонентная ситуация, по Л.Б. Никольскому, подразумевает наличие подъязыков трех типов:
1) территориальные диалекты;
2) литературный, преимущественно письменный, язык;
3) региональная, или областная, форма литературного языка.
Примером может служить языковая ситуация в Италии, где в устном общении функционировали преимущественно диалекты. В качество литературного языка в XIV в. функционировал флорентийский письменный язык, а позже – региональные формы литературного языка – italiano regionale (см.: [Никольский, 19762, 88]).
Правящие верхушки в зависимости от собственных интересов вырабатывают свою языковую политику, которая, согласно формулировке Л.Б. Никольского, представляет собой совокупность мер, принимаемых для изменения или сохранения существующего функционального распределения языковых образований (языков, диалектов, книжных, разговорных форм речи и т.д.) в государстве для введения новых или консервации употребляющихся языковых норм. Правящая верхушка способствует выдвижению на более высокий уровень одних языков и препятствует распространению других, локализуя их использование, кроме того, она влияет на развитие языковой системы, стимулируя использование и развитие одних элементов и сдерживая употребление других [Там же, 112].
Языковая политика не существует сама по себе. Она является, как правило, частью общей политики данного государства, если оно представляет собой многоязычное образование. Она продолжает оставаться частью политической или идеологической борьбы и в тех случаях, когда ситуация в стране монолингвистическая, с наличием двух литературных вариантов данного языка.
Необходимо также отметить, что в настоящее время проблема языка внутригосударственного общения в развивающихся странах находится в центре внимания общественности этих многонациональных регионов. Она выдвинута на первый план и становится предметом политической и идеологической борьбы, поскольку носители языка-макропосредника оказываются в более привилегированном положении, что в свою очередь нередко вызывает трения и конфликты между указанными этническими группами [Там же, 145].